Майра, работница «Тексас Инструмент», 27 лет в 1969 году
 
«Тексас Инструмент»- американская компания, не разрешавшая деятельность профсоюзов (ныне поглощена тайваньской кампанией Асер). Большая часть её работников на Кюрасао состояла из женщин.
 
"До 30 мая власть придержащие думали, что жители Кюрасао - трусы. Господа из «Шелл» и «Вескар» думали, что все можно разрешить вокруг требований, которые рабочие выдвинули до забастовки 30 мая. Но они не рассчитывали на таких людей, как Папа Годетт и Стэнли Браун. Это были образованные черные люди, указавшие рабочим на дискриминацию и апартеид, царившие на Кюрасао. 
 
Работники «Вескара», кроме того, были обижены потому что они много месяцев умоляли о работе, после того, как они привыкли  к хорошей работе у «Шелл» , с хорошим заработком и хорошими условиями. Их чувство собственного достоинства было здорово подорвано, это были травмированные и униженные рабочие. Унижение они чувствовали каждый день, потому что за ту же работу, что выполняли рабочие у «Шелл», они получали намного меньше. 
 
Голландцы, сидевшие в дирекции, думали, что это был вопрос только денег, что все можно было решить деньгами. Если они не смогли бы победить в борьбе на выматывание, они думали что смогли бы ещё все уладить с помощью премийки там и дополнительной прибавочки тут. Ходили слухи, что директор «Вескара» сказал, что ему наплевать на забастовку: он мог подождать, пока не начнут голодать дети рабочих. Но за это время борьба уже превратилась для рабочих «Вескара» в политическую. Речь для них шла все меньше о деньгах и все больше о власти. Господа говорили так оскорбительно о бастующих рабочих, что у них не было другого выбора, кроме как пойти на большую конфронтацию, на все или ничего…
 
Каждый день, когда мой муж приходил домой, он рассказывал мне, что происходило на собраниях и заседаниях стачкома. И каждый раз спрашивал меня, справимся ли мы, сможет ли наша семья выжить. Я говорила ему, что буду работать сверхурочно на «Тексас», что мы справимся. Он панически боялся того, что его уволят, он уже был безработным четыре года. Его единственная надежда была на солидарность рабочих. Только в том случае, если все останутся неподкупными, можно было выиграть эту борьбу. Все больше и больше рабочих проявляли симпатию к забастовщикам «Вескара». Сначала только на словах, потом рабочие других компаный стали присоединяться к их демонстрациям. Появились и мысли о всеобщей забастовке, о борьбе по-крупному между рабочими и хозяевами. 
 
Если бы дирекция встретилась с бастующими рабочими, 30 мая никогда бы не произошло. Можно было видеть по их лицам, что их довели до крайности. Они больше не могли повернуть назад, иначе они потеряли бы всякое уважение к себе. На собраниях, на которых я побывала с Генри, не говорили уже больше ни о чем другом, кроме как о том, что они перебьют всю дирекцию и взорвут «Шелл». Мне было от этого немного страшно.
 
30 мая забастовщики «Вескар»  запланировали провести демонстрацию в городе. Наше начальство на «Тексас» велело нам вести себя тихо.  У нас работали почти одни женщины, а начальство, напротив, состояло почти исключительно из мужчин. Но Папа Годетт призвал всех рабочих Кюрасао при прохождении демонстрации мимо них бросить работу и встать вдоль дороги для выражения своей солидарности. Все чувствовали, что могло произойти... 
 
Сфера на «Тексас» была напряженной. Во время перерыва кто-то рассказал нам, что у ворот  «Шелл» демонстранты начали ругаться. Они ругались теперь на всех белых. Говорили о драках. Можете себе представить, как себя почувствовали женщины, особенно те, чьи мужья участвовали в борьбе.  Мы держались спокойно, но ужасно нервничали. Такого на Кюрасао никогда ещё не происходило. И я знала, что мой муж был в состоянии проломить череп первому попавшемуся штрейкбрехеру. В таком состоянии он покинул дом в пять утра. В последние дни перед 30 мая забастовщики были совершенно вне себя.  За день до этого, когда по радио была передача о том, что думают люди о забастовке, мой муж хотел даже убить всех пресмыкающихся перед хозяевами.
 
Вдруг мы услышали страшный удар по стене «Тексас». Воцарилась мертвая тишина. Если бы не тарахтение машин, можно было бы слышать, как упала иголка. Ужас и страх. Никто не знал, что именно происходило. Вдруг настежь растворилась дверь, и ворвалась толпа возбужденнных вспотевших мужчин. В руках у них были дубинки, они гневно смотрели вокруг. Они начали лупить по машинам и по женщинам с криками: "Дуры, мы боремся и за вас, а вы сидите здесь и спокойно работаете, вместо того, чтобы выйти на улицы!" 
 
Женщины закричали в панике, начальства вокруг не было видно. Некоторые спрятались под скамейками, другие с криками побежали к задней двери здания, но и оттуда появилась группа мужчин, погнавшая их в другую сторону. Они  как бешеные крушили все вокруг. Мы услышали Папу Годетта, говорящего на улице в громкоговоритель: "Мы не бьем женщин. Наша борьба - не с женщинами, а с угнетателями. Оставьте женщин в покое." 
 
Мужчин это, возможно, немного успокоило, но женщины все равно были ещё в панике. Папа Годетт продолжал говорить в мкрофон: "Женщины нам ничего не сделали, нам надо к Форту (правительственному зданию)". В таком состоянии я побежала искать своего мужа. Я знала, что он участвует в демонстрации, и я слышала, что есть убитые.
 
Когда стало поспокойнее, я снова зашла в здание. Там все было разрушено. Я нашла своего мужа в столовой, он меня тоже искал. Его футболка была разорвана, его лицо было мокрым от пота. Я была в таком состоянии, что не могла спросить ничего умнее, чем что случилось с его футболкой. Он посмотрел на меня так, словно я сошла с ума. У него была бутылка виски. Просто взял её в супермаркете, сказал он мне.
 
Мы вышли на улицу и увидели беременную женщину, лежавшую на траве. Она была ранена. Двое мужчин и медсестра из «Тексас» положили её на носилки и унесли. Дальше мы увидели пару рабочих, мутузивших белого нашего начальника. Его держали за воротник и встряхивали. Они хотели его избить, но кто-то крикнул, что он был с Кюрасао. Они не поверили и хотели его избить, но он закричал: "Но, но, ами та ю ди Корсау!"  ("Нет, нет, я с Кюрасао!") Эти слова на папиаменто спасли его от побоев.
 
Мы снова услышали голос Папы Годетта в микрофон: "Все мужчины, снова - на улицу! Кто тронет хоть одну женщину пальцем, будет иметь дело со мной"  (Папа Годетт был бывшим боксером - прим перев.). Большинство мужчин покинуло территорию «Тексас». Я увидела, что демонстрация давно уже состояла не только из рабочих «Вескар», здесь же было много молодых людей, много безработных.  Мой муж сказал: " Забери детей из школы и иди домой. Становится слишком опасно."  Я сказала: "Нет, я иду с вами вместе!"  Но он не велел мне: " Повсюду дерутся!" Они опрокидывали авто и поджигали их, они били проходящих мимо макамба (голландцев), а большой супермаркет Хендерсона был разграблен. «Ты должна пойти домой. Будет только хуже. " Я знала, что я смогу пойти с ним только если я притворюсь, что я пойду домой. Он ушел, а я примкнула к хвосту демонстрации, там, где было все больше и больше женщин. Вокруг нас были одни развалины, все было разбито на мелкие кусочки.
 
Мы были уже почти в центре города, когда на нас набежала большая толпа. Кто-то закричал, что есть застреленные насмерть. Я сразу же подумала о Генри и пошла против течения. Мое сердце билось у самого горла, и я каждую секунду ожидала увидеть его мертвым, на земле, всего в крови. Матери, забравшие детей из школ, бежали прочь, некоторые - с двумя детьми на руках. Кто-то закричал: " Они застрелили Папу Годетта, они убили нашего лидера, мы сейчас подожжем весь город!" 
 
Вдруг я заметила группы мужчин в странных костымах. На них была своего рода маска, в руках - большой тростниковый щит и дубинка, черные ботинки и резиновые прокладки на груди и на коленях. Я никогда ещё такого не видела. От ужаса я застыла, в то время как эти вооруженные мужчины маленькими группами подвигались к демонстрантам, которые начали кидаться камнями…
 
Я бежала прочь, через маленькую боковую улицу я вышла на Питермаай, где вновь увидела своего мужа, в его рваной футболке. Он шел на город так, словно он был загипнотизированным, за толпой. Я подошла к нему. Он посмотрел на меня рассеянно: "Как ты здесь оказалась ?".  Он не ждал моего ответа, он, кажется, даже не замечал, была ли это в действительности я. Я взяла его за руку, и мы пошли дальше вместе. Спокойно, не спеша, безразлично и в то же время, как это объяснить … на папиаменто мы говорим " бабука" (удивенные, в большой рассеянности, пораженные). 
 
Толпа быстро от нас отделилась. Никаких профсоюзов вокруг. У ювелира разбили окна, магазины Пунды (центра Виллемстада - прим перев.) начали грабить …Мы увидели мужчину с огромным куском мяса на спине, он с трудом его тащил.Это было так странно - женщины с ребенком в одной руке и мешком сахара на десять кило - в другой…Женщины с чемоданами, как будто бы они отправлялись в путешествие, мущины в дорогих костюмах и шляпах, которые они взяли в магазинах одежды, прямо карнавал!  Мы шли дальше через все это, оглушенные всем тем, через что нам никогда ещё в жизни не приходилось  пройти, как заблудившиеся дети.
 
Когда мы проходили через мост на Отрабанду (дословно - "другая сторона", вторая часть Виллемстада - прим перев.), мы увидели первые пожары. Мой муж тихо сказал: "Почему макамбы довели нас до этого?".  В Отрабанде мы увидели сидящего на земле мужчину, он громко кричал от боли. У него текла кровь из ноги. Он разбил окно в магазине, забыв, что он был босым…
 
Дальше какого-то мужчину несли на руках. Кажется, это был Стэнли Браун. Они кричали, что это был герой нашего народа. Около больницы шла драка, полиция не хотел подпустить к ней толпу, пришедшую посмотреть на Папу Годетта. Уже темнело (на Кюрасао темнеет круглый год около шести вечера - прим перев.), из-за облаков дыма, исходивших от подожженных зданый. 
 
В тот вечер у нас был установлен комендантский час. Поовсюду разъезжали голландские десантники, вооруженные большими карабинами и автоматами. Мой муж сказал: "Мы боролись с макамбами, и макамбы теперь приходят призвать нас к порядку! Они оставляют нас заключенными в наших собственных домах, почему бы им не просто пристрелить нас?" …
 
Ваше мнение