Лефт.ру __________________________________________________________________________


Кеес ван Коотен

“Плавать, не замочив волос”

(отрывок; перевод с нидерландского Ирины Маленко)

…Мне тяжело смотреть на женщин, едящих бананы, а она поглощала их по меньшей мере штук 80. Первые 10 штук она очищала, полная благоговения и постанывала от удовольствия после каждого проглоченного кусочка, но со временем она стала относиться к ним с большим безразличием. Почти грубо, но я не имею права так говорить.

Первое, что она делала, когда она вставала по утрам, было поглощение банана, а вечером, когда она уходила спать, она брала с собой наверх 2 штуки. В конце концов она стала поглощать бананы, как я – сигареты. 

В одном из 4 переполненных чемоданов, с которыми она возвращалась домой через 10 дней, была упрятана большая зеленая гроздь мини-бананов, для её дочки 12 лет. Та когда-то, в 3-летнем возрасте, случайно попробовала банан и с тех пор больше - ни разу, но ребёнок до сих пор вспоминает этот вкус.

Я кивнул, улыбнулся и сказал, что такое бывает у всех детей. Что я когда-то в детстве тоже как молнией был поражен определенным вкусом. . Это было в Велюве. Куда мы обязательно её отвезем. Но сначала мы покажем ей Дельтаверкен и Рейксмузеум, если дождь не прекратится. 

…Дело было в парке, на исходе июльского дня. Папы и мамы допивали последную чашку кофе, а дети карабкались на скрипящую карусель. … И тогда со мной произошло то же, что с её дочкой, только со сливками для кофе.

Мне разрешили отпить глоток, прямо из чашечки моих родителей, и я попробовал их впервые. Это был молниеносный вкус. Понимает ли она, что я говорю? Она же знает, что я своего рода писатель, и поэтому не умею хорошо говорить. Даже на своем родном языке, не говоря уже об английском, на котором я подыскиваю слова, которых я никогда не знал.

Нет, она прекрасно поняла, что я хотел сказать. Барбара и я – разумные люди, мы прекрасно говорим по-английски, и у нас хороший вкус. Сream? Я имел в виду сream?

Да, сказал я, сливки. Сливки для кофе. Когда мы рассказывали ей что-нибудь подобное, она громко смеялась и насмешливо смотрела своими серыми глазами: “Сливки! Сливки в Румынии! Если бы мы только знали! Ах, нам этого было не понять. Nothingk у них там не было, ничего. Ни молока, ни кофе и даже ни одного малюсенького парка. 

Мы кивали, поникнув, с сочувственными лицами… Но за три дня она рассказала нам о таком количестве проблем, что я не знал уже и как на неё смотреть. Так что мы молчали, потому что у нас иссякли синонимы и превосходительные формы для слов “ужасно” и “кошмарно”. 

Она, в свою очередь, интерпретировала это как безмолвие от удивления, так что она ещё подливала масла в огонь и часами продолжала рассказывать oб ужасах жизни при Чаущеску, эйфории после его падения и разочарование в Ильеску. Когда это становилось для неё череcчур, она ущипывала мою жену за руку или за ногу.

Тем временем она пила кампари. 8 бананов и литр Кампари в день. Конечно, нам этого было не жалко, она заслуживала этого как никто другой.

… Я неделю собирался с духом и наконец позвонил по поводу её визы прямо голландскому послу в Бухаресте Куну Сторку, ибо ей можно было посетить Голландию только при условии, что оттуда придет подтверждение, что ей есть, где остановиться.

А Вы уверены, что эта женщина вернется в Румынию? – дипломатично спросил дипломат.

-Абсолютно!, - заверил я его. – Её дети остаются в Бухаресте.

-Это в наше время ещё ни о чем. не говорит, - вздохнул Сторк, - ну да ладно. Если Вы только будете помнить, что Вы за неё отвечаете. Как зовут вашу приятельницу?

-Ралу, - сказал я, - Ралу Балеску. Она живет по адресу улица Брезояну, 158, и моя жена Барбара познакомилась c ней 10 лет назад во время зимнего отпуска, когда в Альпах не было снега, и она поехала поэтому в Румынию, в Пояна Брашов; знаете, такой дешевый чартерный рейс. С тех пор они продолжали переписываться, и мы часто посылали ей посылки. Я понимаю, что ситуация стала лучше, но я хорошо помню, как мой сын, которому тогда было 8 лет, приехал домой весь перепуганный с рассказами о том, как полиция в Румынии подгоняла его прикладом ружья в аэропорту Арад. Если уж они так обращаются с иностранными детьми, могу представить себе, что они делают со своими собственными гражданами!

-Я сделаю все что смогу для Вашей приятельницы, - перебил мой рассказ господин Сторк. – Пусть она придет в посольство в среду утром и попросит господина Кранендонка, канцлера.

-Могу я поблагодарить Вас от имени доктора Клавана за Вашу заботу? – с трепетом спросил я.

-От имени кого? – спросил посол (доктор Клаван – один из героев сатирических скетчей популярных политических сатириков в Голландии – Кееса Ван Коотена и Вима Де Би)

-От имени доктора Клавана, - произнес я по слогам, - Эксперта по Восточной Европе.

-Нет, я не знаю такого имени.

-Но и конечно, от меня лично тоже.

-Не стоит благодарности. А Ваша фамилия?

-Ван Коотен.

-С “К”?

-Да, с одним “к”.

-Одно “о” или два?

-Два, пожалуйста.

-К Вашим услугам, господин Коолен.

-Ещё раз спасибо, господин Сторк.

Мы перевели американские доллары в румынский банк, чтобы она прилетела самолетом. Но она купила билет на поезд, чтобы на разницу в цене купить подарок для члена семьи, которого мы ещё не знали по её письмам: старой тетки, которая медленно слепла, но которая всегда была как родная бабушка для обеих её дочек, и которая ужасно хотела иметь видеомагнитофон…
   
  ************

…На дворе январь1991 года. Вокруг все покрыто туманом. Мы нигде не смогли найти тюльпаны и ждем на платфоме номер два вокзала в Хильверсуме с букетом сухих цветов. Если она случайно находится в первом вагоне, то можно, если очень напрячь воображение, представить себе, что туман вокруг нас – это пар от её старинного паровоза, и её приезд станет романтичным, как в кино, - как бы я  и хотел это видеть. Я уже всем об этом рассказал, как будто бы это самое обычное дело на свете; что к нам в гости едет беднaя женщина из Румынии.

Но поезд опаздывает на час, туман рассеивается, и когда Ралу Балеску падает в мои объятия после путешествия в 36 часов, это происходит потому, что она cпoтыкается при выходе на свои чемоданы, и я eдва успеваю в последний момент её поймать. 

Она хватает воздух ртом, дрожит и сияет; она мне нравится. Она отталкивает меня от себя  и бросается на шею моей жене, повисая на ней.

Пассажиры оглядываются, кондуктор почесывает свою кепочку. Она два раза разжимает объятья, чтобы обхватить ee лицо  руками и убедиться в том, что это действительно она. И снова набрасывается на неё.

Как прошла поездка? Хорошо прошла. Германия была такая красивая, даже ночью, но Голландия! Все такое красивое, такое аккуратное, такое свежеее, такое ухоженное. И она так рада тому, что она здесь, так рада! Мы тоже, Ралу, мы тоже!

-Чего там у тебя столько, в этих чемоданах? – вздыхаю я. Я взял 2 из них. Она несет самый большой, а моя жена – четвертый, самый маленький. 

- Is it too heavy? – спрашивает Ралу. Она широко открывает рот, чтобы не заплакать. 

-Тяжело? Нет, я просто спросил, что в них.

Я ещё никогда ни одной женщине, кроме своей жены, не признавался в том, что её чемодан – тяжелый. 

-Это сюрприз! – восклицает она… На ней коричневая вязаная шапка, выцвещее фиолетовое пальто и заношенные до серости саложки из искуственного меха. Нас всегда особенно трогала обувь на фото, полученных из Восточного Блока…

 Когда дома я помогаю ей снять пальто, я узнаю черный костюм, который на ней надет. Он ей идет, она сама его переделала, но на Барбаре он сидел лучше. Вот если бы она была сантиметров на 10 повыше…  От неё пахнет смесью Шанель номер 5 и табака. В Германии она купила 4 упаковки сигарет. В нашей последней посылке, которую мы ей послали, кроме духов, маек и джинсов для её детей, чулoк для её мамы и виски для её отца, были ещё и 3 упаковки Марльборо, а когда она открыла вскрытый и заново запечатанный пакет, то там оставалась только одна…

***************************************************

… Моя жена бережно сохранила всю их переписку за 10 лет , и за неделю до приезда Ралу я впервые по-настоящему перечитал её письма, чтобы хорошо запомнить историю её жизни и имена обеих её дочек и обоих её бывших мужей, и чем. там они зарабатывали на жизнь. 

Первый муж, отец её старшей дочери, был бухгалтером, который сбежал после операции на мениске - с медсестрой. Этот побег скорее стал для неё облегчением, чем. расстройством, писала она танцующим почерком, чернилами. Мало перечеркиваний, но много клякс, там, где её перо cпoтыкалось об неровности серой бумаги. У нас написанное пером письмо – свидетельство хорошего вкуса, но в её случае это было просто от нехватки авторучек. 

Через 3 года она во второй раз вышла замуж, родила ещё одну дочку и работалa с 8 утра до 6 вечера, иногда до 7. Потом автобусом до дома - и полчаса пешком, по снегу, в дырявых сапогах. Её уже ждал обед, приготовленный мамой…

Картошка, каждый день картошка. Картофельный суп, картошка-пюре, картофельная запеканка, салат из картофеля. Чаще всего – капуста, иногда – колбаса, никогда- мясо или рыба.

После обеда она укладывала младшую дочку спать и помогала  старшей делать уроки. Ей особенно не давалась математика. Сама Ралу училась oчень хорошо: как по математике, так и по языкам, комбинация талантов, которая редко встречается, особенно в Румынии, где глупость людей питается их ленью- к сожалению, она должна была сказать так о своих соотечественниках. 

А может, ей перейти на французский язык в письмах? Она так же хорошо на нем изьясняется, как и по-английски. Она не любит хвастаться, но вполне разумно называть вещи своими именами. Она не любит лгать и никогда этого не делала.

Когда старшая дочка тоже шла спать, она брала из спальни дочерей настольную лампу и шила при её свете, часто до 2 часов ночи…

…Она уже несколько лет задавалась вопросом, любит ли она своего второго мужа, и когда он тоже исчез, она окончательно поняла: nothingk! Ничего она больше не чувствовала к этому типу с его старыми “Плeйбоями”. Видите ли, за 5 лет он собрал огромную пачку старых выпусков “Плейбоя”, покупал их на черном рынке за бешеные деньги. И каждый вечер листал их, - по его словам, для того, чтобы ориентироваться на Запад. 

Он даже попросил её сшить такое же белье, как в “Плейбое”, - не для него, конечно, а для неё самой. Все те обрывочки кружев, которые нельзя купить даже у цыган. Вместо ответа она плюнула ему под ноги.

Но её первый муж вообще-то был ещё хуже. Он лежал в постeли весь ден ьпо воскресеньям, когда она вставала в 3 утра, отправляясь на поиски продуктов, - просто потому, что это было воскресенье. Для того, чтобы позволить себе купить что-то лишнее на черном рынке она иногда подрабатывала уборщицей в том же отделе, где она днём была госпожой Балеску, сотрудником по статистическим опросам, - она убирала собственный отдел, в то время, как её мужья ничего не делали, иногда даже неделями вообще не ходили на работу. 

И когда она заболела на пару дней, и неё было что-то с печенью и с желудком, - кстати, еще раз спасибо за те таблетки, что мы ей послали! -, её второй муж был так разгневан, что ударил её, и она решила, что после этих 4 лет лучше быть вообще одной, без мужа, и попросила своего отца выбросить его из дома, со всеми его “Плейбоями”, которые полетели вслед ему через окно…

Как же она теперь справится, в финансовом отношении? – волновалась моя жена.

Ах, об этом нам было нечего беспокоиться. Она работала и по вечерам ещё подрабатывала глажением белья и шитьём, а кроме того, у неё были двое богатых друзей за границей, то есть мы. (Я был перепуган, но она просто шутила.)

Кроме того, мы должны были понять, что то, сколько ты получаешь, не так важно в Румынии. Из-за всеохватывающего дефицита не имело практически никакого значения, получал ли ты 3000 или 10.000 леев в месяц (её зарплата была 2800, а килограм кофе стоил, например, 475 леев), ибо на эти бесполезные деньги все равно нельзя было ничего купить, кроме картошки, хлеба, да иногда – колбасы.

… А у меня все было! Кроме радио, видео, аудио и телевизора, у меня ещё был тромбон, синтезатор, ударная установка, коллекция марок, мой сад, моя библиотека и мой аквариум, мои водные лыжи, мой катер, шашлычница, аппарат для уничтожения бумаги, факс, копировальная машина и автоответчик, мой автомобиль, мои собаки, пила и гоночный велосипед, моунтенбайк с рулем для триатлона, скейтборд и роликовые коньки, коньки обыкновенные и стол для биллиарда, мои дорожные утюги и телескоп, мой акваланг и бассейн, так что мне не так уж и скучно в одиночестве.

В компании труднее. У меня есть 10-20 друзей и подруг, с которыми мне никогда не скучно - не потому что мы все время друг друга развлекаем, а потому, что наши отношения стали такими расслабленными за эти 2-3 десятилетия, что даже часы, проведенные вместе в полном молчании, доставляют нам удовольствие. 

В нашем  возрасте непросто принимать в свою жизнь новых, чужих людей. 

Люди, которые вместе играют в гольф, бридж или вместе играют на скрипках, умудряются спасти дружбу и пронести её через года до глубокой старости, но что делать нам? Текст, вот к чему все для нас сводится. Нам нужны занятные истории  Если их нет, то любая новая дружба тут же вянет на корню.

Сегодня другой забавляет тебя, а завтра твоя очередь, и ты должен будешь забавлять его.

******************************************************

(Ралу возвращается после визита в Статистический Комитет Нидерландов, который она посетила, чтобы посмотреть, как работают в этой стране её коллеги)

-О сегодня был незабываемый день!
Она ела такое вкусное мясо на обед, и рыбу, и мороженое на сладкое. И весь день – чай и кофе!

-Ну и как, ты чему-нибудь научилась?

-Да, у меня просто голова кружится. Но теперь я точно знаю, как мне реорганизовать мой отдeл. Вот только ту работу, что я делаю в Бухаресте в одиночку, здесь делают по меньшей мере 200 человек! И я ещё щью по вечерам. Но я не жалуюсь.

-А не хотела бы ты попробовать переехать в Голландию? - осторожно спрашиваю я, - Может быть, тебе будет здесь лучше работать.

Она снимает очки и качает головой.

-Нет, - вслух рассуждает она, - Я люблю Голландию, но я боюсь, что мне некуда будет здесь девать мою энегрию. Я не хoчу вас обидеть, но вам не нужна никакая особая изобретательность, чтобы выжить. Мне в Румынии – нужна, потому что весь день я должна придумывать невероятные решения для самых невероятных проблем. Мне это по душе, и поэтому я вам не завидую….

Мне приходится подумать над этим пару минут, и я поэтому замолкаю…

… -Это трудно, Ралу, - говорю я со вздохом. – Так трудно привыкнуть к новым друзьям, сблизиться с ними, нырнуть на дно друг к другу, если вы не пережили одни и те же вещи в жизни, и если вы не делите между собой даже самую поверхностную культуру. Я имею в виду, с другими европейцами, французами, итальянцами, даже шведами одного с нами возраста у нас столько общего, над чем. мы можем смеяться или плакать! Потому что мы выросли на той же поп-музыке, и мы все помним, что делал каждый из нас в тот день, когда был убит Кеннеди или Джон Леннон, и так далeе.

-А вы когда-нибудь слушали в молодости Адриaно Челентано? – спрашивает она.

-Может быть, только когда был на отдыхе в Италии, но дома- нет. Я слушал Аббу. Ты знаещь Аббу? И, конечно, все чемпионаты мира по футболу. Пресли? Мэйлс Девис? Феллини? Все это вызывает хорошие добрые мурашки у моего поколения на Западе. Ты понимаешь, что я имею в виду?

-Мурашки? 

-Вот именно! Верно! Европа больше едина Пикассо, чем. Де Голлем. Ты знаешь Де Голля?…

*****************************************************
 

… Я потихоньку начинаю избегать Ралу. Как только у меня появляется малейшая  возможность, я убегаю в свою комнату. 

Моя дочь ведет себя так же. Ралу спросила, как у неё дела в школе, и Ким неосторожно ответила, что она ну совершенно ничего не понимает по математике. Довольный, что мы наконец-то можем поговорить o чем- то другом, чем. проблемы  Румынии, я слишком быстро вмешался и начал бормотать, что это- одна из неразрешимых загадок XX века:  несмотря на то, что методы преподавания в Нидерландах во всех областях так модернизировались- поющие книги, диафильмы, видеокассеты, - что, казалось бы, теперь и менее одаренные дети могут получать приличные оценки, но образование в области математики осталось совершенно таким же; из каждый 10 учеников по-прежнему только один, прыщавенький и в очках, с кривыми зубами, все понимает, а остальные 9 недотеп вынуждены у него списывать. Так что можно прийти к выводу, что, что бы ни изменилось в области преподавания, разделение мозгов на “физиков” и “лириков” является делом генетическим… И все это я пытался передать на английском языке. (Господи, как бы мне хотелось, чтобы я снова мог целый день, без перерыва просто говорить по-голландски!)

Но Ралу решительно провозгласила, что она может добиться пятерки по математике для любого ребёнка, если она только сможет давать дополнительные уроки нашей Ким сразу после школы, в течение недели. Предложение, которая моя дочь, для порядку, приняла с радостной улубкой, но от которого она  просыпалась по ночам в холодном поту.

-Мне никогда в жизни не понадобится математика! – протестовала она. – так что мне и не нужна по ней хорошая оценка, ведь правда?

-Нет, конечно нет, - успокоил я её. – Ралу хочет помочь, она просто хочет тоже что-то сделать для нас, не обращай на её слова внимания!

После этого наша румынка спросила и нашего сына об его школьных успехах, но он был достаточно разумен, чтобы сказать, что у него пятерки по всем предметам, так что она направила все своё внимание на мою жену. Ещё и потому, что 3 холостяка, которых мы после долгого копания обнаружили в записной книжке, прозрачно отказались oт ужина, на который мы их позвали…

По ночам, в постели мы шепчемcя о ней (она спит в комнате рядом с нашей). 

-Иногда я просто не знаю, что с ней дeлать, - вздыхает моя жена, - Сегодня  в Рейксмузеуме она хватала картины руками.

-Картины?

-Да, вот так. Она тыкает меня в бок мизинцем. Я спросила, не сошла ли она с ума.

-Да, конечно.

-И знаешь, что она мне сказала?

-Не так громко, пожалуйста.

-Она все равно нас не понимает. Она сказала, что это все копии, Что она это видит. Что оригиналы прячут в подвале. Она все знает лучше нас, я скоро с ума сойду!

-Это потому, что она жила всю жизнь среди лжи. Она просто глазам своим здесь у нас поверить не может.

-Но можно же себя все-таки немножко вести как человек? В том числе в магазинах. Она все лапает руками. Все щиплет. Отколупывает этикетки от банок. И ей все кажется дорогим. Сегодня она торговалась на Блошином рынке. За пару носков за полтора гульдена. Я чуть не провалилась oт стыда.

-Она просто не привыкла. Это пройдёт. У неё просто ‘культурный шок”. ..

-И каждые 15 минут она просит у меня мою губную помаду!

-Купи и ей такую же.

-Нет, она хочет мою! И мой лак для ногтей. Она ведет себя так, словно мы – школьные подружки, которым по 13 лет. 

-Но ведь так оно и есть?

-Что есть?

-Что она – твоя подружка. 

-Я не знаю.

-Ты ей писала письма 10 лет! И эти письма заходили достаточно далеко, знаешь.

-Да., её письма.

-Да, черт побери! У неё же были проблемы, а не у тебя?

-Я не знаю, по силам ли мне это.

-Что? 

-Такого сорта дружба. Различия слишком велики. Я больше никогда с этим не сравняюсь.

-Да тебе и не нужно ни с чем. сравниваться! Она пробует сравняться с тобой!

-Да, и я не могу этого переносить. Извини, но я этого не хочу, вот.

-Но ведь ты переживаешь за неё?

-Да, конечно. Но я боюсь, что большая часть этого – просто жалость.

-Этого она не хочет. Она не хочет к себе жалости. Она сама так сказала. И будь рада, что она не пришлась мне по вкусу!

-Да, ещё этого только не хватало. Тогда бы я её и не пригласила.

-А откуда ты знала?

-Так я же знаю тебя.

-Кстати, я тоже не её тип. Как ты думаешь? 

-Спокойной ночи!

-По крайней мере, мне так кажется.

-Я сплю.

-Я бы заметил, если бы это было не так.

-Я умираю от усталости.

-Или же я ошибся…

-Приятных снов!

-Тебе тоже…

**************************************************
(Кеес, по просьбе Ралу, показывает ей на видео отрывки из своей сатирической программы, в которой он играет вместе со своим коллегой Вимом Де Би)
 

… -Все готовы? – спрашиваю я.

-Яклар, - по-голландски отвечает Ралу, снимая новые очки. Если она останется здесь еще на месяц, то она, такая жаднaя до учения, заговорит по-голландски как следует, но послезавтра она уезжает.

Я включаю видео. На экране появляется доктор Клаван, и Ралу от души смеется., - так же, как и моя жена, что до сих пор доставляет мне огромное удовольствие. 

Потом на экране появляется она сама. 

-O I look horrible! -- восклицает она и прячет голову в шее Барбары. Почему женщины всегда кричат о том, как ужасно они выглядят? Конечно, для того, чтобы их заверили в том, что это не так.

- No, you do not, - послушно говорю я, и она вновь oсмеливается посмотреть на экран. Как только там появляется её дочь, она начинает светиться от городсти. 

-O my little darlingk! -- вздыхает она. Она призналась нам, что ужасно боится, потому что, с точки зрения статистики, в Бухаресте сейчас в любое время может произойти землетрясение. 

С экрана звучит последнее вызывающее заявление доктора Клавана. Она облегченно вздыхает и смеется, но в её голосе звучат слезы. 

-Ну, вот и все, - говорю я  и выключаю видео. На экране появляется обычная программа Недерланд 3: женская гимнастика. Худые как щепка, бледные девочки: такие юные, что ты невольно ищешь взглядом подгузники под их трико. Я никак не могу вспомнитель pумынское имя: Челентани? Коменчино? Нет, Коменчини, вот как её звали! Гимнастка Надя или Надина Коменчини, которая запросила политическое убежище и первой рассказала обо всех ужасах режима Чаущеску…

-Ваша гимнастка Коменчини, она что, болеe или менее была насльно выдана замуж за сына или племянника Чаущеску? – спрашиваю я.

Ралу говорит, что это её как-то не волнует. 

-Please show me more of your program1 -- умоляет она.

Я сопротивляюсь и говорю, что она все равно ничего не поймет, потому что программа на голландском языке и  практически вся о Голландии, но она продолжает настаивать, и я опять включаю видео…

Перед нами появляются герои- Карла и Франк ван Пюттен, дуэт матери и сына. Я играю мать, Вим – сына. Мы ходим по магазину под руку,  и Ралу смеется на нас. Она возбужденно восклицает, что узнала магазины…. 

Но вдруг в нашей уютной комнате воцаряется тишина. Мать и сын заходят в магазине мужской одежды, Ралу нервно зажигает сигарету, а моя жена смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Она хочет меня о чем.- то предупредить, но я не понимаю, о чем.. Я только недоуменно поднимаю брови.

Ралу больше не смеется, она ничего не говорит. Она только вдыхает дым. Она устроилась на самом краешке дивана и напряженно смотрит на экран.

Вдруг по моей шее и спине проходят холодные мурашки, когда до меня доходит, наконец, на что она смотрит: на одно из сшитых ею платьeв. 
На Карле Ван Пюттен – один из румынских нарядов, потому что у меня как раз подходящий размер, а работа Ралу излучала как раз необходимую долю опрятности. Я совершенно забыл об этом, но вот я, там., на экране, - и на мне надето одно из 7 платьeв, которые Ралу сшила в подарок для моей жены!

************************************************

…До этого Ралу всегда спускалась вниз первой по утрам и успевала съесть 2 банана, пока просыпались и медленно выползали на кухню мы. Но сейчас, за день  до её отъезда, мы нервно сидим за столом в половине восьмого. 

Восемь часов, половина девятого… без четверти десять. Ралу все нет. 

Дети ушли в школу, а мы с Барбарой успели выпить по пол-литра кофе. 

-Пойди к ней, попоробуй ей объяснить! – умоляю я, ибо после вчерашнего инцидента мы ещё 15 минут просидели у телевизора в молчании, наблюдая за женской гимнастикой, а потом Ралу пожаловалась на боль в животе и рано ушла спать.

Моя жена отправляется наверх.  Я читаю в ‘Фолкскрант” интервью с Мирчей Динеску, председателем румынского Союза Писателей. Он рассказывает, как в сегодняшней Румынии его телефон подслушивается, а вокруг его дома в Бухаресте вновь бродят мужчины с рациями. Ему уже пару раз угрожали смертью…

“Уже через 3 месяца после падения Чаущеску маленькие геббельсы старой системы начали использовать новую свободу прессы для того, чтобы рассчитаться со мной и с некоторыми другими диссидентами. С помощью денег, которые они приобрели при Чаущеску, они основали собственные газеты, которые сегодня выходят большими тиражами, и в которых они пишут расистские статьи о венгерском меньшинстве, о евреях, цыганах, писателях и художниках”

Жена возвращается с озабоченным видом. 

-Ну, что она сказала? – спрашиваю я.

-Она говорит, что не сердится. Что она прекрасно понимает, насчёт твоего платья. 

-Твоего платья!

-Её платья.

-Она не обиделась?

-Я бы тоже обиделась. Но она, конечно, прекрасно понимает, что я не собираюсь такое носить. Она не дура.

-Может быть, это подойдёт нашим мамам?

-Да, как подарок к 1 апреля.

-Она вообще не собирается спускаться?

-Нет, она останется в постели. У неё месячные, говорит она. Напомни мне, чтобы я купила ей с собой пару десятков тампонов. И для её соседки. И у её дочери это тоже может начаться в любой момент.

Ралу не выходит из команты весь день. Время от времени моя жена поднимается к ней, с бананом в руке.

-Что она делает? – хочу я знать.

-Она упаковывает чемоданы. Не знаю, как она умудрится все это дотащить, но она говорит, что найдёт по дороге какого-нибудь мужчину, который ей поможет. Только бы добраться до Праги…

-Ты расстроена? – спрашиваю я.

-Не задавай глупых вопросов! – говорит моя жена.

*******************************************************

На следующее утро Ралу Балеску уезжает. Я решил, что я считаю, что лучше всего будет не возвращаться к вопросу о платье. Конечно, это не лучший выход, но самый трусливый.

Единственное, чем. она могла нас отблагодарить, было нами осмеяно: Барбара  это отвергла, а я надел. Это ужасно.

-Are you sad, Ralu? - спрашивает Ким.

Она отвечает нашей дочери, но смотрит на нас.

-No, Kim darlingk, - говорит она, - I am very sad that I have to leave but very glad to go back.

Я затаскиваю её чемоданы в машину. Они в 2 раза тяжелее, чем. 10 дней назад. В них лежит наш самый первый видеомагнитофон, моя старая пишущая машинка, 4 литра Кампари, 6 пар сапог, разные инcтрументы для её отца, утюг и Кен и Барби… Я обнимаю её, прижимаю к себе и говорю: “ It was wonderful to have you here, Ralu dear!”

Она с дрожью в плечах отдается моих объятиям. Я чувствую, что она сейчас заплачет, и хочу обнять ее поэтому ещё сильнее, но нам мешают её очки, и я боюсь их сломать. 

-I hope so. O I hope so, - плачет она.

-В следующем году она приедет снова, - обещает нам моя жена.

- I don’t know. I don’t know, - всхлипывает она и наконец вырывается и больше не смотрит на нас.

-Будь oсторожна в дороге! – успеваю вспокликнуть я.

***********************************************************
 

Через 2 недели приходит письмо из Бухареста. Мы жадно вскрываем конверт.

Я вижу, что бумага, на которой оно написано, - из блокнота, который мы ей дали с собой, и моя жена вслух переводит: 

”Дорогая Барбара!

С тех пор, как я вернулась, я все думала о том, написать мне тебе или нет. Я решила это сделать, потому, что я хочу, чтобы ты знала, как сильно я тебя любила. 

Очень трудно убедить в искренности своих чувств человека после того, как ты получил от него столько материальной поддержки. Это с самого начала было моей огромной ошибкой. Конечно, я благодарна тебе за всю твою помощь, но это не было для меня главным. Сейчас я сожалею, что я приняла от тебя все твои посылки и твоё приглашение в Голландию. Из-за этого ты никогда не узнаешь, были бы мои чувства к тебе теми же, если бы все наши географические и материальные обстоятельства не были такими различными. Ибо я уважала тебя за твой ум, за твои манеры, за то, как ты говоришь, как ты ведешь себя, как ты выглядишь; даже во время нашей самой первой встречи, 10 лет назад.

Это правда, поверь мне! Я вижу  и понимаю все и поэтому я чувствовала, что тебе надоел мой визит ещё до того, как я собственно приехала (в этом, наверно, сыграли роль личные обстоятельства), и после этого я ощущала, как наша дружба день за днём рассасывается и превращается в ничто. Я знала, что в этом исключительно моя вина, и я думала о том, как тебе все это изложить, но я не знала, как это сделать. Я боялась тебя обидеть, ибо что-то объяснять- это всегда связано с укорами. Я не могла так рисковать, ибо ты и Кеес обращались со мной прекрасно. 

Я не хотела тобой пользоваться. Я любила тебя.

У меня 8 лет была ещё одна подруга, Ирина, которую я тоже очень любила, но 15 лет назад она уехала из Румынии, и я не знаю где она сейчас. С сегодняшнего дня я буду тосковать по вам обеим.

Возможно, ты считаешь меня слишком балканской и слишком сентиментальной, но это не так. Я могу любить олько тех людей, которых я уважаю, и только о таких людях я тоскую.

В моей жизни, кроме моей семьи, я по-настоящему любила только 3 людей: Сорина, когда нам обоим было по 20 лет (он женился на подруге, у которой были связи за границей, чтобы уехать з Румынии, что он и сделал, после чего я вышла замуж за Варгаса), Ирину и тебя.

Моя  дорогая Барбара, я желаю тебе того же, чего я желаю и себе; всего самого наилучшего. Передай мои сердечные приветы Кеесу и детям.

Посылаю тебе свой прощальный поцелуй,
Ралу.”

Боже мой! -- вырывается у меня.

-P.S., - продолжает моя жена, - “Если бы я продолжала делать вид, что ничего не случилось, я бы продолжала надоедать тебе своими письмами, которыми я бы тогда обязывала тебя писать мне ответ. Или же я просто перестала бы писать тебе безо всяких объяснений, что дало бы тебе полное право сказать: Какая ужасная, неблагодарная румынская женщина! Но я хотела тебя поблагодарить за все, что было.”

Точка. 

Я не могу поверить своим ушам. 
Моя жена медленно роняет письмо на стол. С отсутствующим видом она разглаживает его. 

-Она порвала с тобой! -- возмущенно восклицаю я, - Похоже, что она решила с тобой порвать!

-Не думаю, что между нами что-то было, - говорит она, разглаживая 2 пальцами голландскую бимагу для писем.

-Но она, очевидно, так не считает! – гневно говорю я. Опять этот тон сыщика!

-Но ведь ничего не случилось? – спрашиваю я. – Ничего же не случилось, кроме этого платья?

-А что могло бы случиться? Всякое, конечно…

-Может, она лесбиянка? – спрашиваю я небрежно.

-Не дури! -- огрызается она.

-Я имею в виду: это многое бы объяснило. И вполне понятно, после того, как с ней обращались мужчины в её жизни… Что ты ей напишешь?

-Ничего, - говорит моя жена.

-Может, хотя бы открытку к Рождеству?

-Лучше не надо, - говорит она, а сама уже тем временем пишет: черновик на обороте письма  Ралу.

Я заглядываю ей через плечо и читаю:

“Милая Ралу!

После прочтения твоего письма я решила, что мне не остается ничего другого, как принять его ..(зачеркнуто) уважать твоё решение и сказать, что я его понимаю. Иногда лучше сказать всего пару слов, чем. очень много. 

Я уважаю (зачеркнуто)… принимаю твоё решение и желаю тебе всего самого доброго.

Барбара.”

-Сделай себе сам кофе, - говорит она, - Мне пора в магазин. 

Я выпиваю 3 чашки кофе и 4 раза перечитываю письмо Ралу.

После этого я принимаю решение:  пойти в фонотеку НОБ, найти там все, какие есть записи Адриaно Челентано и переписать их все для неё на кассеты. Я пошлю ей эту посылочку, ничего не сказав жене. На этой же неделе.

Но что я буду делать, если она напишет мне что-нибудь в ответ, чтобы ещё раз поблагодарить? 
 
 

Ваше мнение

 При использовании этого материала просим ссылаться  на Лефт.ру 

Рейтинг@Mail.ruRambler's Top100 Service