Адриаан Мун:
"Я - единственный из группы Камбио, кто остался верен своим тогдашним левым идеалам" 
 
Адриаан Мун родился на Кюрасао в 1938 году. Провел всю свою юность на Кюрасао. Во время восстания изучал социологию в Нидерландах, считался одним из важнейших молодых радикалов маленькой антильской общины там. Вернулся на Кюрасао в 1970 году, сохранил свои радикальные взгляды и имидж. Преподавал обществоведение, работал на государственной службе, выступал в защиту прав нелегалов.  В настоящее время - пенсионер.
 
"Мой отец приехал на Кюрасао в 1936 году на работу. Здесь он встретил мою маму. В  то время был расцвет колониализма и расизма, и было крайне неприемлемым в обществе, чтобы он, белый голландец, блондин с голубыми глазами, женился на шоколадной женщине, хотя она и была из местной зажиточной семьи. Мой отец никогда полностью не подключился к местной голландской общине, но, с другой стороны, слишком чувствовал себя голландцем, чтобы интегрироваться в семью моей матери. Это имело большое социальное и культурное влияние на нас, детей. Нас мотало туда и сюда меж двумя мирами, но в конце концов мы все же больше принадлежали к местной общине. Как старший из пяти детей, я с детства уже был уверен в цветовых и классовых различиях в нашем обществе.
 
В 1942 году мой отец был отправлен работать на Гаити. Он хотел, чтобы я посещал нидерландскую школу, так что я остался на Кюрасао с родственниками. Но я проводил на Гаити все каникулы, а позднее жил там полтора года. Различия между богатыми и бедными там были невероятными. Именно на Гаити я по-настоящему узнал, что  такое нищета и социальное неравноправие. То, что я видел там, как мальчик 6-7 лет, глубоко шокировало меня. Мы сами жили хорошо, среди белых и мулатов, в красивых домах, со, слугами, садовниками и шоферами, и колониальный груз дискриминации стал для нас совершенно естественным. В то время как моя темнокожая мать совершенно нормально общалась со всеми людьми. Именно от нее я научился тому, что можно вести себя и жить по-другому. 
 
После войны мои родители разошлись. Моя мать вернулась  с двумя детьми на Кюрасао, мой отец с 3 - в Нидерланды. Я уехал с отцом. Мы здорово опустились по социальной лестнице. С тех пор мы больше никогда не были богатыми. Мы поселились у бабушки в Амстердаме, там я прожил пять лет. Когда мне исполнилось 14 лет, я вернулся на Кюрасао. Я не узнал родной остров и с трудом узнал свою маму по форографиям. Мне пришлось снова интегрироваться в антильское общество. Мне пришлось заново учить папиаменто.
 
В 1958 году я опять вернулся в Нидерланды - для учебы, изучать социлогию незападных обществ. Мой отец не велел мне жить  в Амстердаме. Он был родом из сдержанной семьи и считал этот город слишком левым. Так я попал в Утрехт. Красивый старый город, но его консервативно-либеральный стиль был мне вовсе не по душе. В начале 60х я вернулся в Амстердам. Там я встретился с суринамскими товарищами, знакомыми с марксизмом. Это было мое первое знакомство с левой идеологией. Я начал изучать марксизм. 
 
Через пару лет мы, антильская молодежь, начали свой кружок: группу Камбио ("перемена" - прим перев.). Мы выпускали свою газету, хотя и нерегулярно. У нас не было общей политической линии. Вообще-то Камбио было гнездом для птиц с самым различным оперением. Я сидел в левом углу. Мы хотели пробудить сознание антильцев в Нидерландах и на самих Антилах. Но на самом деле у нас не было никакого чувства о том, что происходит с антильскими рабочими в Нидерландах.
 
30 мая мы узнали из СМИ, что начлось восстание. Мы узнали, что в Нидерландах мы воообще-то были гораздо лучше информированы о происходящем, чем люди на самих Антилах. Мы знали о том, что имелся рабочий конфликт между рабочими «Вескара», «Шелл» и этими корпорациями, но мы были совершенно поражены тем, что этот конфликт вылился в восстание и мародерство тысяч рабочих в городе.
 
Когда мы увидели картину горящего Виллемстада, мы сразу поняли, что должны в Нидерландах выразить свою солидарность с рабочими на Кюрасао. Поэтому мы организовали марш протеста… 
 
Группа антильцев хотела вручить петицию представителю антильской администрации. Я не знаю, что именно было написано в той петиции, но он сначала отказался принять её. Все это так долго длилось, что когда её наконец-то можно было отдать, она влетела в окно здания, привязанная к камню… Я сам это видел.
 
Полиция более или менее стояла, не зная, что делать. После этого агенты вышли на нас в шлемах, со щитами и с дубинками. Ими руководил комендант, известный  тем, что он только ждал повода, чтобы начать погром. У него было такое отношение: "Мы покажем этим мерзким неграм!"  И на нас напали… Я видел, как беременную женщину били по голове. Совершенно без какой бы то ни было к тому нужды. Мне тоже угрожали. Один полицейский налетел на меня и собирался меня избить. Я остался совершенно спокоен, я даже сам после этого на себя удивился. Я только сказал ему: " Какого... тебе нужно? " Он повернулся и ушел.
 
Мы как студенты в Нидерландах имели мало влияния на то, что происходило на Антилах. Можно было писать все, что угодно,  но силы, способные произвести перемены, находились только на самом острове. Я сам пробовал повлиять на движение Френте, как и многие другие. Когда я вернулся домой в конце 70-х годов, я посетил ряд собраний руководства Френте. Я быстро заметил, что у них вообще не было никакой идеологии.  
 
Френте начиналась  как политическое движение протеста. Конформистские лидеры профсоюзов, ориентировавшиеся на Америку, хотели, чтобы рабочий конфликт оставался в экономичесмих рамках. Такие лидеры, как Онг-А-Кви, хотели сохранения системы, только улучшения зарплаты и рабочих условий. Вилсон «Папа»  Годетт - тот, кто сумел придать политическое направление конфликту, против белых групп, в чьих руках была власть. Надо отдать ему должое. Папа был человеком с именем и с храбростью и с телом, ибо это был очень большой человек, бывший боксер, который ничего и никого не боялся. Он везде и всегда шел впереди. Он боролся за бедных людей. Так же делает сегодня и его сын в политике, Энтони Годетт.
 
В  70-е годы Френте прошла через кризис, и таковым положение оставалось в 90-х годах. Её возглавляли рабочие популисты, их идеологическая глубина была 0.0. За исключением Стэнли Брауна. Браун был самым радикальным и самым обученным из идеологических фигур в движении. 
 
Но возьмем, например, Амадора Ниту. Я не очень хорошее впечатление от него получил. Я познакомился с ним один раз, в Амстердаме в 1970 году. Мы пригласили его на наше собрание. Он опоздал и явно хотел произвести впечатление на людей в полном зале. Он прошел очень медленно, важно, в кепке, в большом пальто и с тросточкой в руке. Он только успел сесть за стол, как на него напали левые студенты: "Что за рабочее движение ваше Френте? Вы  ведете себя ни капли не лучше, чем белые жители Кюрасао!  Вы бросаетесь деньгами направо и налево! Вы едете в Гамбург за белой проституткой, а в качестве министра труда Вы едете в Буэнос-Айрес на ветеринарный конгресс!"  Нита спокойно и мило ответил: " А что это вы меня критикуете? Когда этим занимались белые парни из Демократической партии, вы что-то молчали. А теперь, когда я, как черная комета, пролетаю мимо вас, настала моя очередь наслаждаться хорошими вещами в жизни".  Потом он сказал дословно: "Та авор та ми темпу па ми джоджо" . Вот каким я узнал господина Ниту.
 
Годетт был интеллектуалом, как Браун. Он окружил себя людьми, которым он доверял, и которые слепо шли за ним. Среди них находился самый чудовищный оппортунист, которого я когда-либо видел, я не хочу называть его по имени. В открытую коррумпированный человек. Годетт и Нита, кстати, сами не обогатились. Нита путешествовал за государственный счёт, но на этом  все и закончилось. У него не было большого дома, а Годетт остался жить в том же рабочем квартале, в каком жил и до этого. Но как только они сели в плюшевые кресла, они начали играть в Дедушку Мороза с государственными средствами и финансировать этими деньгами свою партию. Это уже не имело ничего общего с революционным движением. Френте превратилась в обычную популистскую партию, без широкого видения, без идеологической глубины. Вот почему Браун обломал зубы о Френте, ибо он не мог в одиночку изменить  её, а рабочие поддерживали Годетта.
 
С мая 1969 года у афро-кюросаоской культуры появилось больше пространства, для языка, музыки, и так далее. Но в плане классовой структуры мало что изменилось с того времени. Можно с трудом сказать, что обточились острые концы. Небелые могут теперь немного легче подняться по лестнице вверх, особенно в политической и социальной сфере, которые до этого были для них недосягаемы. Сегодня цвет играет  меньшую роль в общественном признании престаций небелых. Расовый подтекст, который в прошлом звучал во всем,  сейчас заглушен. Из-за этого все яснее начинает вырисовываться средний класс цветных - с таким же образом жизни и жадностью, как у белой элиты.
 
Это не значит, что белые и небелые теперь социально общаются как равные, или что смешанные браки стали само собой разумеющимися. Они до сих пор остаются исключением. И большинство смешанных браков  - по-прежнему браки чернокожего мужчины с белой женщиной из Голландии, ну в крайнем случае, из испаноязычного окружения: Санто Доминго, Колумбии или Венесуэлы.
 
Стэнли Браун, ещё пара других людей и я - единственные "бунтари", оставшиеся на нашем острове. Что примечательно: как Стэнли, так и я только частично являемся кюрасаоцами, мы оба смешанных кровей и оба принадлежим к меньшинству. Я думаю, что дело не в цвете, а в социальном сознании, которое заставляет меня бороться с существующей системой. Это социальное самосознание, в свою очередь, дано мне моим происхождением: моей юностью и моими студенческими годами. Каждая птичка поет так, какай у нее глотка. Это касается и каждого из нас.
 
Большинство людей из нашего движения, в том числе и те студенты в Голландии, которые не были конформистами, в конце концов выбрали самих себя. Объективно можно назвать их оппортунистами. Общепризнанно, что я - один из немногих на этом острове, кто остался верным тогдашним идеалам и принципам. Политики и журналисты называют меня "последним из могикан", потому что я до сих пор последовательно, изо дня в день  критикую систему и выступаю в защиту нижних слоев общества.
 
И все-таки вы не услышите от меня, что я разочарован в антильцах, которые до 1970 года критиковали систему вместе со мной. Я делаю вывод, что объективные условия необходимые для структурных перемен общества на Кюрасао и других островах Нидерландких Антил в антикапиталистическом направлении существовали в недостаточной степени и не были созданы. Сегодня такие условия по-прежнему не кажутся имеющимися в наличии. Но время покажет". 
 
 
 

Ваше мнение