Владимир Волков
Место капиталистической России в современной геополитике Президент В. Путин все время произносит слова о необходимости установления
равноправных отношений между Россией и Западом. Однако на языке империалистической
геополитики, в рамках которой Путин пытается маневрировать (главным образом
между США и Европой), эффективность внешнеполитических усилий напрямую
зависит от способности данного правительства проводить и защищать национальные
интересы своего государства. Между тем именно в этом отношении Путину похвастать
особенно нечем.
Такая геополитическая линия Кремля говорит о реальном экономическом и военно-политическом самочувствии нынешнего кремлевского режима намного больше, нежели все официально-пропагандистские оптимистические заявления о едва ли не начавшемся возрождении России. Во внешней политике отражается подлинное положение глубокой зависимости нового постсоветского режима от своих основных империалистических спонсоров, слабость и даже беспомощность его как отдельного игрока на мировой арене. Новая российская элита не видит для себя иного будущего, кроме еще большего
укрепления связей с мировым капиталистическим рынком, что на деле означает
еще большее подчинение российской экономики диктату глобального рынка,
то есть дальнейшее разрушение прежних социальных и хозяйственных структур,
консервацию страны в лучшем случае в качестве слаборазвитого сырьевого
придатка. Такова объективная и неизбежная логика распада сталинистского
режима в СССР, происходящего под политическим контролем бывшей бюрократии
и новой криминально-капиталистической олигархии. Только переход власти
в руки рабочего класса в союзе с его братьями и сестрами по классу в остальных
странах мира мог бы повернуть вспять это движение социального регресса.
Например, 15 апреля контролируемая бывшим олигархом Б. Березовским Независимая газета в комментарии по поводу недавнего неожиданного появления и столь же неожиданного ухода российского отряда десантников в Кодорском ущелье (Абхазия) пишет, сравнивая нынешнее положение с началом 1990-х годов: «Можно как угодно относиться к первому президенту России, но очевидно, что с ним считался весь мир, и раздражать Бориса Ельцина никто никогда себе не позволял. Однако с тех пор ситуация изменилась кардинальным образом:
В свое время Троцкий писал, что, хотя сталинизм представлял собой националистическую реакцию на международные перспективы и дух Октябрьской революции 1917 года, объективно он играл роль средства давления мирового империализма на рабочее государство. В этом смысле политика советской бюрократии была несамостоятельна вдвойне. В той степени, в какой главным врагом сталинизма был революционный пролетарский интернационализм, сталинизм выступал в качестве союзника и младшего партнера империализма в борьбе против мировой социалистической революции. Но в той степени, в какой сталинистская бюрократия базировалась на национализированных отношениях собственности, созданных революцией и сознательными усилиями пролетариата, она вынуждена была опираться на эти новые отношения собственности и защищать их на свой лад. Бюрократия таким образом «приспосабливалась» к целям и интересам пролетариата, служа отчасти проведению его собственной антиимпериалистической политики. Советская внешняя политика определялась в итоге сочетанием этих двух важнейших социально-политических факторов (мирового империализма и мирового пролетариата). Сталинистская бюрократия вынуждена была так или иначе вести борьбу против империализма, что в условиях «холодной войны» автоматически делало Советский Союз центром международной антиимпериалистической борьбы. В то же время бюрократия систематически и целенаправленно проваливала (а часто и топила в крови) все значительные революционные движения трудящихся масс по всему миру, чем оказывала неоценимую услугу мировому капиталистическому порядку. И тем не менее, в известных пределах можно говорить о самостоятельной геополитической линии СССР. Она заключалась прежде всего в защите «советской родины» от угрозы военно-политического вмешательства со стороны Запада, в чем соответствовала также и традиционным интересам великорусского национализма. Эта линия не исключала использование выгодных геополитических обстоятельств для «отвоевывания новых плацдармов» у империализма и установления советского контроля над новыми регионами мира, то есть была не лишена элементов наступательной политики. Какие перемены произошли после того, как бюрократия добровольно упразднила Советский Союз? Ответ на этот вопрос нельзя дать простой арифметикой цифр промышленного производства, военной техники и т.д. (сколь бы важное значение все эти показатели не играли сами по себе). Вопрос стоит гораздо глубже и связан с самой динамикой социально-классовых отношений. Степень геополитических притязаний в современную капиталистическую эпоху определяется экономическим весом буржуазии какой-либо страны в мировой экономике. Мощь данной национальной финансовой олигархии выплескивается «наружу» в ее стремлении подчинить как можно больше частей мира своему диктату. В отличие от этого «самостоятельность» внешней политики СССР проистекала из необходимости для бюрократии защищать национализированную собственность от посягательств мирового империализма. В 1991 году бюрократия разрушила СССР, а вместе с ним и базис национализированной собственности, лишив себя одновременно и побудительного мотива для своего прежнего «красного империализма». Но при этом новая постсоветская Россия обрела лишь тень того экономического веса, который необходим для конкуренции с ведущими империалистическими хищниками мира «на равных». С этими обстоятельствами связаны некоторые своеобразные, специфические черты кризиса новейшего русского капитализма на фоне общего исторического кризиса мировой системы прибыли. Русский капитализм не только смертельно болен всеми основными системными болезнями современного капитализма (подчинение всех общественных потребностей целям накопления капитала, разрушение прежних социальных систем, наступление на демократические права и свободы и т.д.). Он при этом еще поражен рядом таких болезней, которые проистекают из самой исторической обстановки его вторичного появления на свет и делают его особенно бездарным и отвратительным. Во-первых, в России не существует национального рынка как существенного или базового экономического элемента. Подавляющая часть товарных ценностей, производимых внутри страны (а природное сырье ведь тоже товар), идет на экспорт. Последний дает львиную долю доходов как государственной казны, так и частных компаний. Импорт из-за границы — от продуктов питания до автомобилей — также занимает намного более важное место, чем «предметы национального производства». Стоит указать лишь на один многозначащий факт: ассортимент магазинов розничной торговли и массовых потребительских рынков преобладающим образом состоит из товаров, привезенных из-за рубежа или сделанных в России по зарубежным лицензиям. В то же время экономические связи между отдельными регионами России намного слабее, чем отдельных регионов с какими-то секторами мирового рынка. Могут возразить, что и страны современного развитого капитализма тоже в значительной степени живут за счет внешнеэкономических отношений. В абсолютном доминировании мирового рынка и проявляется ведь, кроме всего прочего, феномен глобализации. Это так. Но США или страны Европы находятся в ином отношении к процессу глобализации. Последний противоречивым образом связан с их национальными рынками, которые, по крайне мере в исторической ретроспективе, были несомненным фактом экономической жизни и базисом их прежних экономических успехов. Противоречие между глобальной экономикой и национальным государством резко обострилось в последний два-три десятилетия, однако капитализм не в силах разрешить его в пределах своей собственной социальной организации. Национальное государство продолжает оставаться необходимым и неотъемлемым элементом мировой системы капитала. За плечами же «новой» России — рабочее государство (хотя и извращенное), опиравшееся на национализированную собственность. В этом кроется второй момент исторического своеобразия новейшего российского капитализма, а именно: у него нет своего собственного исторически сложившегося национального государства. Конечно, новый социально-экономический и политический режим в России опирается на структуры капиталистического рынка и защищает интересы новых частных собственников. Государство в России вполне явственно существует в качестве аппарата по охране новых господ и подавления рабочего класса. В этом смысле он имитирует национально-буржуазное государство. Однако этот режим возник в большей степени «сверху», как инструмент для разграбления прежней государственной собственности и разрушения всех прежних социальных структур. Традиционное же национальное государство в историческом смысле возникло путем движения «снизу» — в качестве формы складывания национального рынка. Оно было поначалу орудием прогрессивной и поднимавшейся буржуазии против старой феодально-дворянской аристократии. Национальные государства формировались на основе бурного экономического роста, объединения отдельных прежде изолированных друг от друга регионов в единый экономический механизм. Этому процессу соответствовали лозунги борьбы за демократию и политическую свободу, освобождение государства от религии и др. Другим словами, национальное государство, будучи в основе своей порождением экономического развития капитализма в тот период его истории, когда он был способен играть еще исторически прогрессивную роль, было связано также и с целым рядом важных явлений «вторичного» — политического и идеологического — характера. Эти старые традиции демократических институтов, гражданских свобод и т.д., которые еще были способны обеспечивать структуре национальных государств относительную стабильность в первые два-три после окончания Второй мировой войны, сегодня оказываются помехой для правящих элит Запада. Последние хотели бы покончить с любыми препятствиями, не позволяющими им неограниченно накапливать капиталы и делить между собой земной шар. Никаких подобных препятствий не существует для капитализма новорусского разлива. Он безжалостно душит свой собственный народ и бездумно разграбляет природные ресурсы страны, подрывая тем самым ту единственную базу, на которой он мог бы строить свои исторические претензии. Но даже демонстрируя временами волю перед лицом внутренних и внешних «вызовов» и располагая немалой государственной силой, он лишен подлинной устойчивости. Он как бы «висит в воздухе», не имея твердой опоры и существуя по большей части не благодаря реальным успехам и достижениям, а вследствие поддержки капиталистического Запада, а также того, что рабочий класс еще не оправился от шока и дезориентации, порожденной процессом трагического распада СССР. Кремлевский режим делает попытки трансформировать себя в некое подобие национального государства. Но с точки зрения исторической перспективы это совершенно безнадежное занятие. Русский капитализм пришел слишком поздно, когда даже старые национальные государства Европы и США распадаются под грузом классовых противоположностей и роста социального неравенства. Правящие элиты Запада целенаправленно разрушают прежний «демократический» характер своих режимов и под давлением интересов глобального капитала превращают их в прямые военно-полицейские аппараты, не считающиеся даже со своими собственными конституциями. На этом фоне режим в России представляет собой особо злокачественный нарост, сверху донизу пронизанный криминальными и бандитскими тенденциями. Главным фактором, делающим капиталистическую Россию все еще влиятельным
геополитическим игроком, это наличие бывшего советского ядерного оружия
(плюс контроль за источниками сырья). Но это лишь временное преимущество,
оставшееся по наследству. Как показывает опыт последних десяти лет и, в
частности, многочисленные технологические катастрофы как в гражданском,
так и в военном секторе, Россия не в состоянии поддерживать свою былую
военную мощь, включая и обновление ядерного оружия.
Часть 2 Историческая ретроспектива Русский капитализм был слаб и беспомощен еще в начале XX века, когда
вовсю шла борьба ведущих мировых держав за колонии и сферы влияния. Но
он имел тогда за плечами успехи внешнеполитической экспансии царизма в
XIX веке, а также обладал сравнительно определенными геополитическими устремлениями.
Империалистические устремления монархически-капиталистической России нашли
свое наиболее яркое выражение в программе либерально-буржуазной партии
кадетов и ее лидера П. Милюкова. Последний даже заслужил прозвище «Дарданельский»
за свое неутомимое желание видеть проливы между Черным и Средиземным морями
под контролем «Великой России».
«Участие России в войне было противоречиво по мотивам и целям. Кровавая борьба велась, по существу, за мировоегосподство. В этом смысле она России была не по плечу. Так называемые военные цели самой России (турецкие проливы, Галиция, Армения) имели провинциальный характер и могли «Индия, и по существу и по форме, участвовала в войне, как колония Англии. Вмешательство Китая, в формальном смысле «добровольное», являлось на деле вмешательством раба в драку господ. Участие России проходило где-то посредине между участием Франции и участием Китая. Россия оплачивала таким путем право состоять в союзе с передовыми странами, ввозить капиталы и платить по ним проценты, т. е. по существу свое право быть привилегированной колонией своих союзников; но в то же время и свое право давить и грабить Турцию, Персию, Галицию, вообще более слабых и отсталых, чем она сама. Двойственный империализм русской буржуазии имел в основе своей характер агентуры других более могущественных мировых сил» (Л. Троцкий, История русской революции, М., 1997, т. 1., с. 45).
«Корифеями в хоре воинствующего патриотизма выступали, без сомнения, конституционалисты-демократы (кадеты). Разорвав свои проблематические связи с революцией еще в конце 1905 года, либерализм с начала контрреволюции поднял знамя империализма... Если верно, что мировую катастрофу готовили с разных концов, так что она явилась, до некоторой степени, неожиданной даже для наиболее ответственных ее организаторов, то столь же несомненно, что в подготовке ее русский либерализм, как вдохновитель внешней политики монархии, занимал не последнее место. Войну 1914 года вожди русской буржуазии с полным правом встретили, как свою войну» (там же, с. 51).Из этого анализа видно, что, несмотря на зависимость от ведущих мировых держав, двойственность и противоречивость, русский капитализм имел более-менее определенную стратегию своей дальнейшей империалистической экспансии. Выступая в качестве «агентуры других более могущественных мировых сил», русский империализм все же осознавал наличие собственных «национальных» интересов. Это положение коренилось в самой природе тогдашних экономических отношений, когда капиталистическое развитие совершалось еще, несмотря на существование мирового рынка, в национальных рамках. Хотя само начало Первой мировой войны стало объективным свидетельством перерастания мировым капитализмом отдельных национальных барьеров, сам по себе национальный характер того или другого капитала был еще достаточно укоренен. При этом каждая национальная группа капиталистов стремилась опираться на мощь своего национального государства. Русский капитализм искал собственное место «под солнцем» мирового рынка
и при определенных исторических условиях мог получить его. Отсюда его международный
статус полузависимой-полусамостоятельной величины при наличии собственной
программы захватов. Но это развитие событий оказалось тогда прерванным
вмешательством русской революции — прямой интервенции трудящихся масс в
ход исторического процесса.
Но это вызывалось по большей части инерцией страхов «холодной войны», отчасти же из-за неопределенности относительно того, как именно изменилось положение дел и соотношение сил после ухода с мировой арены одной из двух ведущих супердержав послевоенного периода — Советского Союза. Ельцин до некоторой степени олицетворял собой это временное промежуточное положение. С приходом Путина картина окончательно прояснилась, а сам он и его политика стали воплощением признания Кремлем «новых реальностей». Теперь Россия не только не является мировой супердержавой. Ей в каком-то смысле приходится даже доказывать свои претензии на роль ведущего регионального игрока в центральной Евразии. Доктрина «многополярности» К середине 1990-х годов новый российский режим во главе с Б. Ельциным взял на вооружение доктрину «многополярного мира». Она предполагала создание нескольких центров мирового влияния, которые могли бы уравновешивать силу последней оставшейся после 1991 года мировой «супердержавы» — Соединенных Штатов. Согласно этой концепции России следует искать опору не только на Западе, но и в лице крупных геополитических сил, не входящих напрямую в орбиту влияния ведущих империалистических держав. Это прежде всего Индия, Китай, Иран и страны арабского востока. С последними у России были традиционно дружеские отношения (например, с Сирией). Эти старые связи нашли свое персональное воплощение в фигуре Евгения Примакова, который был премьер-министром России с осени 1998 по май 1999 года. Во время премьерства Примакова — бывшего высокопоставленного советского
разведчика и специалиста по проблемам Ближнего Востока, написавшем на эту
тему не одну монографию — доктрина «многополярности» нашла свое наиболее
очевидное практическое применение. Находясь по пути в Америку в момент
начавшихся натовских бомбежек Югославии в конце марта 1999 года, он развернул
свой самолет над Атлантикой и вернулся назад в Москву.
Все эти жесты нисколько не меняли общий характер прозападного и прокапиталистического курса Кремля. Заняв пост премьера, Примаков объявил о готовности более пунктуально соблюдать все требования МВФ, а также еще сильнее открыть российский рынок для проникновения международных корпораций. В период его премьерства российское правительство не предприняло ни малейших усилий для того, чтобы хоть как-то компенсировать российским гражданам тот огромный удар по их жизненному уровню, который был нанесен дефолтом августа 1998 года (не говоря уже о последствиях «шоковой терапии» и т.п.). В то же время российским олигархам было позволено и дальше свободно перекачивать за границу огромные суммы денег, поток которых был особенно силен в конце 1998 - начале 1999 года. И все же более твердый тон Примакова по отношению к Западу давал Кремлю сравнительно больше возможностей для маневрирования. С точки зрения общей расстановки геополитических сил это оказывало временное сдерживающее влияние на наиболее беззастенчивые устремления мирового, прежде всего американского, империализма в Евразии. Дальнейшее проведение «курса Примакова» означало бы, в частности, более «уравновешенное», не столь односторонне произраильско-проамериканское отношение России к событиям на Ближнем Востоке. Можно также предполагать, что более самостоятельная геополитическая позиция России могла бы существенно осложнить планы американской правящей элиты относительно развязывания войны в Афганистане и, хотя бы на некоторое время, отложить планы подготовки новой агрессии США против Ирака. При таких условиях роль России и ее авторитет в мировых делах были бы намного выше. Коротко говоря, доктрина Примакова на первый взгляд выглядит более «естественной» в качестве выражения интересов нового русского капитализма. Почему же она оказалась отвергнута? Почему Россия, по-прежнему обладая значительной армией, оставшейся от СССР военной индустрией и располагая самым большим после Америки запасом ядерного оружия, ведет себя столь беспомощно и по-лакейски? Общий ответ был дан уже в первой части данной статьи:
Доктрина «многополярности» не была активным ответом на возникновение нового status quo, возникшего после распада Советского Союза. Она была, скорее, лишь пассивным, эмпирическим приспособлением к нему. Эта доктрина готова была признать утрату Россией прежней мировой роли, но хотела зафиксировать положение на том пункте, на котором оно сложилось к середине 1990-х годов. Доктрина «многополярности» игнорировала тот факт, что логика событий толкает ведущие империалистические державы дальше, в сторону еще больших захватов, еще более агрессивной конкурентной борьбы за влияние в Евразии. Их аппетиты были только разбужены появлением новых возможностей, свидетельством чему являются, например, писания бывшего Советника по национальной безопасности в администрации Картера З. Бжезинского, опубликованные в 1990-е годы. Чтобы быть действенной, «многополярность» должна была означать не благие призывы к геополитической умеренности, а начало целенаправленной работы по сколачиванию широкой антиамериканской коалиции. Эта коалиция обязана была бы включить в себя те страны, которые недавно были обозначены Бушем как «ось зла» (Ирак, Иран, Северная Корея), а также Югославию, ряд арабских режимов и, не в последнюю очередь, Китай и Индию. До некоторой степени Примаков и попытался сделать это. Но вскоре выяснилось, что его проект нереализуем практически или, по крайней мере, связан с непредсказуемыми рисками для новой правящей российской элиты. Во-первых, Россия неспособна выступить в качестве стержня этой коалиции из-за своей экономической слабости. Ей нечем заинтересовать эти в общем-то весьма разнородные силы. Экономика России наркотически зависит от экспорта природных ресурсов на мировой рынок, то есть прежде всего от готовности ведущих стран Запада платить за это. У России огромный внешний долг, который она с огромным трудом обслуживает. Есть, правда, еще рынок вооружений, на котором Россия продолжает сохранять сильные позиции, но одного этого явно недостаточно для роли «первой скрипки» антиамериканизма. В то же время ни Китай, ни Индия не стремятся к прямому обострению отношений с США, либо не готовы к этому. У Китая огромные и все растущие экономические связи с Америкой, дающие ему значительный плюс в торговле. Индия после нескольких десятилетий напряженности в отношениях с США именно в последние годы стала предметом особых заокеанских симпатий. Наконец, резкий антиамериканский поворот кремлевского курса был бы совершенно невозможен без соответствующего пропагандистского обеспечения внутри страны и без известной апелляции к настроениям и чувствам масс. Но это означало бы резкое поднятие градуса не только антиамериканизма, но и антикапитализма в повседневной работе контролируемых государством и бизнесом СМИ, то есть публичного разоблачения тех лишений и страданий, которые несет с собой трудящимся всех стран мировой империализм. Однако в условиях постсоветской России, с огромным обнищанием населения и беспрецедентным уровнем социального неравенства, это означало бы для нового режима путь к добровольному самоубийству. Вот почему «линия Примакова» не получила продолжения. Новая правящая в России элита не может позволить себе иметь большую степень геополитической независимости, чем та, на которую в данный момент готовы согласиться США и другие ведущие империалистические державы. Сам Примаков был вскоре снят, пробыв главой кабинета всего лишь восемь месяцев. Спустя три года после своей отставки он находится в рядах вполне лояльных сторонников Путина. Возможна ли война России с США? Уход Примакова таким образом в основе своей не был связан с какими-то субъективными или личностными факторами. Он коренится в самой объективной логике постсоветских геополитических отношений. Кремль по существу отказался от перспективы бросить в ближайшее время добровольный и открытый вызов Америке. Но этого оказывается недостаточно. Та же самая логика, которая заставляла мировые империалистические державы добиваться ослабления и разрушения Советского Союза, толкает их сегодня на то, чтобы вытеснять Россию, главного наследника экономической и военной мощи СССР, из регионов, которые на протяжении двух столетий были «задним двором» в расчетах российской великодержавности. Как показали события последних семи месяцев после 11 сентября, США требуют от Кремля все новых и новых «жертв». На что надеются Путин и его окружение в перспективе? Существует ли граница их геополитического «отступления»? Означает ли, в частности, сложившееся положение, что конфронтация или даже война США с Россией стала невозможной? По-видимому, предел тех уступок, на которые Кремль готов идти, еще не наступил. Однако когда придет этот момент и сможет ли капиталистическая Россия дать реальный бой за свои «кровные» интересы — зависит от слишком большого количества факторов, чтобы можно было давать в этом отношении конкретные предсказания. Одно можно сказать с уверенностью: никакие уступки не обеспечивают капиталистическому
режиму в России гарантии вечной «благодарности» со стороны Запада, прежде
всего американской правящей элиты. Вполне может наступить день, когда за
океаном будет принято решение круто изменить отношение к Кремлю, вслед
за чем по примеру Саддама Хусейна или Слободана Милошевича тот же Путин
может из «друга» превратиться в самого смертельного врага Соединенных Штатов
и всей западной «цивилизации».
С другой стороны, общее обострение межимпериалистических отношений чревато развязыванием новых вооруженных конфликтов и войн за контроль над природными ресурсами и маршрутами их транспортировки на мировой рынок. В этом случае России так же, как и в Первую мировую войну, суждено стать одним участников новых кровавых побоищ и быть младшим партнером на стороне какого-то альянса для того, чтобы попытаться получить собственные выгоды. 29 - 30 апреля 2002 г. |