Привыкание

“Знаешь, Ирочка, вот выходишь утром на улицу, - и такое впечатление, что в городе все дома, ну в общем, всё осталось по-прежнему, а улицы захватили какие-то инопланетяне…“
(из письма однокурсницы из Москвы)

Маша любила иностранные языки, музыку времен молодости её родителей- элвиса Пресли. Занималась рукоделием, вязала и вышивала, свободно говорила по-английски, а когда на 3 курсе она влюбилась в нашего эстонского сокурсника, то решила выучить шведский: помню, как мы всем курсом подделывали ей справку из института, что изучение шведского необходимо ей для написания диплома по истории российско-шведcких отношений. Ибо в то время для изучения на официальных курсах любого “экзотического”языка необходима была справка, что тебе это действительно нужно. Некоторые наши девочки недолюбливали Машу за резкую, не всегда дипломатичную прямоту; другие, наоборот, любили её именно за это. Иногда она приходила к нам в общежитие в гости.

Любимый эстонец не обратил внимания на её чувства и женился на другой москвичке. Впрочем, скоро его семейная жизнь не заладилась, и однажды он пришёл к Маше в гости в отустствие её родителей (те отдыхали на юге). Они пили чай с тортом  и разговаривали о жизни, но когда он выразил робкое желание остаться на ночь, Маша решительно выставила его за дверь. Пойти на роман с женатым человеком она была неспособна. Помню, как я восхищалась твердостью её характера, спрашивая себя, смогла бы я на её месте поступить так же.

…А на дворе шумела перестройка, и однажды, уже в самом её разгаре, Маша, дочка советского офицера и сама по своему воспитанию  человек советский, социалистический, сказала вслух то, что многие даже ещё не осознали: что наша страна стояла на пороге своей гибели.  “Загубить такую страну- это надо суметь !” Некоторые на неё зашикали, не понимая о чем. это она.  А у меня сжалось сердце…

Я много лет не видела её и только изредка получала короткие письма. Сначала Маша работала по специальности, потом перешла на работу в банк. Она не хвасталась новой жизнью, но из её письма следовало, что она достаточно обеспечена и при новом строе, и хотя все творящееся вокруг было ей глубоко противно, она старалась закрыть на него глаза, благо что можно было позволить себе такие небольшие радости, как круиз по Средиземному морю, занятие любимым хобби – фотографией и даже второё высшее образование, юридическое. Родные её все тоже болeе или менее приспособились к выживанию: брат знал один достаточно экзотический восточный язык и переключился из науки в коммерцию, отец, хотя и вышел на пенсию, по-прежнему преподавал… 

Она не роптала громко, хотя и скользило в её письмах презрение к окружающим её новорусским начальникам. Но особенно жаловаться на жизнь не приходилось. Ну, подумаешь, стали стрелять за окном. Можно заткнуть уши ватой. Ну, подумаешь, по телевизору показывают всякую мерзость. Его же можно не включать. Ну, подумаешь, на улицах бездомные дети попрошайничают. Можно туда не выходить – метро-работа-метро, вечером посиделки со старыми университетскими подругами, интеллигентными, такими же, как она…. Которые, морщась, работают на том самом телевидении.  Или, зажмурив глаза, пишут диссертацию по истории, совершенно опровергающую все то, что они же сами писали в студенческие годы. В личной жизни тоже мало что осталось oт высоких идеалов: как и многие мои самые умные и самые привлекательные подруги, Маша так  и не вышла замуж. Я пыталась ее убедить, что она мало что потеряла; лучше не быть замужем, чем. терпеть плохой брак или прочие семейные “радости” вроде разводов, но она глубоко вздыхала … И отправлялась на новую встречу с очередным женатым лoвeласом, надеясь на невозможное… И вновь oставалась c разбитым сердцем, остановившись в конце концов на отношениях с братом одной из своих таких же, как она, тихих и интеллигентных подруг, который приходил к ней и оставался у неё обычно только в перерывах между своими отношениями с другими женщинами…
На безрыбье и рак рыба (это я не о Маше, это я о нем!) 

Потом Маша вдруг осталась безработной: ee банк закрыли в период предвыборной борьбы с коррупцией. Это её несколько расшевелило. Заграничные криузы остались в прошлом, ей оставалось получать пособие 3 месяца - и за это время надо было во что бы то ни стало найти новую работу. Маша сетовала на то, что её никуда не возьмут, что ей уже 35, что на молодую секретаршу она уже не потянет (она как бы не хотела задумываться о том, чем. обычно “положено” заниматься на службе вот таким молодым секретаршам!), и даже промолвила как-то что-то о злобном капитализме. Все это время, даже во время работы в банке, она продолжала читать мои статьи, которые я ей посылала, и выражала своё полное с ними согласие, хотя никогда не высказывалась в том плане, что можно хотя бы попытаться изменить нашу жизнь ( а зачем её, собственно, менят, если порнуху по ТВ можно выключить, а кто же добровольно откажется от средиземноморских круизов?) . Только выражала восхищение моей “храбростью и литературным мастерством”. 

И тут вдруг такой удар… Положение безработной радикализовало нашу Машу, она начала задумываться над жизнью и даже роптать на неё , но ненадолго. Как только Маша нашла новую работу (ну не могла же такая староэлитная, ещё советского периода семья, не иметь совсем никаких связей!), от её радикализма сразу же не осталось и следа, а сама она вернулась на круги своя: любимое хобби, вышивание, книги, беседы с интеллигентными подругами… 
Я поразилась тому, насколько детально, только в российском варианте, она повторила процесс развития моего американского друга по переписке Марка из Вашингтона, который в своих письмах страдал обычным американским бравадо, строил из себя ‘крутого”, рассказывал о том, сколько он будет “зашибать”, став адвокатом, и каким он будет успешным, - и стал обычным, простым, ранимым, открытым человеком в своих письмах только на тот период, когда оказался в рядах безработных. Вот когда я услышала от него и все, что он думает о своем правительстве, и об американском образе жизни, и о куpсе Америки на международной арене! А потом Марк вдруг притих: сразу, так только ему дали возможность поступить на службу этого самого государства, пополнив ряды чиновников…

Но разве только те, кому болеe или менее неплохо живется, страдают в нашей сегодняшней России “синдромом привыкания”? 

“Собачья у нас жизнь, совсем собачья, ‘- пишет мне с горечью другая наша с Машей общая университетсткая подруга, украинка Оля. Сама она успела в последние годы советской власти осесть в Питере, дослужилась до высокого чинa в милиции. Мама и брат остались дома, на Украине. Бросить мужа – неработающего алкоголика и наркомана – нельзя: будет негде жить. Весь год Оля живет впроголодь, отсылая любые сэкономленные деньги не имеющим работы маме и брату. Весь год пытается накопить деньги на поездку домой. Иногда это удается, иногда – нет, и тогда они не видятся с мамой до следующего года…. В советское время мы ездили вместе на Черное море: я, Оля, её родители и её брат. Две недели жили “как у Христа за пазухой’, безо всяких забот. На Черное море эта семья ездила каждый год. Сегодня Лилии Васильевне не вседа хватает на хлеб…

И что же вы думаете, Оля жаждет общественных перемен? Нет. Она жаждет дожить до конца недели… до отпуска… до конца года… не свалиться, не заболеть, не остаться на улице…. не сорваться в плане нервов…

Ведь самое страшное – это присесть на секундочку и задуматься о том, что такая жизнь ведет в тупик. Что бандитов на улицах не станет меньше. Что страх за завтрашний день будет только расти. Что все меньше и меньше будет оставаться всего бесплатного, всего доступного каждому гражданину. Что наши девочки подpастают, чтобы пополнить российские и западные бордели. Что они уже даже не дают по мордасам, а почти гордятся, когда их на улице щиплют за попку или за коленку, особенно какой-нибудь хозяин шикарной иномарки. О том, что в нас практически истребили чувство собственного достоинства. О том, что наших мальчикoв ждут все новые и новые Чечни.  Что света в конце туннеля нет и не будет. Что такой же жизнью, если ничего не сделать, придется жить и её нерожденным ещё пока детям. Лучше уж помечтать перед сном, что им в жизни встратится принц или принцесса, которые увезут их на своей яхте на Лазурный берег или на Багамы, - и после этого станут они “жить- поживать и добра наживать.”  И о ней тоже не забудут…

…Я давно уже пытаюсь понять, как может наш человек, выросший в нашем, советском обществе, которому есть с чем  сравнивать, в отличие от западного, вот так легко привыкнуть ко всем этим мерзостям нашего сегодняшнего бытия. Если я - не могу, даже после почти 15 лет, проведенных в его “более цивилизованной” форме (это где хотя бы не умираешь c  голоду), принять эту мерзость и гнусность как должное. Потому что я всегда помню другую жизнь. Не роскошно –животно-тупую, но полную того, чего нет и не может быть  у сегодняшних молодых людей ни на Западе, ни у нас:  духовного и интеллектуального развития, уважения к другим людям, цели в жизни – не для себя, любимого, а приносить пользу другим и чувствовать себя от этого человеком, - любимого дела, а не желания быть готовым на любое унижение ради “баксов”, ощущения того, что перед тобой открыты в жизни все пути, что тебе не надо бояться будущего, ни своего, ни за своих детей ; того самого чувства собственного достоинства, которое так стремятся истребить в нас не имеющие его сами и подсознательно поэтому нам завидующие новорусские недочеловеки…

Так как же можно привыкнуть к мерзости и не желать страстно, всеми силами души, расправиться с ней? Как можно с ней смириться? Это по-прежнему остается для меня загадкой. 

Я пыталась заставитьсебя это сделать. Пыталась “жить как все”, думать только о сегодняшнем дне, о том, что приготовить на обед. Но перед глазами у меня стоят таджикские ребятишки, попрошайничающие на улице вместо школы. Русские старушки в Грозном, прячущиеся в подвалах от батарейного огня собственных внуков. Старички, распродающиe свои боевые ордена, чтобы не умереть c голоду. И - здоровые тупые верзилы с килограммовыми цепями на шее, которые считают  оказанной тебе честью, когда они хватают тебя за коленки. Которые навязывают нам свою тюремно-бандитскую слюнявую сентиментальщину на жаргоне по радио и телевидению (в подлинно свободном обществе кто платит, тот и заказывает музыку). И - стоящие за их спинами толстобрюхенькие бывшие комсомольские работнички – ныне “уважаемые бизнесмены”, торгующие всем, что плохо лежит , тем, что не было сделано их руками, торгующие нашими людьми, готовые родную мать продать за подходящую цену (“только кому она нужна, старуха?”) . О таких мы ещё в советское время с сарказмом говорили: “Комсомольцы, все доводят до конца!” Вот они и оправдали возложенное на них доверие тех “цивилизаторов”, кто в те годы подосовывал им джинсы и жвачку , - так же, как подсовывали спиртное африканскому вождю Таманго, герою новеллы Проспера Мериме, продавшему под пьяную лавочку не только половину племени, но и любимую жену, а затем и самому захваченному ими в плен и проданному… Они, конечно, считают себя умнее, чем. “какие-то там чернож*… “, - но закончат так же, как Таманго. В затерявшейся посреди океана лодке, которой они не смогут управлять….

… Когда-то, в конце 80-х, я увидела фильм Аллы Суриковой “Человек с бульвара Капуцинов”, - последнюю роль в кино гениального Андрея Миронова. Я была уверена, что показанное там было лишь гротескной карикатурой: не может быть такого, чтобы под одним только влиянием дурацких фильмов, показанных им конкурентом доброго и благородного героя Миронова, целое население небольшого городка до такой степени резко, на глазах, отупело и одичало, начав полностью имитировать поведение, увиденное на экране. 
Но увы и ах-, - гротеск оказался настолько близок к действительности, что иной раз волосы становятся дыбом: как могли такие пустые, такие жестокие, такие равнодушные дети вырасти у таких в основной своей части бывших людьми родителей? Неужели превратить людей в обезьян так просто- и возможно всего за какие-то 10-15 лет? Оказывается, что возможно… 

Общество наше сегодня “нивелируется” вниз: если раньше нас стремились развивать, тянули к развитию за уши даже тех, кому оно трудно давалось, и добивались при этом значительных результатов (правда, не всегда к удовольствию развиваемых: помните некоторых героев ‘Большой перемены или верзилу Федю из “Oперации “ы” ? )  “Надо, Федя, надо! “- горестно вздыхал Шурик, вытягивая по нему розгами. И Федя, - что бы там ни творилось у него внутри, - по крайней мере, после этого не мешал жить и работать другим людям. А сегодня такие вот распоясавшиеся Феди не дают жить нам всем! 

Нас пытаются заставить опустить наш интеллектуальный, моральный и дуxовный уровень до них, до этих  Федь. . Нас упорно тянут за уши, но уже вниз. Мириaды “Федь, засевших в наших СМИ, выставляют себя “экспертами” по различным областям, хотя у них даже с правописанием не все в порядке. 

Маша пытается этого не замечать. Думает, что закрывшись в 4 стенах, можно продолжать жить воображаемой нормальной жизнью. Оля ничего не пытается, кроме того, чтобы выжить. Ей некогда думать обо всем этом.  И страшно, - даже если бы и было время. … И идет, идет привыкание к тому, с чем. мириться  и что терпеть нельзя. Превращение нас и наших детей в полурабов-полуобезьян, готовых за миску похлебки совершить прилюдно половой акт. И гордиться содеянным; как же, ведь заработали миску похлебки!…

Время в песочных часах истекает. Ещё немножко, - и мы действительно в них превратимся. Самое время встать на ноги и поглядеть за окно, и - на самих себя в зеркало.
 

Ваше мнение