На протяжении более ста лет правящие круги Соединенных Штатов без устали вели антикоммунистическую пропаганду среди своего населения, пока антикоммунизм не стал чем-то вроде религии.  Во время Холодной войны идеологическая машина антикоммунизма могла превращать любую информацию о коммунистических странах во враждебное к ним отношение.  Если Советы отказывались от переговоров, они были неисправимыми и воинственными.  Если они шли на компромисс, то это было лишь уловкой, чтобы усыпить нашу бдительность.  Если они были против ограничения вооружений, они тем самым демонстрировали свои агрессивные намерения.  Если они поддерживали такие ограничения (что и было в большинстве случаев), то только потому, что они были лживы и хитры.  Если церкви в СССР стояли пустыми, это доказывало, что там подавляли религию.  Если их церкви были полны, то это значило, что люди отвергали атеистическую идеологию режима.  Если рабочие бастовали (что изредка случалось), это было свидетельством их отчуждения от коллективистской системы; если они не бастовали, то только потому, что были запуганы и не имели свободы.  Недостаток потребительских товаров демонстрировал провал экономической системы; рост потребительских товаров значил только то, что режим пытался задобрить беспокойное население, чтобы укрепить свою власть над ним. 

Если коммунисты в США играли важную роль в борьбе за права рабочих, бедноты, афроамериканцев, женщин и других – это было только их искусным методом искать поддержки среди этих слоев, чтобы завоевать власть для себя самих.  Как возможно добиться власти, борясь за права бесправных людей, этого никто не объяснял.  Здесь мы имеем дело с неуязвимой ортодоксией, которую правящие круги распространяли  с таким усердием, что она поразила людей нередко противоположных политических взглядов.

Преклонение перед ортодоксией

Значительная часть Левой в США продемонстрировала такой антисоветизм и антикоммунизм, что вполне могла конкурировать с его наиболее вирулентными и грубыми  формами у крайне правых.  Послушайте, например, как Ноам Чомски бичует «левых интеллектуалов», которые якобы пытаются «овладеть властью на спинах массовых народных движений» и потом «битьем загнать людей в подчинение…Вы начинаете как Ленинист, который собирается стать частью Красной бюрократии.  Потом вы видите, что так власти не добиться, и вы быстро становитесь правым идеологом… Мы видим это теперь в [бывшем]  Советском Союзе.  Те же самые ребята, которые были  коммунистическими бандюгами еще два года назад, теперь управляют банками и превозносят свободный рынок и американцев». (Z Magazine, 10/95) 

Мышление Чомского глубоко укоренено в той самой корпоративной политической культуре США, которую он так часто критикует по другим вопросам.  Он верит, что революция была предана «коммунистическими бандюгами», которые были просто голодны до власти, а не хотели положить конец голоду.  На самом деле, коммунисты не «очень быстро» перешли на сторону правых.  Более чем 70 лет он боролись перед лицом неслыханных атак, пытаясь спасти социализм.  Это правда, что в последние годы существования СССР некоторые из них, вроде Бориса Ельцина,  перешли на сторону капиталистов, но другие продолжали сопротивляться реставрации капитализма с немалым риском для себя, а многие отдали за это жизнь во время жестоких репрессий Ельцина против Российского парламента в 1993. 

Некоторые левые и многие другие разделяют стереотипное представление о рвущихся к власти красных, которые рвутся к ней ради самой власти, и забывают об их действительных социальных целях.  Но если это так, то разве не удивительно, что в стране за страной эти красные всегда встают на сторону бедных и угнетенных, часто с риском для себя и жертвами вместо того, чтобы пожинать награды, служа сильным мира сего? 

Десятилетиями многие американские деятели левой ориентации считали преклонение перед антисоветизмом и антикоммунизмом необходимым условием для поддержания своей репутации. Они не могли написать ни одной статьи или произнести речи о чем-либо, чтобы не вставить в нее какой-нибудь антикоммунистической фразы.  Целью такого поведения было и остается стремление дистанциировать себя от марксистско-ленинской левой.

Адам Хохсчайлд, либеральный писатель и издатель, предупредил тех левых, кто не торопился с осуждением существующих коммунистических стран, что они рискуют «подорвать доверие к себе». (Гардиан, 23/5/84)   Другими словами, для того, чтобы считаться достойным противником Холодной войны, надо было сначала присоединиться к ней, выступив с осуждением коммунистических обществ.   Рональд Радош призывал движение за мир очистить себя от коммунистов, чтобы это движение не обвинили в коммунизме.  Если я правильно понимаю Радоша, то для того, чтобы спасти себя от антикоммунистической охоты за ведьмами, мы должны принять в ней участие. 

Чистка Левой от коммунистов стала долгой традицией и  имела вредные последствия для ряда прогрессивных течений.  Например, в 1949 Конгресс индустриальных организаций (CIO) лишил членства в нем двенадцать профсоюзов, потому что в их руководстве были коммунисты.  Это чистка уменьшила число членов Конгресса на 1, 7 миллиона рабочих и сильно ослабила его политическое влияние. 

Даже когда они атакуют правых, левые критики не могут упустить возможность показать свой антикоммунизм.  Например, Марк Грин, критикуя президента Рональда Рейгана, добавляет, что «подобно упрямому марксисту-ленинисту Рейган предпочитает изменить факты, а не свое мышление ».  Заверяя о своей решимости бороться с догматизмом «как слева, так и справа», эти левые, совершающие требуемый от них ритуал, только укрепляют догмы антикоммунизма.  Левые, принимающие участие в травле коммунистов, сделали немалый вклад в создание климата враждебности, который позволил лидерам США вести горячие и холодные войны против коммунистических стран, и который даже сегодня делает трудным проведение прогрессивной и даже либеральной политики.

Прототипом современного левого антикоммуниста был Джордж Орвелл.  В разгар Второй мировой войны, когда Советский Союз сражался не на жизнь а на смерть с нацистами под Сталинградом, Орвелл объявил, что «готовность критиковать Россию и Сталина является пробным камнем интеллектуальной честности.  Это единственное, что с литературно-интеллектуальной точки зрения представляет действительную опасность».    Чувствуя себя в безопасности внутри своего злобно-антикоммунистического общества, Орвелл (с характерным для него двоемыслием) представил осуждение коммунизма одиночным геройским актом протеста.  Сегодня его идеологическое потомство продолжает ту же тактику, продавая себя как несгибаемых левых критиков Левой, ведя храбрую борьбу против воображаемых марксистско-ленинистско-сталинистских орд.  Среди левых в США полностью отсутствует рациональная оценка Советского Союза, нации, которая в самом начале своего существования пережила долгую гражданскую войну и интервенцию со стороны многих стран, которая двумя десятилетиями позже отбросила и уничтожила нацистского зверя с огромной ценой для себя.  За три десятилетия после большевистской революции, Советы достигли индустриального прогресса, для которого капитализму потребовалось столетие. И они достигли его, кормя, одевая и обучая своих детей, вместо того, чтобы морить их на фабриках по 14 часов в день, как это делали капиталистические индустриалисты, и как они все еще делают во многих частях мира.  И Советский Союз, вместе с Болгарией, ГДР и Кубой, обеспечивал жизненно необходимую помощь национально-освободительным движениям во всем мире, включая Африканский национальный конгресс Нельсона Манделы.» (44-45)

Левые антикоммунисты делают вид, что не замечают драматических достижений бедных масс, которые они сделали при коммунизме.  Некоторые даже выражают свое презрение к ним.  Я вспоминаю, как однажды в Вермонте известный анархист и антикоммунист Марри Букчин (Murray Bukchin) язвительно отозвался о моей заботе о «бедных детях, накормленных при коммунизме».

Наклеивание ярлыков

«Тем из нас, кто отказался присоединиться к антисоветизму, левые антикоммунисты прилепили ярлык «советских апологетов» и «сталинистов», даже если мы не любили Сталина и его автократическую систему правления и считали, что в существовавшем Советском обществе было много серьезных недостатков.  Нашим настоящим прегрешением было то, что в отличие от многих левых мы отказались проглотить то, что пропаганда прессы США внушала о коммунистических обществах.  Вместо этого, мы утверждали, что, несмотря на хорошо рекламируемые недостатки и несправедливости, у существовавшей коммунистической системы было много того, что стоило сохранить, потому что это улучшило жизнь сотен миллионов людей в очеловечивающем и значительном смысле этого слова.  Это утверждение решительно не устраивало левых антикоммунистов, которые не могли произнести ни одного положительного слова ни об одном из коммунистических обществ (иногда за исключением Кубы) и не имели терпения выслушивать подобные взгляды».

Пропитанные антикоммунистической ортодоксией, большинство левых в США практиковало левый маккартиизм, против людей, которые позитивно высказывались о коммунистических странах.  Они не допускали их к участию в конференциях, редакционных и издательских советах, политических кампаниях и к левым изданиям.  Как и консерваторы, левые антикоммунисты не соглашались ни на что меньшее, чем безоговорочное осуждение Советского Союза как сталинистского чудовища и ленинистского морального извращения.  Отчасти как реакция на эту вездесущую антикоммунистическую пропаганду, которая наводняла прессу и общественную жизнь США, многие американские коммунисты и близкие к ним левые воздерживались от критики авторитарных сторон Советского Союза.  Этим они навлекли на себя обвинения в том, что думали о СССР как о «рае» для рабочих.

Многие левые в США практически незнакомы с работами Ленина и его политической биографией, но это не мешает им размахивать уничижительным ярлыком «лениниста».  Ноам Чомски, этот неисчерпаемый источник антикоммунистических карикатур, предлагает, например, такой комментарий насчет ленинизма.

«Интеллектуалов на Западе и в Третьем мире притягивало к большевистской контрреволюции [sic], потому что ленинизм – это доктрина, которая говорит, что радикальная интеллигенция имеет право захватить государственную власть и управлять своими странами силой, а это такая идея, к которой интеллектуалы довольно восприимчивы».

Здесь Чомски создает образ властолюбивых интеллектуалов как дополнение к его карикатуре властолюбивых ленинистов, негодяев, которые ищут не революционных средств борьбы с несправедливостью, а власти ради нее самой.  Когда дело доходит до травли красных, самые лучшие и способные среди Левой звучат не многим лучше, чем худшие среди Правой.

Во время террористического взрыва 1996 года в Оклахома-сити, я слышал по радио комментатора, объявившего, что «Ленин сказал, что цель террора террор».  Американские комментаторы часто цитируют Ленина в такой обманчивой манере.  В действительности, его заявление было против террора.  Он полемизировал против изолированных террористических актов, которые лишь сеяли страх среди населения, вызывали репрессии и изолировали революционное движение от масс.  Не имея ничего общего с тоталитарным, скрытным заговорщиком, Ленин призывал к созданию широких коалиций и массовых организаций, включавших людей находившихся на разных уровнях политического развития.  Он звал применять любые средства, необходимые для развития классовой борьбы, включая участие в парламентах и существующих профсоюзах.  Несомненно, что рабочий класс, как любая массовая группа, нуждалась в организации и руководстве для ведения успешной революционной борьбы, и эта роль принадлежала передовой партии, но это не значило, что пролетарская революция могла бороться и победить руками путчистов и террористов.

Ленин постоянно решал проблему того, как избежать двух крайностей: буржуазного оппортунизма и ультра-левого авантюризма.  И тем не менее он регулярно характеризуется  большой прессой и некоторыми левыми как ультра-левый путчист.  Является ли подход Ленина к революции желательным или вообще применимым к сегодняшнему дню это вопрос, требующий критического исследования.  Но ничего полезного для понимания этого подхода не может исходить от людей, которые представляют его теорию и практику в таком извращенном виде. 

Левый антикоммунизм считает любую связь с коммунистическими организациями морально неприемлемой из-за «преступлений коммунизма».  Но в то же время многие из этих левых связаны с Демократической партией США. Либо в качестве избирателей, либо как ее члены.  Их видимо не смущают морально неприемлемые  политические преступления, совершенные лидерами этой организации.  Под той или иной администрацией демократов были брошены в концентрационные лагеря 120 тысяч американцев японского происхождения; сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, приведшие к огромным жертвам невинных людей; ФБР получило разрешение на инфильтрацию политических групп; Акт Смита был использован для тюремного заключения лидеров троцкистской Социалистической рабочей партии, а позднее лидеров Компартии США за их политические взгляды; были развернуты концентрационные лагеря для заключения туда политических диссидентов в случае “чрезвычайного положения”; в конце 1940х и в 1950х восемь тысяч федеральных служащих было выгнано со службы за их политические связи и взгляды, а тысячи других во всех областях жизни подверглись преследованиям и их карьеры были разрушены;  Акт о нейтралитете был использован для эмбарго против Испанской республики, что помогло фашистским легионам Франко;  истребительные программы контрповстанческой борьбы были применены в разных странах Третьего мира; велась война во Вьетнаме.  Большую часть 20 века демократическое большинство Конгресса защищало расовую сегрегацию и отвергало все законопроекты против линчевания и дискриминации при найме на работу.  Но все эти преступления, принесшие смерть и разрушение столь многим, не побудили либералов, социал-демократов и “демократических социалистов” постоянно настаивать, чтобы мы безоговорочно осудили Демократическую партию или политическую систему, которая породила ее.  И уж конечно, мы не слышали от них ничего подобного той страстной нетерпимости, с которой они выступали против существующего коммунизма.
 

Чистый социализм  и осажденный социализм

По мнению некоторых американских левых драматические изменения в Восточной Европе не являются поражением социализма, потому что социализм никогда не существовал в этих странах.  Они говорят, что коммунистические государства не предлагали ничего кроме бюрократического, однопартийного “госкапитализма” или что-то в этом роде.  Будем ли мы называть бывшие коммунистические страны “социалистическими” это дело определений.  Достаточно сказать, что они представляли из себя нечто отличное от того, что существовало в мире ориентированной на прибыль системы капитализма.  И сами капиталисты признали этот факт без промедления. 

Первое. В коммунистических странах было меньше экономического неравенства, чем при капитализме.  Привилегии, которыми обладали партийные и правительственные элиты, были скромными по сравнению с западными.  То же можно сказать и об их личных доходах и стиле жизни.  Советские лидеры, вроде Юрия Андропова и Леонида Брежнева, жили не в роскошных особняках типа Белого дома, а в сравнительно больших квартирах в многоквартирных домах недалеко от Кремля, отведенных для лидеров правительства.  В их распоряжении были лимузины (как и у большинства глав государств) и доступ к большим правительственным дачам, где они принимали иностранных гостей.  Но у них не было ничего подобного огромному личному богатству, которым обладает большинство лидеров США. 

“Роскошь”, которой наслаждались партийные лидеры ГДР, и о которой так много писалось в прессе США, состояла из 725 долларов в год в твердой валюте и жилье в закрытом комплексе на окраине Берлина, в котором были сауна, закрытый бассейн и спортивный зал, которыми могли пользоваться все жители этого комплекса.  Они также имели возможность делать покупки в магазинах, где продавались западные продукты, вроде бананов, джинсов и японской электроники.  Американская пресса никогда не объясняла, что рядовые граждане ГДР тоже пользовались общественными бассейнами и спортзалами, могли купить джинсы и электронику (хотя обычно и не импортную).  Эта пресса никогда не проводила сравнений между «роскошью», в которой жили руководители ГДР и действительно роскошным образом жизни западной плутократии.

Во-вторых, в коммунистических странах производительные силы не были организованы для получения капиталистической прибыли и частного обогащения; общественная собственность на средства производства  заменяла частную собственность.  Частные лица не могли нанимать других людей и наживать огромные состояния за счет их труда.  Повторю: по сравнению с западными стандартами разница в доходах и сбережениях в целом была небольшой. Между нижней и высшей категорией работавших она составляла приблизительно 1 к 5.  В США разница в годовых доходах группой мультимиллиардеров и работающими бедняками составляет 10 000 к 1. 

В-третьих, приоритет отдавался социальному обеспечению и социальным службам.  Хотя жизнь под коммунизмом оставляла желать лучшего и качество этих служб было часто посредственным, коммунистические страны гарантировали своим гражданам некоторый минимальный уровень экономического выживания и безопасности, включая гарантии образования, трудоустройства, жилья и медицинского обслуживания.

В-четвертых, коммунистические страны не преследовали целей проникновения своего капитала в чужие страны.  Так как погоня за прибылью не была их движущей силой и им не приходилось постоянно искать возможности для новых инвестиций капитала, они не экспроприировали землю, рабочую силу, рынки и природные ресурсы более слабых наций.  Иначе говоря, они не практиковали экономический империализм.  Советский Союз вел торговлю и предоставлял программы экономической помощи на условиях, которые в целом были выгодны нациям Восточной Европы, Монголии, Кубы и Индии. 

Все вышесказанное было в той или иной степени организующими принципами  каждой коммунистической системы.  Ни один из них не может быть приложен к капиталистическим странам, таким как Гондурас, Гватемала, Таиланд, Южная Корея, Чили, Заир, Индонезия, Германия или США. 

Но настоящий социализм, утверждают критики, находился бы под контролем самих рабочих через их прямое участие в управлении, вместо того, чтобы управляться ленинистами, сталинистами, кастроитами или другими злонамеренными, властолюбивыми, бюрократическими кликами негодяев, которые предают революции.  К сожалению, эта точка зрения «чистого социализма» является неисторической и поэтому не может быть опровергнута; ее нельзя проверить действительной историей.  Этот подход сравнивает идеал с несовершенной действительностью, и поэтому неудивительно, что действительность проигрывает.  «Чистые социалисты» воображают, каким будет социализм в мире, несравнимо лучшем, чем существующий.  В мире, где не будут нужны ни мощные государственные структуры, ни силы безопасности, которых они требуют, где не надо будет экспроприировать ни частицы произведенной рабочими стоимости, чтобы реконструировать общество и защитить его от вторжения и внутреннего саботажа.

Идеологические предвидения «чистых социалистов» остаются незапачканными практикой. Они не объясняют, как будут организованы многообразные функции революционного общества, как будут отбиты атаки извне и саботаж внутри, как избежать появления бюрократии, как распределить скудные ресурсы, как уладить политические разногласия, как решить, что будет приоритетом, и как организовать производство и распределение.   Вместо этого, они предлагают туманные заявления о том, что рабочие сами будут напрямую владеть и управлять средствами производства, и что они найдут свои собственные решения в процессе творческой борьбы.  Неудивительно поэтому, что «чистые социалисты» поддерживают любую революцию... кроме тех, которые победили.

«Чистые социалисты» пропагандируют видение нового общества, которое создаст новых людей и будет создано ими, общество, настолько преобразованное в своих основаниях, что в нем не будет существовать почвы для злодеяний, для коррупции и преступного использования власти.  В нем не будет бюрократии и эгоистических клик, не будет безжалостных конфликтов и трудных, несущих боль решений.  И когда действительность оказывается отличной от этих идеалов и более упрямой, некоторые левые начинают осуждать эту действительность и объявляют, что та или другая революция «предала»их.

«Чистые социалисты» видят социализм как идеал, который был опорочен продажностью, лживостью и властолюбием коммунистов.   «Чистые социалисты» отвергают советскую модель, но предлагают мало свидетельств того, что были возможны другие пути, что другие модели социализма, созданные не  воображением, а историческим опытом, могли бы выжить и работали бы лучше.  Был ли возможен в тех исторических обстоятельствах открытый, плюралистичный, демократический социализм?  Исторические свидетельства указывают на то, что нет. Пишет политический философ Карл Шамес:

«Откуда левые критики могут знать, что фундаментальной проблемой была “природа” правящих [революционных ] партий, а скажем, не глобальная концентрация капитала, повсюду уничтожающая все независимые экономики и национальный суверинетет?  И в той мере, в какой это было так, откуда взялась эта “природа”?   Существовала ли она отдельно, в изоляции от самого общества, от общественных отношений, влияющих на нее? ...  Можно найти тысячи примеров, когда централизация власти была необходимым выбором для того, чтобы обеспечить и защитить социалистические отношения.  По моим наблюдениям [существующих коммунистических обществ], позитивное -  “социализм” и негативное - “бюрократиq, авторитарностx и тираниq” взаимопереплетены практически во всех сферах жизни.»

Чистые социалисты регулярно винят саму Левую за каждое поражение, которое она терпит.  Их арсенал объяснений бесконечно разнообразен.  То мы слышим, что революционная борьба потерпела поражение, потому что ее лидеры ждали слишком долго или действовали поспешно, то - что они были слишком нетерпеливы, слишком упрямы или слишком неустойчивы.  Мы слышим, что революционные лидеры склонны к компромиссу или к авантюризму, к бюрократизму или оппортунизму, что они слишком жестко организованы или слабо организованы, недемократичны или не способны обеспечить сильное руководство.   Но всегда эти лидеры терпят поражение только потому, что они не положились на «прямое действие» самих рабочих, которые, видимо, способны выстоять и победить перед лицом любых трудностей, если только их будет вести руководство, которое может обеспечить группка самих этих левых критиков.  К сожалению, эти критики кажутся неспособными применить свой революционный гений и создать успешное революционное движение в своих собственных странах.

Тонни Фебо поставил под сомнение этот синдром чистых социалистов под названием “виновато руководство”.

«Думается, что когда люди столь способные, разные, преданные и героические, как Ленин, Мао, Фидель Кастро, Даниэль Ортега, Хо Ши Мин и Роберт Мугабе -- и  миллионы героических людей, следовавших за ними и сражавшихся под их руководством—когда все они кончают более менее одним и тем же, то это значит, что причина этому кроется в чем-то большем, чем в том, кто вынес то или иное решение и на каком собрании.  Или даже, в какого размера дома они вернулись отдыхать после этого...

Эти лидеры не жили в вакууме.  Они находились в водовороте.  И сила этого водоворота, втягивавшая и крутившая их, крутит и калечит нашу планету уже более, чем 900 лет.  Возлагать за это вину на ту или эту теорию, на того или иного лидера является примитивной подменой анализа, к которому призывает марксизм.» 

Надо сказать,что чистые социалисты не всегда лишены конкретного плана действий.  После того, как сандинисты свергли диктатуру Сомозы в Никарагуа, одна ультра-левая группа в этой стране призвала к прямому рабочему управлению предприятиями.  Вооруженные рабочие должны были взять в свои руки управление производством, но без получения тех благ и привилегий, которые были у менеджеров,  государственных планировщиков, бюрократов и профессиональных военных. Последовав этому призыву, революция в Никарагуа не продержалась бы и двух месяцев под напором опустошавшей страну контрреволюции, за спиной которой стояли США.  Революция не смогла бы мобилизовать достаточно ресурсов, чтобы выставить армию, обеспечить безопасность от внутренних врагов, проводить и координировать экономические программы и социальные службы в национальном масштабе.

Децентрализация или выживание

Для выживания народной революции она должна захватить государственную 
власть и использовать ее для того, чтобы 1) сломить сопротивление класса, 
владеющего институтами и ресурсами общества, и 2) отбить атаки реакции, 
которые неизбежны.  Внутренние и внешние угрозы революции делают 
необходимой централизацию государственной власти, которую никто особенно не 
любил и не любит, ни в Советской России 1917, ни в сандинистской Никарагуа в 
1980. 

Энгельс предлагает удачное описание восстания 1872-73 гг. в Испании, когда 
анархисты захватили власть в муниципалитетах по всей стране.  Поначалу 
ситуация выглядела многообещающей.  Король отрекся от престола, и буржуазное 
правительство могло собрать лишь несколько тысяч плохо обученных солдат. И 
тем не менее это разношерстное воинство победило, потому что имело дело с 
исключительно провинциально раздробленным восстанием.  «Каждый город 
провозгласил себя суверенным кантоном и сформировал революционный комитет 
(хунту)», - писал Энгельс. «Каждый город действовал сам по себе, заявляя, что 
важным было не сотрудничество с другими городами, а отделение от них, таким 
образом исключая возможность совместной атаки [против сил буржуазии]».  В 
результате, причиной поражения стала «фрагментация и изоляция революционных 
сил, которые позволили правительственным войскам раздавить одно восстание за 
другим». 

Децентрализованная провинциальная автономия является могилой восстания, и это 
одна из причин того, почему никогда не было ни одной анархо-синдикалистской 
революции.  В идеале, было бы замечательно иметь только местное рабочее 
самоуправление, с минимальной бюрократией, полицией и армией.  Таким 
наверное было бы развитие социализма, если бы социализму было позволено 
развиваться без препятствий со стороны контрреволюционных атак и подрывной 
деятельности.

Можно вспомнить, как в 1918-21 четырнадцать капиталистических держав, 
включая США, вторглись в Советскую Россию в кровопролитной, но неудавшейся 
попытке свергнуть революционное большевистское правительство.  Годы 
иностранной интервенции и гражданской войны значили очень много для усиления 
оборонческой психологии большевиков с ее требованиями строгой партийной 
дисциплины и репрессивной тайной полиции. Так в мае 1921, тот самый Ленин, 
который раньше поощрял внутрипартийную демократию и выступал против 
Троцкого, (1)  чтобы дать профсоюзам больше автономии, теперь призвал положить 
конец Рабочей оппозиции и другим фракционным группам в партии.  «Для 
оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиций!» - сказал Ленин 
Десятому съезду под гром аплодисментов.  Коммунисты пришли к выводу, что 
открытые диспуты и оппозиционные течения внутри и вовне партии создавали 
видимость раскола и слабости, и тем самым провоцировали атаки грозных врагов.

Только месяцем раньше, в апреле 1921, Ленин призвал к увеличению числа 
рабочих в ЦК партии.  Иначе говоря, его позиция была не против рабочих, а против 
оппозиции.  Это была социальная революция, которой, как и другим, не было 
позволено развивать свою политическую и материальную жизнь 
беспрепятственно. (2)

К концу 1920х у Советов было два выбора: а) продолжать двигаться в направлении 
еще большей централизации, к командной экономике, принудительной аграрной 
коллективизации и ускоренной индустриализации под руководством партийного 
руководства с неограниченной властью, путь избранный Сталиным, или б) 
двигаться в направлении к либерализации, разрешая больше политического 
разнообразия, больше автономии для профсоюзов и других организаций, больше 
открытых обсуждений, дискуссий и критики, больше автономии различным 
советским республикам, развитие сектора частного малого предпринимательства, 
независимое развитие сельского хозяйства крестьянством, больший упор на 
производство потребительских товаров за счет менее интенсивного накопления 
капитала, необходимого для создания мощной военно-индустриальной базы. 

Если бы был выбран этот последний курс, думаю, он бы привел к более удобному, 
более человечному и пригодному для жизни обществу.  На смену осажденному 
социализму пришел бы  социализм рабочих-потребителей.  Единственная проблема 
состоит в том, что тогда страна могла оказаться неспособной выдержать нападение 
нацистов.  Вместо этого Советский Союз пошел по пути энергичной 
принудительной индустриализации.  Этот курс часто характеризуется как одно из 
преступлений, совершенных Сталиным против своего народа. (4)   В основном эта 
индустриализация сводилась к  созданию, в течение десяти лет, совершенно новой 
огромной индустриальной базы к востоку от Урала, посреди голых степей, где в 
предвидении нападения с Запада был построен самый большой в Европе 
сталелитейный комплекс. «Деньги лились рекой, люди мерзли, голодали, страдали, но строительство продолжалось с безразличием к отдельной личности и массовым героизмом, редко встречающимся в истории».(3)

Предвидение Сталина, что у Советского Союза оставалось только 10 лет, чтобы 
сделать то, на что у Британии ушло сто, оказалось верным.  Когда в 1941 нацисты 
вторглись, эта индустриальная база, надежно укрытая в тысячах миль от 
линии фронта, ковала оружие, которое,  в конце концов, повернуло нацистское вторжение вспять. Цена выживания включила 22 миллиона советских граждан, которые погибли в 
войне, и неисчислимые разрушения и страдания, последствия которых исказили советское общество на десятилетия вперед.

Все это не означает, что все, сделанное Сталиным, было исторической необходимостью.  Потребности революционного выживания не делали «неизбежным» безжалостное истребление сотен старых большевистских лидеров, личный культ вождя, который приписывал себе каждое революционое завоевание, подавление политической жизни партии с помощью террора, подавление дискуссии о темпах коллективизации и индустриализации, идеологическое регулирование умственной и культурной жизни, массовые депортации «подозреваемых» национальностей.

Последствия контрреволюционных атак на характер революционого общества 
испытывали и другие страны.  Офицер-сандинистка, которую я встретил в 1986 в 
Вене, заметила, что никарагуанцы не были «воинственным народом», но должны 
были научиться сражаться, потому что встретились с разрушительной войной со 
стороны наемников, поддерживаемых США.  Она с горечью говорила, что война и 
эмбарго заставили ее страну отложить многие из своих социально-экономических 
планов.  То же самое произошло и в Мозамбике, Анголе и многих других странах, 
где наемные силы, финансируемые США, разрушали сельскохозяйственные 
угодья, деревни, медицинские центры и электростанции, убивая и обрекая на голод 
тысячи людей.  Так, революционное дитя было задушено в своей колыбели или 
безжалостно обескровлено до неузнаваемости.  Эта действительность должна 
получить по меньшей мере такое же признание, как подавление  диссидентов в том 
или этом революционном обществе.

Свержение коммунистических правительств в Восточной Европе и СССР приветствовалось многими левыми интеллектуалами.  Теперь, говорили они, наступит демократия.  Люди освободятся от ярма коммунизма, и левые в США почувствуют себя свободными от альбатроса существующего коммунизма, или, как сказал левый теоретик Ричард Лихтман, «свободными от инкубуса Советского Союза и суккубуса коммунистического Китая».

На деле же, капиталистическая реставрация в Восточной Европе серьезно ослабила 
многочисленные освободительные движения в странах  Третьего мира, которые получали помощь от Советского Союза, и впривела к появлению целого выводка правых режимов, которые плечом к плечу работают с контрреволюционерами США по всей планете. 

Вдобавок, свержение коммунизма дало зеленый свет западным корпорациям с их 
неограниченной жаждой эксплуатации.  Им больше не нужно убеждать  своих рабочих в том, что они живут лучше, чем их братья в России, они больше не чувствуют необходимость держаться в определенных рамкак из-за присутствия соперничающей системы.  Поэтому  капиталистический класс теперь отбирает многие победы рабочих Запада, завоеванные многолетней борьбой.  Теперь, когда наиболее злокачественная форма капитализма достигла трумфа на Востоке, она победит и на Западе.  На смену «капитализма с человеческим лицом» приходит «капитализмом по лицу».   По выражению Ричарда Левинса: «в новой 
жизнерадостной агрессивности мирового капитализма мы теперь видим то, что коммунизм и его сторонники держали в загоне». (Monthly Review, 9/96).

Не сознавая той роли, которую коммунистические страны играли в сдерживании самых 
худших инстинктов западного капитализма и империализма, и воспринимая коммунизм не иначе как какое-то сплошное зло, левые антикоммунисты не предвидели потерь, которые ждали нас.  Некоторые из них до сих не понимают этого.

Примечания

1. Троцкий был одним из наиболее авторитарных лидеров большевиков, меньше всего склонный терпеть организационную автономию, различия взглядов и внутреннюю партийную демократию.  Но осенью 1923, обнаружив, что Сталин и другие обошли его, Троцкий развил внезапную приверженность к  открытости партийной жизни и рабочей демократии.  С тех пор некоторые восхваляют его как антисталинского демократа. назад

2. О нескольких годах до 1921 советолог Стефен Коэн писал так: «Гражданская война и военный коммунизм глубоко изменили партию и рождавшуюся политическую систему».  Другие социалистические партии были изгнаны из советов.  А в самой Коммунистической партии «демократические нормы... как и ее почти либертальный и реформистский образ» уступил место «твердому авторитаризму и всепроникающей ‘милитаризации’».  Большая часть контроля, бывшего в руках местных советов и фабричных комитетов,  была отнята у них.  По словам одного лидера большевиков: «Наша республика  - это вооруженный лагерь».  Stephen Cohen. Bukharin and the Bolshevi Revolution (New York: Oxford University Press, 1973), 79. назад

3. John Scott. Behind the Urals, an American Workers in Russia’s City of Steel (Boston: Houghton Mifflin, 1942). назад

4. Приведу только одно из бесчисленного ряда таких заявлений.  Недавно Роджер Бурбах обвинил Сталина в том, что тот «погнал Советский Союз сломя голову по дороге индустриализации».  См. его переписка, Monthly Review, March 1996, 35. назад

Перевод Вадима Штольца

 Обсудить статью на форуме