НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

Меня разбудил звук – неясный, подкравшийся в темноте и стихший еще до того, как рассеялись последние грезы.

Я лежал неподвижно на мокром матрасе, служившем мне постелью, в своей черной пещере-камере и вслушивался в легкие вздохи ночного ветерка.

Стояла тишина – давящая, абсолютная, не нарушаемая ничем, кроме моего собственного едва слышного дыхания и движения воздуха. 

Холод пробрался под тоненькие, выношенные одеяла и принялся за мою обнаженную плоть. Все надежды найти спасение во сне испарились, оставив меня наедине с собственными мыслями в ночной тиши.

Я здесь давно, уже целую вечность. Иногда кажется, что все это сон, что стоит только проснуться – и весь этот нескончаемый кошмар исчезнет. Но этого не происходит. Боль реальна, она никуда не уходит, а страх и напряжение все не ослабляют своей жесткой хватки.

Я размышляю о жизни, которая течет там, снаружи, в далеких странах и дома, о людях, занимающимися повседневными делами.

Тьма этой одинокой гробницы отрицает сам факт моего существования; кажется, что тело появилось на свет лишь для пыток.

Перед мысленным взором проносятся картины воспоминаний: улыбающиеся девушки, смеющиеся дети, солнечные дни, летние вечера – и, клянусь Богом, мне нужна свобода, мне нужна моя семья! Я мечтаю избавиться от того зла, которому каждый день приходится противостоять.

Тело умирает, так и не состарившись, в постоянной боли – в том числе и от того, что все атрофируется от постоянного бездействия.

Как хотелось бы мне пройтись по какой-нибудь загородной тропинке, прикоснуться к сочной, зеленой траве, послушать пение птиц и подышать свежим, чистым воздухом. То есть просто – снова жить. Снова жить!

Сейчас я не живу; мое существование – это каждодневные смертные муки, здесь в этой страшной могиле, где нет ничего, кроме наготы и боли, ужасной боли.

Ночь уходит. Мои товарищи, также лишенные какой бы то ни было одежды, спят и видят сны. На несколько счастливых мгновений они вновь со своими семьями и друзьями; но с рассветом кошмар вернется, и вся радость исчезнет вместе с последними ночными сумерками.

Малыши же ждут не дождутся утра: завтрашний день принесет им столько веселья. Мамы и папы сейчас, должно быть, бесшумно возвращаются в постель, оставив под ёлкой подарки – сбывшиеся мечты своих детей.

Счастливые! Все их старания будут завтра вознаграждены: улыбающиеся лица, сияющие глаза – и не нужно никаких слов. Возгласы восторга согреют их сердца; мне же не суждено ни увидеть детских улыбок, ни услышать радостных восклицаний – лишь леденящие вопли окружающих меня изнуренных, обнаженных существ.

Нас не оставят в покое. Никогда. И эти мучения, которыми в нас пытаются убить людей, никогда не прекратятся. Кто же следующий?

Боже! Снова рассвет! Я все лежу на сырой подстилке, что служит мне постелью, прямо на бетонном полу. Хоть бы один сухой, теплый уголок! О настоящей постели, сухой и чистой, остается лишь мечтать... Или о том, как сидишь перед камином, в котором потрескивает огонь, и читаешь хорошую книгу. Прошли годы с тех пор, как я держал в руках книгу или газету.

Часто я спрашиваю себя, остался ли мир там, снаружи, прежним, и существует на свете что-либо, кроме мучений и унижений. Я замерз и голоден, а жизнь все идет своим чередом, и день этот будет наполнен теплом и счастьем. Господи, пожалуйста, пусть эта ночь продлится еще немного!

Светает. Я не вижу солнца, потому что окошко моей камеры забито [фанерой]. Но я слышу пение птиц, встречающих новый день. Вот напряжение и страх усиливаются, зло заполняет все пространство вокруг; в птичьих голосах звучит лишь печаль.

Громыхают решетки. Звук шагов разметывает последние мгновенья минувшей ночи. Звон ключей – этих проклятых ключей! – словно сигнал тревоги, словно предупреждение моим несчастным спящим соседям. Пришло время "расстаться с семьями" – наступил новый день, и тысячи снов покидают сотни измученных, обнаженных тел, терзаемых голодом и холодом, и готовящихся к очередному кошмару. Воздух сгустился, отяжелел, словно перед грозой, и отчетливо слышно, как в соседней камере кто-то тихонько напевает "Silent Night" (известная рождественская песня. – Примеч. перев.).

Ни одной улыбки, ни одного звука радости; одна лишь боль – моральная и физическая.

Вот и пришло Рождество...

И пришли они на рассвете...
Зачем? – Не знал никто в целом свете;
Меня схватили и потащили.
Куда? – И это они утаили.

Вот ванна, в ней – крутой кипяток.
И каждый удар их бьет, словно ток;
Сознание гаснет – кричу, вырываюсь,
Но криков не слышу – от боли спасаюсь.

Они же смеялись – и щетками драили
Сильнее, сильнее – до крови содрали,
Затем ледяная вода полилась...
"Все. Это смерть", – в мозгу пронеслось.

Но и это не все – лежу на полу:
Мне бороду бреют и темя стригут.
Потом же по этой грязи протащили,
И в камеру снова меня водворили.

Чтоб с пыткой покончить, должны мы страдать,
И буду, покуда живой, вспоминать
                                                             – эту ванну!

Я место это сердцем презираю,
И вырваться из ада этого мечтаю.
Живя среди грязи, и вони, и боли,
Живу лишь мечтою – мечтою о воле.

Нас каждый день ломают ежечасно –
Не думайте, что Мейсон и друзья здесь непричастны,
И вот нас морят голодом и избивают,
И деньги, видно, неплохие получают.

Нам окна забили – чтоб не было видно
На улице дождь, или солнце, иль тучи –
Не видно, а значит, и нам не обидно:
И вечная темень – что может быть лучше?

За ненависть мою осудите меня ли –
К тому, чему мы противостояли?
Но Мейсону и прочим я скажу лишь то,
Что против наших одеял они – ничто!

Я МЕСТО ЭТО СЕРДЦЕМ ПРЕЗИРАЮ...

Перевод Елены Дорошенко

Ваше мнение