Лефт.ру __________________________________________________________________________


К открытию Специальных Олимпийских Игр и к Европейскому Году Инвалидов
 
Сектантские чернокнижники
(отрывок из новой готовящейся повести " Sovietica")

Ирина Маленко
 
… Они сидели напротив нее, словно средневековая инквизиция. Единственная разница с инквизицией заключалась в том, что при всем желании они не могли сжечь её на костре. И в том, что они нападали на нее тем больше, чем. больше был их страх за свои собственные шкуры. За статус-кво в их двуличном обществе, где уважаемый бизнесмен средних лет в очках и с брюшком по ночам надевает прямо поверх очков балаклаву и превращается в предводителя сектанских террористов. Где то, что происходит с вами самими и с вашими детьми, определяется такими вот " уважаемыми людьми ", уверенными в своем расовом, религиозном и половом  превосходстве (WPM – White Protestant Males), - за глухими, без окон, стенами оранжистских холлов и масонских лож… " Если такие же вот люди находятся сейчас у руля в Америке, то бедное, бедное человечество!" - подумала она. И тут же взяла себя в руки: "На то они и есть, чтобы с ними бороться. Если здесь изучить их как следует и научиться ставить их на свое место, то потом этот опыт пригодится нам и в общепланетарном масштабе." 
 
Наверно, сейчас было не время думать об общепланетарном масштабе, - но как было не думать о нем, если именно такие вот "христианские" фундаменталисты, что и в Америке, вот уже который месяц самым изощренным образом издевались над её семьей? Над её ребенком - самым невинным и самым беззащитным существом, когда-либо ступавшим по земле этой Страны Юрского Периода…
 
Лизе "не повезло" в жизни трижды: она родилась девочкой, была темнокожей, а когда ей было четыре годика, она тяжело заболела и осталась инвалидом. Она практически потеряла речь, хотя раньше говорила на нескольких языках и пела, как соловей. Такое было бы нелегко пережить даже в гораздо более человечном обществе, в котором родилась и выросла её мама. Что уж говорить про этот террариум, где они обе были чужими, а единственными, кто симпатизировал им, были кролики, восставшие против удавов, которым они были предназначены в пищу?  

Когда Женя думала про свою дочку, она всегда вспоминала найденную ей однажды на здешнем пляже после отлива чайку. Птица беспомощно лежала на мокром песке, не в силах не только расправить крылья - даже пошевелиться. Женя не знала, что с ней. Никаких видимых повреждений на ней не было. Но она лежала там, совершенно беспомощная, - и только начала грозно вытягивать шею, когда Женя проходила мимо, гуляя по колено в холодной  воде Ирландского моря. "Не бойся, не бойся, " - сказала ей Женя. " Я тебя не трону."  Когда она уже прошла мимо, она обернулась и увидела, что неподалеку от больной чайки бродит другая, здоровая, которая явно не хотела оставлять её одну. При виде этой сцены сердце Жени сжалось. Она подумала о Лизе и о страданиях миллионов живых существ во всем мире, которых она, как и эта чайка, не хотела, не могла оставить на произвол судьбы…
 
С другой стороны пляжа к чайке медленно, но верно приближалась прогуливающаяся с собакой пара. При виде собаки здоровая чайка взлетела в воздух, с прощальным печальным криком: своя безопасность оказалась дороже близкого существа. А Женю как будто кто-то толкнул в спину: она поняла, что если она не поспешит сейчас, то больную чайку разорвут прямо у нее на глазах острые собачьи клыки… Она успела как раз вовремя, за секунду до того, как любопытный пес заметил птицу. Чайка при виде его заволновалась и начала беззвучно раскрывать свой длинный и острый клюв. А когда он заметил её и рванулся к ней, оказалось поздно: рядом с птицей возвышалась тоненькая, но уверенная и сильная  фигурка босой загорелой женщины в коротком фиолетовом платье, готовая защищать её до последнего. И пес отступил.
 
" Lovely day, " - по-местному поздоровались с Женей его хозяева. Пляж был единственным местом, где можно было по-настоящему забыться и перестать задавать себе вопросы о том, кто это встретился тебе на пути: "те" или "эти". Женя видела, конечно, что хозяева пса были "те", но здесь это не имело никакого значения, - как оно и должно было бы быть в нормальной жизни. Она приветливо поздоровалась с ними. Они улыбнулись. " Я не знаю, что мне делать с ней, " - беспомощно указала им Женя на чайку, ожидая какого-то человечесого совета или участия. Но они сделали вид, что не услышали её , - хотя она точно видела, что услышали. Стояло такое прекрасное летнее утро, - зачем было им мучить свою совесть и занимать свой мозг мыслями о какой-то птице? 
 
Женя снова осталась одна с нею. Она присела на корточки и спросила чайку по-русски: " Ну, что мне с тобой делать? Как тебе помочь? " Животные, она знала по опыту, понимают самые разные языки, - в отличие от англоговорящих людей, которые не только не хотят никого больше понимать, но даже и не могут произнести правильно ни одно самое элементарное иностранное имя, которое почему-то безо всякой тридности произносят и французы, и китайцы, и африканцы, и кто угодно, кроме них… Чайка посмотрела ей в глаза проницательным и печальным взглядом, но не издала ни звука. " Не могу же я тебя здесь просто так оставить. Тебя собаки разорвут. Я сама далеко живу, до дома тебя пешком тоже не донесу. У дедушки были голуби, я помню, как вы, птицы, не любите, чтобы вас брали в руки или вообще трогали… Что же мне делать с тобой?" 
 
Женя протянула к чайке руку. Чайка раскрыла клюв и попыталась повернуть голову и тюкнуть Женую по пальцам. Клюв у нее был длинный и крючковатый, и наверняка пальцам не поздоровилось бы, если бы у нее было достаточно сил для осуществления своей угрозы. Но сил не было. Она так и не дотянулась до Жениной руки. Женя видела ее розовый дрожащий язычок.
 
В душе Жени шла борьба. То, что она называла "борьбой советского с пережитками прошлого." Советский человек в ней никогда не позволил бы беззащитному существу умереть вот так, оставив его на произвол судьбы. Она просто не смогла бы спать по ночам после этого. Но годы, проведенные в "цивилизованном" обществе, давали о себе знать, и сладкий голосок 
" цивилизованного индивидуализма" где-то внутри нее шептал: " Все равно ты ей ничем не поможешь, птица все равно обречена… оставь ее… это её судьба, а каждый должен встретить свою судьбу такой, как она есть. Не лезь в чужую жизнь. У тебя есть своя. Ну, что ты будешь с ней делать, если ты её сейчас возьмешь с собой? У тебя дома куча дел…" 
 
С минуту она постояла так, борясь с самой собой. Победил "консенсус": компромисс советского с эгоистичным. " Отнесу её туда, где её собаки не достанут, а потом пойду домой и принесу ей поесть. Но сначала попробую, не сможет ли она плавать, раз уж не может летать."  Женя изловчилась и подняла чайку на руки, удивляясь её легкости: большая птица не весила практически ничего, словно пушинка. Она пыталась ещё извернуть шею в Жениных руках и достать её клювом, но это ей было не по силам. 

Женя донесла её до воды, ласково уверяя всю дорогу, что с ней ничего не будет, что она её не обидит, что она хочет ей только добра. Но и в воде чайка не пошевельнулась, и Женя не рискнула оставить её там в таком состоянии. Она отнесла её в дюны, в укромный уголок на траве, откуда было видно море, где было не жарко, и куда не должны были добраться глупые псы. " Сиди здесь, а я сейчас сбегаю домой и принесу тебе что-нибудь покушать, " - сказала она чайке на прощание и со всех ног пустилась домой за банкой тунца.  
А когда вернулась, чайка уже умерла… Она безжизненно лежала на влажной траве и смотрела в небо мутными глазами. И Женя почувствовала себя такой виноватой, что оставила её хоть на секунду одну! Её не интересовало больше, была эта чайка обречена или нет, - советское наконец задавило в ней начисто сладкий но подлый голосок, и она верила, что чайка выжила бы, если бы она её не оставила. Ведь все в этом мире в наших руках, стоит только как следует захотеть. Мы способны на чудеса ради других, ради тех, кому нужна наша помощь-, надо только взять судьбу  в свои руки и быть сильной!
 
...Она всегда вспоминала с тех пор эту чайку, когда ей было трудно, и хотелось спрятаться в раковину, уйти от трудностей и оставить  других самим за себя бороться. Чайка не могла бороться за себя сама. Лиза не может бороться за себя сама. Да даже и те, кто могут, - им все равно нужна твоя помощь! Не время думать о себе и жалеть себя. Погибшая чайка стала для нее символом, не позволявшим ей больше идти на компромиссы со своей совестью, как бы трудно ни было. Ведь "консенсус" эгоизма и самоотверженности, -это на самом деле победа эгоизма! О чем. свидетельствует и все произошедшее дома с начала "эпохи компромиссов"…
 
… Над Лизкой начали издеваться довольно субтильно: сначала её изолировали в школе от других детей. Зататарили в класс с тремя переростками-олигофренами, добрыми ребятами, которых, впрочем ничему уже нельзя было, по-видимому, научить. Лизу можно было ещё ой как многому обучить, - если приложить для этого усилия. Так, как делали дома Женя и Тамара. Но из школы она приходила какая-то осоловевшая, никого, даже Женю, не узнавала, а когда Женя начала задавать школе вопросы: почему мой ребенок меня не узнает, когда возвращается домой, почему когда я меняю ей подгузник, она становится лицом к стенке, ноги на ширине плеч, как будто обыскиваемый в полицейском участке, почему она вот уже полгода как не получает помощи от логопеда, которую нам обещали?, - Лизу перестали кормить обедами. Она возвращалась домой только к четырем часам, совершенно обессиленная. " Она ничего не хотела есть, кроме чипсов и яблока", - писали в дневнике учителя-бухенвальдовские надзиратели, возвращая неразогретым обед, который они с Томой посылали в Лизином ранце. Все расспросы о том, как её кормят, почему это она ничего не ест, хотя дома её не отгонишь от холодильника, упирались в глухую стенку. Вместо этого Женя три или четыре раза получила на подпись формуляр для школьных обедов, приготовленных там же. В меню было только то, что Лиза есть не стала бы, и когда она начинала ходить в эту школу, директорша - лопоухая, как Тони Блэр, с вечно заложенным насморком носом, бледная протестатнтка из зажитичной, видимо, семьи, - заверяла её, что не будет никаких проблем с разогреванием обедов, посланных в школу из дома.  Женя пробовала обьяснить, что Лиза не будет есть предложенную школой пищу. " Уж не навязываете ли вы нам этот формуляр насильно и уж не потому ли, что я не хочу его подписывать, моего ребенка перестали кормить ? " - в лоб спросила она. Со сладкой улыбочкой дирекртиса заверила её, что, конечно, нет. 
 
…Сначала Лизе перестали разогревать рис. Обыкновенный сваренный на воде рис, безо всяких добавок. Сказали, что якобы это небезопасно для здоровья. Женя попросила вежливо список того, что можно разогревать, а что - нет. Список ей не дали, хотя сначала заверяли, что он существует. Когда через пару недель и двумя неподписанными формулярами позднее школа отказалась разогревать практически все, что Лиза любила есть: фасоль, картошку и гречневую кашу (от этого невиданного дикарского блюда цивилизованный персонал вообще пришел в ужас!), а сама Лиза драматически начала худеть, Женя потребовала встречи с директрисой. Опять-таки её ласково заверили, что все в порядке, и что Лизу все очень любят, что её никто и не думал изолировать от большинства других детей, потому, что она - "цветная", просто в школе нет других  мест (в начале года Лизу перевели из класса почти ровесников, мотивируя это тем, что она старше на несколько месяцев, - в вышеописанную группу тех, кто старше её на несколько лет!). Список запрещенной к разогреву еды Жене опять не дали, но дали имя женщины, у которой, по словам директрисы, он был. Женя обещала с ней связаться. " Кстати, а почему у вас в школе дети не переобуваются? " - поинтересовалась она. А когда Лиза вернулась из школы в тот день, на её новеньких ботинках красовался свежий разрез ножом… Не будешь задавать лишних вопроов, мамаша!
 
Буквально на следующий день директриса позвонила Жене на работу. " С вашей девочкой произошел несчастный случай. Она упала и поранилась. Мы отвезли её в местную больницу, но больница отказалась ей помочь, потому что они здесь помогают только взрослым, а не детям. Мы хотим её везти в Белфаст, в Королевскую больницу".  Белфаст был более чем в часе езды, а в Королевской больнице в отделении скорой помощи, как правило, надо было сидеть в очереди 4-6 часов… " Никуда не возите её!" - воскликнула Женя, сама медсестра гражданской обороны. " Сейчас моя подруга приедет за ней и заберет её домой!" 
 
… Тома рассказала, что когда она пришла забирать Лизу, то застала такую картину: по уши в крови, девочка сидела на стуле, а вокруг нее было человек пять здоровых теток, включая медсестру, которые стояли там и ничего не делали, даже не продезинфецировали глубокий порез у нее над бровью… " А ну идем домой скорей, подальше от этих идиотов!" - гневно по-русски воскликнула Тома, схватив Лизу за руку. И обнаружила, что девочка была привязана к стулу! " Тут уж я сказала им, что я о них думаю! По-русски, конечно. Много им чести с ними после такого фашизма на их языке изьясняться! " - негодовала Тома. "Стоят пять клуш, растопырились… Ребенок кровью истекает, а они его к стулу привязывают!" 
 
Школа отрицала, что Лиза была привязана к стулу. Никто за все время её болезни не поинтересовался тем, как она себя чувствует. Вместо этого Женя получила письмо о том, как "безобразно и неприемлемо" себя вела в школе Тома…
 
Другой специальной школы в районе не было, и Женя, скрепя сердце, надеялась на то, что проблемы можно будет разрешить. Она продолжала настаивать на терапиях, которые были нужны её девочке для того, чтобы развиваться, и так не не получила вразумительного ответа на вопросы о списке запрещенной еды, из чего можно было только сделать вывод, что такого списка не существовало в природе. Ответ официальных инстанций на её достаточно прямой вопрос напоминал ответ героя Романа Карцева на вопрос героя Виктора Ильченко в их далекой сценке начала 70-х: " Послушайте, Кольцов, Вы, конечно, были на работе? Да? - " Это полотенце!"  Тот же стиль…
 
А в начале мая девочка вернулась из школы с проколотыми ушами, из которых текла лимфа… Удар был нанесен расчётливо: дело было в пятницу вечером, и врач, который мог бы засвидетельствовать, что случилось, отсутствовал до вторника…Ситуация была настолько фантасмагорически-нереальная, что Женя прекрасно понимала, что ей бы никто не поверил. Но факт оставался фактом: это могло произоити только в школе. А сама Лиза не в состоянии была рассказать, кто это сделал, - и мерзавцы хорошо это знали и этим пользовались. Они совершенно очевидно хотели, чтобы Женя забрала своего ребенка из этой "белой протестантской" школы (по тому, кто возглавлял её и заправлял в ней всеми делами!) . У дирекции были хорошие связи с известным рестораном в самой оголтелой в округе лоялистской деревне: он даже эту школу спонсировал...
 
Женя вспомнила о своем разговоре с родителями другой девочки - ирландской католички, которую чуть не исключили из этой же школы... за то, что ей была необходима специальная медицинская диета!  «Подонки ничему не собирались учить наших детей, они считали их обузой для общества, а мы, видимо, по их мнению, должны вообще быть им благодарными за то, что они дают нам передышку, присматривая за ними, - и не задавать лишних вопросов…»  Когда Лиза после медосмотра в школе пришла домой в расстегнутом платье - никто просто не задумался над тем, что его надо бы застегнуть, - Женя получила, например, такой ответ на свой вопрос об этом: " Вы не уверены в том, сколько именно пуговиц было расстегнут!". Иными словами, опять - таки, " это полотенце!" …
 
Можно было смеяться над их глупостью. Но инцидент с серьгами по-настоящему перепугал её. Она пыталась себе представить, как это могло случиться: ведь одному человеку такое сделать не по силам, даже если Лизку опять привязывали к стулу, она девочка сильная. Значит, её держали по меньшей мере двое или трое. Один колол… Она, наверное, кричала, плакала. 
Не наверное даже, а наверняка. Жене были физически тошно от собственной беспомощности защитить маленького, никому никогда не сделавшего зла, беспомощного человечка, которого и так жестоко наказала жизнь. В тысячу раз тошнее, чем. после истории с чайкой. И она решила не сдаваться.
 
… Социальная работница, достаточно симпатичная и приветливая обычно женщина, встретила её ледяной стеной: " Эта школа пользуется очень хорошей репутацией, мы расследовали все и пришли к выводу, что такого не могло в ней случиться. "  " А что именно вы расследовали? Могу я видеть результаты и то, как проходило ваше расследование, - в письменном виде? " - спросила Женя. Она ждет этих результатов и по сей день. Вместо них ей предлагают главный аргумент в этих сектантско-тайных краях:  " Мы ЗНАЕМ друг друга уже давно и мы друг другу ВЕРИМ!" 

Верить вы будете в своей церкви, господа хорошие! " Это не серьезный аргумент. Я, например, не знаю никого из вас, - означает ли это, что я не могу вам верить? " - спросила она. " Где же это могло тогда случиться, если не в школе?"  Вместо ответа социальная работница нагло ухмылнулась и с угрозой в голосе спросила: " А ты уверена, что ты ничего не хочешь нам рассказать? Ведь тебе, наверное, так трудно, ухаживать безо всякой помощи за таким ребенком…"  Она намекала на то, что если Женя будет настаивать на расследовании, расследовать будут не школу, а её саму и Тому… " Нет, мне вам нечего говорить.  Я задала вам вопрос - и до сих пор не получила на него ответа, " - твердо сказала Женя. Она знала, что здесь в отличие от дома, эмоциональность здесь считается не признаком того, что ты о ком-то заботишься по-настоящему, а "признаком нестабильности" : этому её научила ещё адвокат во время разводного процесса. И она осталась эдакой "снежной королевой", хотя внутри сердце просто обливалось кровью.  Социальная работница усмехнулась ещё наглее: " Тогда это должно быть просто какое-то чудо!" " Да, я уже заметила, что это страна ну просто полная чудес!" - с сарказмом сказала Женя, глядя ей прямо в глаза и точно зная, что социальная работница понимает, что именно она имеет в виду. Это несколько осадило наглость, с какой была встречена её просьба о помощи. Но помощь так и не пришла…
 
А ещё через два недели Лиза вернулась домой с расистским рисунком: на огромном листе бумаги красовалось абсолютно черное человеческое лицо, а надписью " Лиза" прямо над ним. Девочка, конечно, ничего не поняла. Это и предназначалось -то не ей, а её родным. Жене. Школьный дневник заверял, что они сегодня "рисовали магические картинки" и что Лиза" очень была довольна". На самой Лизе не было ни пятнышка краски, а на рисунке красовались отпечатки взрослых пальцев. К тому же Лиза вообще не умела рисовать…
 
" Да уж, магические… Такие же магические, как вуду на Гаити! Впрочем, чем. они тут, собственно, отличаются от гаитян, эти "distinguished ladies and gentlemen"? Такие же темные, с таким же полным незнанием ничего о мире за пределеми их "куска", с такими же тайными обществами: ты читала, как они там у себя в ложах и холлах во время инициаций за козлами бегают? Только гаитяне, пожалуй, почеловечнее, подобрее будут!"  - бурчала Тома, после того, как они вдоволь нахохотались над человеческой злобной глупостью: "образованный" педагогический персонал в "цивилизованной" стране в умственном плане явно функционировал на уровне средней группы советского детского сада. На такое даже и обижаться-то означало бы опуститься до их уровня. Хотя и так оставлять этого тоже, конечно, нельзя…
 
…Она долго готовилась к этой встрече с инквизиторами-сектантами из органов образования. С тех пор, как Блэр разогнал местные органы власти, и Мартин Макгиннесс перестал быть министром образования здесь, эти плесневые грибы истории опять зашевелились и поверили, что им все можно. " Но я не должна, не имею права им уступать. Я не дам мою маленькую чайку в обиду!" - говорила она себе бессонными ночами и когда она, шатаясь от усталости, появлялась на работе. Было тяжело собраться с духом, - когда вокруг тебя одна секта, покрывающая все поступки друг друга, а ты - чужой человек, как не поддаться истерике, как остаться хладнокровной и сильной? Как выдержать пытки и не сломаться? Жене помог, как всегда, Ойшин.
 
… Они виделись очень редко, и Женя не любила рассказывать ему о своих проблемах. Она хотела всегда казаться сильной и независимой. Но на этот раз это было для нее слишком, и она рассказала ему все. Никто не умел слушать так, как он. Сам прошедший через застенки, пытки, избиения и издевательства, он сидел с ней рядом, как живой пример того, что можно, можно и нужно все это преодолеть и выжить. И победить. " Чем мы можем тебе помочь? Скажи только!" - без малейшего колебания твердо сказал он, так, что у Жени навернулись на глаза слезы благодарности. Она вовремя проглотила их, не дав им выкатиться наружу. " Мне нужно, чтобы кто-то пошел со мной как свидетель на эту встречу с ними. Чтобы они не смогли отказаться потом от своих слов, понимаешь? Кто-то сильный, кто поддержал бы меня, если они начнут чересчур на меня давить, и не дал бы мне удариться в эмоции, если почувствует, что я не справляюсь с собой."  "Мы найдем такого человека, " - пообещал Ойшин. " А ты обязательно справишься. Ты очень, очень сильная." 
На прощание он впервые за все время их знакомства привлек её к себе и обнял, словно почувствовал, как ей нужна его поддержка и его человеческое тепло, и этот короткий момент был самым счастливым за последние пять лет Жениной жизни.  Он сам смутился своего порыва и убежал без оглядки, как мальчишка. И с тех пор когда Жене становилось совсем уже непереносимо, она мысленно прокручивала этот момент в памяти, боясь затереть его в своем воображении до дыр…
 
...Наконец-то она справилась с собой и нашла в себе достаточно сил, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Она знала, что они будут ей врать, и что ей не положено будет их при этом перебивать или вообще проявлять хоть какие-то эмоции. Она даже не стала пить валерьянку. Просто мысленно повторяла себе имена Лизы и Ойшина. 

Кроме нее, это некому было сделать. Словно Жанна Д’Арк: " Если не я, то кто же?"  Рядом с ней сидел Мартин - тот человек, которого ей обещал найти Ойшин: немногословный, пожилой уже, сильный местный фермер. От него веяло такой силой, такой уверенностью в правоте "нашего дела", что Женя совсем успокоилась. Она вновь впала в то знакомое ей по прошлому состояние, до которого её доводили кризисы: когда на смену панике и истерике приходит холодная злость : " Ах вот вы как? А мы вас- вот так! Мы ещё посмотрим, кто кого!" Самое подходящее настроение для ведения таких вот бесед. Женя обычно не любила конфронтаций с мерзавцами, и, оберегая свои нервы, даже выключала телевизор, когда там появлялись бесстыдно врущие Буш, Блэр или Тримбл, - ибо она горячилась и норовила в таких случаях вступить в полемику прямо с экраном. Но сегодня, когда конфронтации с мерзавцами было не избежать, а полемику в таком тоне, как она это делала дома, вести было нельзя, она была просто счастлива, что подождала с этой встречей до этот пор, пока не "дозрела" до такого вот холодно-гневного состояния. "Только бы удержаться от излишнего сарказма!" - подумала она. " Сначала надо решить проблему, а уж потом…" 
 
Председательствовал за столом маленький юнионистский старичок по фамилии Фрост ,- вежливый, улыбающийся, и, в отличие это лопоухой директрисы, настоящий профессионал своего дела (он защищал, конечно, то, на что он был поставлен.). Рядом с ним восседала "дама приятная во всех отношениях" - из родительского комитета, представлявшсая школу, и симпатичный молодой брюнет из католиков-перевертышей, допущенных к "кормушке" и стремящихся изо всех сил оправдать оказанное им доверие. Именно с ним Женя вела все эти месяцы свою нелицеприятную переписку. "Он действует как личный секретарь директрисы, " - рассказала ей другая мама, вынужденная забрать своего ребенка из этого гадюшника. Тоже иностранка. Француженка. Её опыт, которым она поделилась с Женей, подтвердил все Женины догадки в отношении школьного сектантского расизма и нежеления персонала работать по-настоящему и предпринимать хоть какие-то усилия, чтобы хоть чему-то научить детей-инвалидов. Когда она начала задавать вопросы о своем сынишке, ему начали подкладывать в сумку игрушки, уверяя потом, что он их "украл". А ещё она рассказала Жене о том, что бесплатными завтраками, на которые Женя так и не подписалась, персонал питается сам и кормит приходящих инспекторов… Значит, они морили Лизку голодом в отместку за то, что Женя "урвала" у них кусок! Ну и чем это общество «цивилизованнее» нашего? 
 
 Она улыбалась всем собравшимся и была сама доброжелательность. Но когда мистер Фрост надавил на нее, чтобы она "забрала обратно свои обвинения в адрес школы, что уши ребенку прокололи там", она только очаровательно улыбнулась : " Какие обвинения, мистер Фрост? Кого конкретно я обвиняю? Я задала вопрос и не получила на него ответа. Все, что я знаю, - это то, что Лиза была в распоряжении школы, когда это случилось. Как это случилось, кто это сделал и почему, - этого я не знаю и как раз хочу выяснить. "  " Этого не могло случиться в школе. " " Почему не могло? Потому что Вы знаете госпожу директрису и верите ей? Или все-таки я могу увидеть результаты вашего расследования? " " Возьмите обратно свои ложные обвинения!" " Сначала я хочу получить от вас результаты расследования, а потом уже вы можете ожидать от меня какой-то реакции."  "Я думаю, будет полезно занести в протокол, что между тем, как девочку привезли домой, и тем, как Вы пришли с работы, прошло 15 минут." " Для кого это будет полезно, мистер Фрост? Для школы?" 
 
Потом они долго пытались вешать Жене лапшу на уши в отношении расистского произведения госпожа Шилдс, учительницы музыки. Мистер Фрост с торжествующим лицом извлек на свет кипу подобных же рисунков и заявил - с явным удовольствием на лице: "вот, мол, какие мы находчивые!" -, что все дети в Лизином классе получили такие же рисунки. Женя была готова к такому повороту событий: именно об этом её предупреждал Ойшин. " Если это действительно так, то почему на других рисунках нет имен других детей? Почему другие рисунки изображают не человеческое черное лицо, а домик или… Постойте, а это что такое? " - и Женя с наигранным любопытством вытянула из стопки рисунок белых кругов на черном фоне. 
" Извините, это что должно представлять? Мишень для стрельбы? "  Фрост покрылся холодным потом, и Женя почувствовала себя пулеметчицей, чья очередь угодила во вражескую цель. " Э-э-э-э… может быть, это улитка, или просто так… " , - пробормотал маленький старый оранжист. " Улитка? Ну, надо обладать для этого богатым воображением…" - внутренне поражаясь собственнной смелости, выпалила Женя. 
 
Они начали заверять её, конечно, что никто ничего не имел в виду. " А я я не утверждаю, что имели, " - бодро подхватила Женя. " Но Вы знаете, мистер Фрост, как это ранило наши чувства! Что я должна была подумать при виде этого  - тем более, что я говорила уже со школой о том, как мы чувствительны к расовому вопросу. И я ожидала после этого от персонала большей чуткости…" 
 
" Школа хотел научить таким образом детей контрасту между черным ия белым, " - не сдавался мистер Фрост. " Между черным и белым? А почему именно между ними? Почему не между оранжевым, например,  - и зеленым? Это гораздо более детские, более жизнерадостные цвета, не так ли? "  Мистер  Фрост начал вытирать платочком лоб. 
 
Главные свои аргументы Женя берегла "на закуску". На тот случай, если их давление на нее станет уже непереносимым. Тон, взятый ими, напоминал ей то, как судили монаха брата Франциско в любимом фильме её детства - " Зорро" с Аленом Делоном - " Он лжец!" - "Вас дополнительно накажут за клевету на честного торговца."  Но она не могла позволить себе быть такой прямой, каким был брат Франциско. Врага надо бить его же оружием! И Женя, мысленно пожалевшая их ещё раз, что ничего-то они об остальном мире не знают и даже не видели этого прекрасного фильма,  успешно парировала их вопросы в перенятом у них же стиле "это полотенце", - на все вопросы повторяя "я считаю, что в интересах ребенбка…".
 
Когда они вновь надавили на нее с историей с серьгами, причем все трое сразу, Женя перебила их - вежливо, но твердо. " Я пришла сюда в интересах ребенка, для того, чтобы найти решение наших проблем. Я надеюсь на вашу помощь в этом. Видите ли, мне известно, что другой иностранный ребенок испытывал такие же проблемы в этой школе, и я намерена перевести мою девочку в другую."  Фрост позеленел. " У того ребенка были совсем другие проблемы. " "Может быть, медицинские проблемы у ребенка были другие. Но проблемы, с которыми столкнулись в этой школе его родители, были идентичны моим." И Женя зачитала им весь список своих претензий к школе по части образования.
 
За столом воцарилась мертвая тишина. Было слышно, как где-то вдалеке стучат в барабан и играют на флейтах готовящиеся к очередному параду лоялисты….
 
… Когда Женя и Мартин вышли из здания, светило солнышко. " Я довезу тебя до дому? " - предложил немногословный фермер-республиканец. Женя молча кивнула. Они проезжали через "зверинец" Северного Дауна, оставляя позади выкрашенные в цвета британского "фартука мясника"  бордюрчики тротуаров и парамилитаристские флаги, только что вывешенные к новому "парадному" сезону. 

"Ты заметила, как этот старикашка сказал про рисунок: " К сожалению, ваш ребенок - цветной…"  Я хотел его в лоб спросить : "Почему это к сожалению?" - сказал Мартин. " Я твой свидетель, что он это сказал. Мы этого так не оставим." " Го ра май агат, " - сказала Женя по-ирландски. " Спасибо."  Тяжелый камень словно упал у нее с плеч. Хотя это был ещё не конец битвы, да и вся жизнь Лизы будет битвой тех, кто её любит, за нее и за её права… Два дня передышки - и снова в бой… Так уж устроен этот бесчеловечный мир, что таких, как Лиза, не считают в нем людьми. Те кто сами не заслуживают ими называться. 
На Кубе было совсем по-другому… 
 
Женя ехала домой и думала о том, как вечером она обязательно пойдет на море и окунется в его холодную, неприветливую воду, - чтобы охладиться после пережитого. И если она на этот раз найдет на берегу чайку, она уже ни за что не оставит её одну. Этому научил её Ойшин. Она и сама была с ним такой вот раненой до безнадежности чайкой, но он не оставил её в беде. Она выжила  - и теперь должна передать его человеческое тепло другим, словно миниатюрный факел Прометея. Только ради этого и стоит жить. Чтобы не покинуть в беде тех, кому трудно. Тех, кто жадно хватает пересохшим ртом свежий воздух, чувствуя что он тонет в море этой звериной жизни…
 

Ваше мнение

 При использовании этого материала просим ссылаться  на Лефт.ру 

Рейтинг@Mail.ruRambler's Top100 Service