| Это есть наш последний и решительный
бой!
Опыт участников восстания От редактора.
Лучше всего помочь в этом деле может взгляд изнутри – рассказы участников тех трагических и героических событий. Тогда история предстает перед нами не безликой и абстрактной, фатально предопределенной и якобы не зависящей от действий людей, а живой, сплетающейся из человеческих судеб, из противоборства воли и интересов отдельных людей, организаций, государства, классов. И многое становится более понятным: почему советские люди не защитили Верховный Совет, отчего милиция и армия не перешла на сторону народа. Сегодня мы публикуем первую часть воспоминаний Владимира Локтева, командира группы, приехавшей из Самары на защиту Белого Дома, и интервью с Константином Ивановым, членом этой группы. Рассказы двух участников событий 93 года об одних и тех же моментах восстания дополняют картину, поскольку Владимир Локтев и Константин Иванов во время тех эпизодов не всегда были рядом. Остаётся добавить, что Константин Иванов вместе с Дмитрием Верником (тоже ездившим в Москву в составе этой группы, вернувшимся в Самару, но погибшим в 1998 году при невыясненных обстоятельствах - он был найден повешенным на кладбище) был одним из основателей возрожденного комсомола в Самаре в 1991 году, это был первый город, где был восстановлен комсомол – уже в новом качестве. Ныне Константин работает учителем истории в школе. Владимир Локтев на пенсии и возглавляет народную дружину самарской организации КП РФ. Фотографии, размещенные в этом материале и на титульной странице номера,
взяты из книги В.Анпилова «Наша борьба».
1. Сбор группы и отъезд.
Владимир Локтев:
Председатель Союза офицеров г. Самары Вячеслав Ковасюк был в Смоленске. Я на месте, и мне надо было что-то решать. На следующий день после Указа президента, 22 сентября, приехали ребята из районов. Они предложили собрать группу для защиты Верховного Совета и выехать в Москву. Записалось 14 человек. Выезд наметили на 27 сентября, из Самары. Выезд этой группы неожиданно сорвал председатель Союза офицеров В.Ковасюк. Приехав из Смоленска, он объявил о досрочном выезде в Москву этой группы. Группа с Ковасюком выехала 24 сентября, в составе 3-х человек. Остальные ехать отказались, так как не были еще готовы. Не были собраны продукты и медикаменты для Верховного Совета, и деньги на дорогу. О его отъезде я тоже не был предупреждён. Узнав о досрочном выезде первой группы, я начал создавать вторую группу для выезда в Москву. Её создание шло тяжело. Все ярые коммунисты, которые громко кричали о своей преданности партии и народу, находили всякие причины, чтобы отказаться от поездки в Москву. Из всех коммунистов и членов Союза офицеров согласился ехать только Беляев Эдуард Осипович (мужественный и сильный духом человек, как я убедился далее). С нами попросились ехать четверо молодых ребят из Коммунистического Союза молодёжи Павлик Шлыков (студент СХИ), Костя Иванов (аспирант пединститута), Серёжа Ложкарёв и Дима Верник (студент юридического факультета). На заседании политклуба прошлись с шапкой, чтобы собрать деньги на дорогу. Кто-то дал деньги, кто-то медикаменты, а некоторые принесли продукты. Продукты и медикаменты мы должны были передать в осаждённый Верховный Совет. Выезд наметили на 29 сентября. Встретились 29 сентября на вокзале. Поезд запаздывал. Около 4-х часов сидели в зале ожидания. Вокзал был забит военными в омоновской форме и просто в камуфляжной форме без погон. Это стягивались в Москву из многих городов отряды ОМОНА. На душе было тревожно. Павлика Шлыкова провожала милая девушка. Она, по-моему, так и просидела всё время, прижавшись к нему. Словно чувствовала, что больше не увидит его живым. Приехали в Москву 30 сентября. На метро проехали до станции Краснопресненской. Вышли из метро и пошли к зданию Верховного Совета РСФСР. Шли недолго. Вскоре наткнулись на цепь солдат с автоматами и пулемётами. Это было оцепление Верховного Совета. Дальше дороги не было. Здесь, в толпе любопытных я встретил нашего председателя Союза офицеров Ковасюка. Он был один. Первый мой вопрос ему был: - Почему ты не в Верховном Совете, где твои люди? Он замялся и сказал, что с ним было всего 2 человека и он их отпустил домой в Самару. Сам же он вышел из Верховного Совета и не мог попасть назад из-за оцепления. Окружившие нас люди приветствовали нас, жали нам руки. Они же посоветовали
идти в Краснопресненский райсовет. Единственный районный Совет, сохранившийся
в Москве. Остальные самораспустились под давлением Ельцина и Лужкова. В
Краснопресненском райсовете нашли приют около 60 депутатов Верховного Совета
России, которые не смогли попасть из-за оцепления в Верховный Совет. Мы
приняли решение идти. Я пригласил с нами и Ковасюка, но он отказался. А
мы пошли. Больше Ковасюка я в Москве не видел. Не встречал я его ни на
баррикадах, ни в Останкино, ни у мэрии, ни у Белого Дома.
Константин Иванов:
- Почему ты поехал? - К решению поехать меня, как и других членов нашей группы, подтолкнули мои убеждения. Хотя мои взгляды, о которых я сейчас кратко скажу, несколько отличались от их взглядов. 40 тысяч лет назад возник Homo sapiens-sapiens – человек разумный. Естественной формой его существования был коммунизм. Коммунизм – это, прежде всего, самоуправляемые коммуны (Советы), с выбранными, сменяемыми народом руководителями, с отсутствием у них каких-либо привилегий, милиционностью. Настоящая милиция – это вооруженное народное ополчение, участники которого решают поставленные задачи и потом расходятся по домам, возвращаясь к обычному ритму жизни. Но каких-то 5 тысяч лет назад человечество заболело болезнью под названием: «государство». Государство – это власть правящего класса, удерживающего своё господство над эксплуатируемым народом при помощи аппарата подавления, в том числе и полиции. Полиция – это отдельный, профессиональный аппарат подавления народа. Война, голод миллионов, экология – самые яркие следствия этой болезни. Человечество стоит перед выбором: или умереть от государственной болезни, или выздороветь, вернувшись к своему естественному состоянию – коммунизму, но уже на новом витке спирали, разрушив господство капитала, порождающего катастрофу. В 1917 году рабочие и их большевисткая партия попытались установить коммунистическую систему – самоуправляющиеся коммуны с милицией и построить общество без государства – коммунизм. И в 17-м рабочая гвардия, народное ополчение получили это естественное название – милиция. Но уже в 1918 году, когда эта система не смогла активно противостоять интервенции – первоначально германской, а потом Антанты, большевикам пришлось создать регулярную армию, то есть пойти на компромисс, нарушив один из принципов организации Советской власти. Обескровленный гражданской войной, обезлюдевший рабочий класс не смог сохранить и другие принципы Советов и противостоять мелкособственническому напору крестьян. Это было началом вырождения системы Советов, которую Сталин уничтожил вместе с десятками тысяч революционеров-рабочих и интеллигентов уже сознательно. Но название «милиция» осталось от предыдущей эпохи, и государство применило его к тому, что является полной противоположностью милиции в её настоящем смысле. Народ послушно хавает эту государственную пропаганду. Но мы-то – марксисты, поэтому мы должны называть вещи своими именами. По-моему, мы, сейчас принесём большую пользу, если везде, в статьях, в разговорах с людьми будем называть тот аппарат подавления, который нас окружает, полицией, а не милицией. Милиционерами в 93-м году на самом деле были мы – все, кто участвовал в народном ополчении. Поэтому дальше в моем рассказе наш маленький отряд я буду называть самарской милицией, а Владимира Локтева – командиром самарской милиции. Ментов же буду именовать полицией, полицейскими или полицаями. Мы должны вырывать у них все наши слова: слово «коммунизм» - у КП РФ, «Советы» – у РКРП, слово «милиция» в том числе. И везде говорить про нынешних сотрудников МВД – полицейские, полиция, а название «милиция» использовать для обозначения только народного ополчения. То же самое в отношении КПРФ. Сталин уничтожил коммунистическую партию и Советы, оставив только их название. В СССР Советы играли роль ширмы, ничего не решали, кроме мелких местных вопросов, а реально правила партия - переродившаяся, так называемая «коммунистическая» партия. А еще точнее – бюрократическя верхушка КПСС, не подконтрольная даже партийным низам. Поэтому Союз республик не был ни социалистическим, ни Советским, и в названии «СССР» две средних буквы следует брать в кавычки. Букву «К» в названии КПСС тоже надо закавычивать. А лучше три буквы - потому что она была уже и не партией, а государственным аппаратом. В КП РФ нужно первую букву брать в кавычки. Если мы этого не сделаем – значит, мы отдадим нашу родную территорию врагу. Когда мы ехали в Москву, Беляев, Локтев, Павел и Сергей были в приподнятом настроении, они были уверены, что едут защищать Советскую власть и что всё это окончится победой, ехали туда побеждать. Я же более скептически смотрел на всё это и был уверен, что это окончится поражением. Такое же мнение неожиданно для себя я обнаружил и у Дмитрия Белова, он тоже более реально отдавал себе отчет о том, что всё это такое, и что это закончится большой кровавой катастрофой. Я понимал, что Верховный «Совет» РФ на самом деле был буржуазным парламентом - и по своему устройству, и по сути, и по результатам. За время своей деятельности, с начала «перестройки» и до разгона, его депутаты утвердили кучу чисто буржуазных законов, двигавших вперед рыночные реформы. Таким образом, при помощи Верховного «Совета» огромная государственная собственность, созданная всем народом, перекачивалась в частные руки. Но не всё шло так гладко, как хотелось буржуазии. Верховный «Совет» РФ был неоднороден, в нём было много депутатов, противившихся буржуазным реформам, тормозившим их. К тому же Ельцин и Ко боялись даже одного названия «Совет», пугавшего воспоминаниями о революции 1917-го. - Так отчего у тебя была уверенность, что всё кончится поражением? - От наблюдений за нынешним поколением «перестройки». Это поколение нравственных вырожденцев, у которых примитивный, животный эгоизм главенствует над разумом абсолютно. Животные ценности, ценности желудка перекрывают абсолютно всё. То есть они вырождаются не только физически – как народ на территории нашей страны. Люди стремительно вырождаются в моральном плане. Я прекрасно понимал тогда, в 93-м, что так будет, именно это я пытался остановить, против этого я пытался бороться. Это вырождение, которое сейчас идет гигантскими темпами, - началось еще в советское время, с его двойной моралью, когда на кухнях шушукались об одном, а на партсобраниях кричали совсем о другом, с раздвоенностью личности, ущербностью совести. «Советский» Союз, благодаря революции 17 года был, конечно, коллективистским обществом. Но, благодаря тому, что он вырождался, он вырастил в своих недрах индивидуалистов. А вырождался он потому, что вся эта торговля, денежные отношения, подпольные цеховики, блат как разновидность мелкобуржуазных отношений, – весь этот подпольный капитализм пёр изо всех щелей, - переполнял общество, распирал рамки, поставленные когда-то в 17-м году, и они трещали по швам, разваливались. Декларировался коллективизм, товарищеская взаимопомощь и превалирование духовных ценностей над материальными. В жизни было всё наоборот. Обыватели считали, что каждый из них – супермен, что он способен победить всех, дать всем в морду и стать вожаком этого стада. В силу своей животной ущербности (а животное отношение к жизни – это явная ущербность человека, человек не животное, у него другие принципы) они были глубоко уверены, что они не состоялись в жизни не из-за своей этой звериной ущербности, а из-за того, что коллективистская система не даёт им процветать как суперменам, Шварценеггерам. И большинство из них обрадовались тому, что С«СѻРразваливается, каждый из них был уверен: вот в американском обществе, которое возникнет на руинах «Советского» Союза, наконец я, супермен всех прогну. Были немногие, которые так не думали. Но основная масса, бытовая масса думала так. Когда же во время реформ всё стало рушиться, и обыватели стали смотреть с ужасом: что же они наделали, - то стали понимать, что они вовсе не такие супермены, а настоящие шварценеггеры – это толстые, изнывающие от ожирения чиновники, сидящие в высоких креслах. В начале «перестройки» в огромных количествах повсюду были открыты «качалки», развивался культ мышечной силы, считали, что если у тебя есть мускулы, физическая сила – то ты всего достигнешь. А тут вдруг выяснилось, что не накачанные мускулы дают большую власть и силу, а большие подлость, хитрость, знакомства и большой капитал. Мечта советского обывателя конца «Советского» Союза – жить при капитализме и быть миллионерами сбылась! В 1995 году (т.е. до денежной реформы, когда убрали нули) все жили при капитализме, и все были миллионерами, поскольку миллионы рублей были у всех. Зарплаты тогда исчислялись десятками тысяч, у большинства были хотя бы квартиры, которые стоили миллионы рублей. И вот когда люди с ужасом стали понимать, в какое они дерьмо вляпались, стали хвататься за голову и кричать: «Что же это происходит?!» - я таким отвечал на это с улыбкой: «А что вы так расстраиваетесь и возмущаетесь? Вы же за это боролись. Вы голосовали за Ельцина, потому что мечтали жить при капитализме и быть миллионерами? Вот вы ими и стали. Вы получили то, что вы хотели, какие могут быть возгласы, вопли. За что боролись – на то и напоролись!». Конечно, было понятно, что большинство такого населения ни на какие серьезные вещи не пойдёт. Поэтому я понимал, что в 93-м году мы проиграем. Но где-то в глубине теплилась надежда, что я ошибаюсь, и что мы победим. - Зачем же ты поехал, если был уверен, что это закончится разгромом? - Было несколько мотивов. Первый – это чувство долга по отношению к стране, которая меня вырастила, выкормила, бесплатно обучила, бесплатно лечила. Вообще, «Советский» Союз, при всём моём критическом отношении к нему, был на несколько порядков лучше, чем то, что наступило после него, ельцинская Россия. Все социальные завоевания 17-го года, которые народ тогда себе захватил, существовали до 93 года - и пенсия, и бесплатное обучение, бесплатное лечение, и КЗоТ. Вся история С«СѻР– это не что иное, как медленное утрачивание трудящимся народом этих завоеваний 17-го года. Мы до сих пор откатываемся от них назад. И ельцинская Россия – это не что иное, как тоже откат назад. И в этом плане восстановление «Советского» Союза, если бы оно было возможно, было бы благом для народа – не было бы такого массового вырождения, которое мы сейчас имеем. Второй мотив. Рыночная часть партбюрократии с 1985 года наступление буржуазии и ликвидацию социальных завоеваний 17-го прикрывала демократическими свободами, как дымовой завесой. Но свободы-то были реальные, дающие возможность легальной организации трудящихся. И ельцинский переворот мне виделся как этап свертывания этих свобод. Я понимал, что если вдруг, в результате какого-то невероятного стечения обстоятельств, мы выиграем, – то процесс свертывания свободы, конечно, будет сильно замедлен, если не приостановлен вообще на какое-то время. И будет время тогда создать рабочее движение, рабочую партию и попытаться что-то изменить серьёзно. Весной 1991 года мысль Маркса и Гегеля об исторических закономерностях подвигла меня на то, что я стал искать эти закономерности в истории и, как мне кажется, нашёл. Я сопоставил – не революцию даже, а революционный процесс, как я это называю, то есть цепь событий, в которые включены несколько революций, - во Франции, Англии и Германии. И, как мне кажется, нашел связующий процесс, вывел определенную историческую закономерность этого революционного процесса. И, судя по сопоставлению с Россией, у нас этот процесс не закончился, он идёт. Согласно этой схеме, у нас заканчивается этап буржуазной демократии – то есть то, что в Англии представлял парламент, во Франции – Директория, в Германии – Веймарская республика. И начинается этап диктатуры, то есть в Англии – Кромвель, во Франции – Наполеон, в Германии – Гитлер. Конечно, мне очень хотелось, как человеку, чтобы эта схема была неверна. Все мои надежды на победу были связаны с тем, что я ошибаюсь в этом моем выводе. Но, к сожалению, я оказался прав, шансов никаких не было, всё закончилось кровавой бойней. Третье – мне хотелось проверить себя, мои жизненные принципы. Я ехал получить жизненный и боевой опыт, и я его получил. Наконец, мной двигал интерес историка – возможность принять участие в исторических событиях, увидеть их изнутри. Владимир Локтев: …Краснопресненский райсовет был многолюден. Нас, усталых и голодных, приняли, накормили, устроили в гостиницу. Когда мы отдохнули, нас попросили взять на себя охрану депутатов и самого здания Райсовета. Первый этаж был занят омоновцами. Их было человек 50. С автоматами, рациями они несли дежурство во всех коридорах и этажах здания, кроме того этажа, где находились депутаты и работники Райсовета. Омоновцам, видимо, была поставлена задача - держать под контролем всю работу Райсовета. И в случае необходимости всех «советских» быстро арестовать. Держали себя они отчуждённо. С нами не разговаривали, но охотно ели вместе с нами бесплатную гуманитарную помощь, выделенную «Красным крестом». Сразу же по приезде мы начали нести охрану Райсовета у входной двери и охрану депутатов, когда они выходили. В составе группы охраны были ребята и мужчины из Подмосковья, Киева, Волгограда, Новосибирска. Всего нас было 15 человек. 1 октября в Райсовет приехали представители «Красного Креста». Это были мальчишки и девчонки в особой форме с красными крестами на груди и на спине. Они собирали продукты и медикаменты, чтобы отвезти в осажденный Верховный Совет. Мы отдали им привезенные продукты и медикаменты. А потом они обратились к работникам Райсовета – нет ли среди них медиков, чтобы поехать в Верховный Совет для оказания медицинской помощи. Ехать с ними вызвался Павел Шлыков. По медицинскому образованию он был фельдшер и некоторое время работал в «Скорой помощи». Я был не против. Я считал, что попозже и мы туда переберёмся. Вечером я дозвонился до приёмной Макашова (его самого на месте не было). Узнал, что Павел Шлыков и ребята из «Красного Креста» благополучно, за две бутылки водки преодолели заграждение и находятся в Доме Советов. Утром 2 октября в кабинете председателя Краснопресненского райсовета проходило заседание депутатов Верховного Совета. На заседании рассматривался текущий момент, намечались действия на митингах 2 и 3 октября, которые были уже разрешены московскими властями. Вопрос о прорыве блокады Верховного Совета не ставился. Выступал и Анпилов. Он сказал, что есть с чем выступить против произвола, но он на это не пойдёт, так как вопрос надо решать мирно. На заседании было объявлено, что в 12 часов на Смоленской площади состоится митинг. Мне было поручено организовать охрану депутатов Верховного Совета на этом митинге. Наша группа прибыла, вместе с депутатами, на митинг, когда он уже шёл. На Смоленской площади в сквере собралось около 3-х тысяч человек. Выступали депутаты, избитые омоновцами при разгоне митинга у станции метро «1905 года». Выступал Анпилов. Митинг проходил мирно.
Для чего надо было это делать? Ведь митинг был разрешён. Видимо, надо было пролить кровь, чтобы спровоцировать столкновение. Подойдя вплотную к народу и сжав митингующих, омоновцы без всякого предупреждения начали людей избивать дубинками, полилась кровь. Народ стал разбегаться. Приехав в Краснопресненский райсовет, мы узнали, что на Смоленской площади баррикады. Анпиловцы дали отпор омоновцам и погнали их до Садового кольца, где и построили две баррикады. На Смоленскую площадь срочно выехал зам. председателя Райсовета с нашей группой охраны. Поехали на машине. Немного не доехав, остановились – дорога была перекрыта. Везде милиция, ОМОН. Мы вышли из машины и начали дворами пробираться к баррикадам. Вышли к ним и увидели такую картину: посреди улицы – две баррикады (на расстоянии метров 300 друг от друга). Внутри народ. Снаружи стоят цепи солдат с автоматами на руках. На баррикадах горят баллоны и развеваются красные знамёна. Зрелище не для слабонервных. Наш «шеф» взошёл на трибуну и зачитал Указ Верховного Совета, что действия Ельцина поставили его вне закона, поэтому вся власть в стране переходит к вице-президенту Руцкому. Начался митинг. Солдаты на бронетранспортёрах попытались приблизиться к баррикадам, но их отбили градом камней и зажигательными бутылками. Войска не решились применить оружие. К активным действиям никто не переходил. Постояв до 1 часа ночи, войска и ОМОН ушли. Народ тоже стал расходиться. Так закончилось 2 октября и начался день 3 октября 1993 года, день, который вошел в историю… Константин Иванов: …Приехали мы в Москву 30 сентября. Сразу с вокзала пошли к Белому Дому. Он был тогда оцеплен, но вокруг оцепления толпился народ, сочувствующий Белому Дому. Они нам посоветовали идти в Краснопресненский районный “Совет” – это был единственный рай"совет", который сохранился тогда в Москве, все остальные уже разогнали. И с ним была ситуация очень странная. Первый этаж занимали ОМОНовцы. Но они всех впускали и выпускали на второй этаж. Казалось бы, ничего особого не представляло разогнать и этот райсовет, но он был оставлен, второй этаж, по крайней мере. Там уже была создана дружина из приехавших из других городов по охране этого рай"совета" – добровольцев, решивших защищать Белый Дом, но не сумевших туда попасть из-за оцепления. Их было человек пятнадцать. Нас ещё шесть человек добавилось. Нам поставили задачу – охранять вход на лестницы на второй этаж. Мы стояли и попутно обсуждали, как этот рай"совет" можно оборонять в случае штурма. - Чем же вы его собирались оборонять? Ведь у вас оружия не было, а ОМОНовцы были вооружены… - Да, но тогда ещё не шла речь о том, что будут с оружием в руках разгонять. До этого момента выстрелов практически не было. Правда, мне рассказывали, что когда брали штаб СНГ, одна женщина погибла. Но было не понятно, кто её убил – то ли тереховские, то ли те, кто оборонял. В Краснопресненском были депутаты Верховного “Совета”, которые вышли из Белого Дома, но не смогли туда попасть: оттуда выпускали, а туда не впускали. Запомнился мне один депутат, который сокрушался: - Да что же этот придурок Ельцин делает! Не так нужно, не так! Нужно же было, чтобы все льготы сохранили, все привилегии депутатские, вот тогда бы у него получилось, а то он взял с маху и всё запретил. На следующий день вышел указ Ельцина о сохранении всех льгот и привилегий депутатам Верховного “Совета”, и этот депутат там больше не появлялся. Как его звали – я не знал. Был другой депутат, который, узнав, что мы из Самары, а другие ребята, охранявшие райсовет – из Саратова, накинулся на нас с криком: - А что вы здесь делаете?! Вы должны на местах взрывать мосты, поджигать фабрики, вообще разворачивать диверсионную деятельность, саботаж, террор - короче, войну против властей. Я его лица тоже не запомнил, покажи мне сейчас его фотографию – не узнаю. Разные были деятели - приходили, говорили много разных вещей, компания была разношерстная, очень противоречивая, каждый тянул в свою сторону, было много говорильни. Народ в Краснопресненском районном «совете» собрался самый разный: и
те же
Были даже ярые демократы, причем довольно много – «дважды защитники Белого Дома», мы их ещё называли в шутку «профессиональные защитники Белого Дома». Конечно, мы у них спрашивали, с какой стати они защищали Ельцина тогда и выступают против него сейчас. Основной лейтмотив их ответов был таким: - Мы же не знали, какой он гад! Один из них ответил так: - Я защищал демократию в России тогда и защищаю её сейчас. По его мнению, он и тогда был на стороне демократии. Одна бабулька даже заявила, что она за Ельцина. И когда её не совсем цензурно спросили, а что она здесь делает, она сказала, что Ельцин хороший и – совсем нецензурно добавила - что у него просто плохое окружение, ему лгут, надо убрать это его плохое окружение и окружить его Руцким и Хасбулатовым, и тогда всё будет хорошо. Но, по-моему, откровеннее всех был один мужчина. Когда я спросил его, почему он защищал Белый Дом в 91-м и защищает сейчас, он пожал плечами и мрачно ответил: - По привычке. Во время дежурства мне приходилось стоять рядом с баркашовцами. И вот тогда-то я понял, насколько это абсолютно упёртые ребята, с промытыми напрочь мозгами. Попытался развить дискуссию с одним баркашовцем. Когда я спросил о его партии, он мне чётко, слово в слово, без запинок изложил программу партии, которая была напечатана в газете «Русский порядок». Баркашовцы ее и там распространяли. Я его выслушал, заметил несколько логических неувязок, противоречий в программе, а в исторической части, касающейся России – несколько несоответствий истории, чем, по-моему, всё это можно было опровергнуть. Я показал ему эти противоречия и несоответствия. Он меня внимательно слушал, кивая головой. А в ответ мне он снова от начала и до конца, слово в слово, повторил программу РНЕ. То есть это человек, который со мной не собирался дискутировать. Соблюдя все нормы приличия, выслушав меня, он повторил то же самое. То ли у них была такая установка: в споры не вступать, то ли это был человек с абсолютно промытыми мозгами, который был не способен воспринимать еще что-то, кроме информации своих лидеров. Позже мне удалось его разговорить - стояли мы в карауле ночью, и надо было что-то делать, чтобы не заснуть. Но не по поводу идеологических вопросов, а насчет организации РНЕ. С его слов, организация имеет четкое структурное деление: самое низшее отделение – десятка. Командир десятки носит серебряный крест. Раз в неделю все члены десятки должны исповедываться этому командиру. Эта исповедь приравнивает к церковной. Он говорил, что все эти командиры даже имеют какой-то церковный чин - монахи в миру, йеромонахи. И это якобы закреплено и освящено церковью. Он говорил об этом с уверенностью, так что, видимо, им это чем-то подтверждали. Десять десятков, в свою очередь, входят в сотню. Командир сотни носит золотую свастику, и командиры десяток раз в месяц исповедуется сотнику. Есть и более высокие инстанции. Он говорил, что поскольку они совершают такую исповедь, то им в церковь не нужно ходить исповедоваться, поскольку это и есть собственно церковная исповедь. То есть это организация, абсолютно, на 100% контролирующая мозги своих подопечных и связанная с православной церковью. Много споров было с «К»ПРФовцами – по поводу коммунизма. Я высказывал своё мнение, что «К»ПРФ – антикоммунистическая, праворадикальная, фашистская партия, и действительные цели и задачи, которые она ставит, ничем не отличаются от программы Муссолини – надо только заменить «Великую Италию» на «Великую Россию». Естественно, у моих оппонентов это вызывало почти истерику. Самой яркой иллюстрацией таких споров был такой диалог с «К»ПРФовцем. Я спрашиваю: - Вы коммунист?
…Еще мне запомнился один эпизод, который нашел отражение в печати. В гостинице, в которой нас расселили, мы не ночевали ни разу. Только оставили вещи, умылись и пошли в Краснопресненский районный «Совет», вернулись в гостиницу уже только после разгрома. А ночевали мы всё время в Краснопресненском, где придется. У меня было ночное дежурство, и освободился я под утро. Я пошел в конференц-зал, он был пустой, у входа лежали свернутые ковровые дорожки. Я их взял, перетащил к батарее (это было около стены, за стенками сидений), из них выстелил замечательную берлогу рядом с батареей и спокойно завалился спать. Утром я проснулся от жуткого гвалта – в этом зальчике депутаты Верховного «Совета» проводили пресс-конференцию. Журналисты так орали, что было невозможно спать. Я весьма недовольный встал и пошел из конференц-зала, пробираясь через журналистов, которые забили вход и все передние ряды. Среди журналистов вдруг воцарилась жуткая тишина, даже несколько камер на меня направили. Позже, когда я просматривал прессу о событиях, в какой-то газете, кажется, «Московском комсомольце», я встретил такой эпизод в статье: «Коммунисты, пытаясь склонить на свою сторону прессу, организовали в Краснопресненском райсовете пресс-конференцию, пригласив туда журналистов всех демократических изданий. Но им не удалось нас запугать, несмотря на то, что мы были в логове врага и рисковали своей жизнью. Мы смело задавали острые вопросы, критиковали Верховный Совет, Руцкого и Хасбулатова. И вдруг в самый напряжённый момент сзади раздался шум. Мы повернулись – позади нас стоял боевик Руцкого со зверской рожей. Где он был до этого – непонятно, вход был забит журналистами. Он наверняка прятался за спинками стульев и запоминал всех, кто выступал против Верховного Совета». Думаю, рожа у меня действительно была зверская: всклокоченные волосы, недовольная, невыспавшаяся, небритая физиономия, мешки под глазами. Так что теперь я понимаю, почему журналисты замолчали, и пресс-конференция дальше проходила в спокойных тонах. Так я внес свою лепту в информационную войну. Еще деталь – в гостинице нас поселили в номерах, зарезервированных для Верховного «Совета». Когда мы пришли в гостиницу, мы предъявили бланки, выданные в Краснопресненском рай"совете", где значилось, что мы - участники семинара по парламентской этике… Был и другой комичный эпизод. Мы часто залезали на крышу здания, чтобы оценить обстановку вокруг, и еще там была антенна спутниковой связи, которая барахлила, и ее нужно было постоянно дергать в разные стороны. Вокруг Краснопресненского ходили по два-три человека люди в штатском, с автоматами и с рациями и по этим рациям подробно комментировали наши действия. Это был двухэтажный особняк, и с крыши было прекрасно слышно, что эти штатские говорят по рации внизу. Лезешь на крышу, а он по рации говорит: - Вылез из окна второго этажа на козырек первого этажа. Лезет по пожарной лестнице на крышу к спутниковой антенне. И так далее. Нас это сильно забавляло, и мы иногда даже прикалывались, играли на опережение, сами комментировали свои действия. Например, так. Громко, чтобы было слышно внизу, говоришь: - Сейчас я пойду по краю крыши в вашу сторону.
…Однажды к нашей команде подошел мужчина и спросил, есть ли желающие поучаствовать в серьёзном деле. Мы с Димкой Верником тут же изъявили бурное желание, но Локтев это нам категорически запретил, сказал, что несёт за нас ответственность и запретил в чем-либо участвовать. Но у нас было свободное от дежурства время, и, как только Локтев отвернулся, мы тут же за этим мужчиной прошмыгнули. Это была очень серьезная команда, хотя не знаю, кто они такие и откуда. Даже между собой они общались по кличкам. Они с нами провели «курс молодого бойца» – обучали некоторым полезным вещам, например, как драться с омоновцем, когда он в тяжелом вооружении, как прорывать полицейские цепи во время демонстраций. И еще, как блокировать движение по автомагистралям в городе. Вообще, это делается довольно просто. На перекрестке устраивается авария, так, чтобы перекрыть проезжую часть, после этого машина поджигается и нужно смешаться с толпой и исчезнуть. Но перекрестков много, на всех машин не хватит. Есть гораздо более простой способ. Идет мужик с покрышкой на плече – ничего незаконного. Подходит к светофору, дожидается, когда загорается его свет, он переходит на ту сторону, забывая покрышку у светофора. Вслед за ним идет мужик с бутылкой с пивом. Но в бутылке вместо пива бензин. Тоже ничего незаконного. Подходит к этой покрышке и, дожидаясь у светофора своего света, обливает покрышку бензином. Тоже, в принципе, ничего незаконного нет. Вот следующий должен иметь хорошие ноги и определенные волевые качества. Он должен подойти к этой покрышке, бросить в нее окурок и, когда она вспыхнет, пнуть её так, чтобы она выкатилась на проезжую часть. Это можно сделать прямо под носом у полицейских, ГАИшников – горящая покрышка на проезжей части вполне может спровоцировать пробку, особенно в час пик. Но последний должен уметь хорошо бегать, а если догонят, но он не расколется на допросе, тогда то, что он сделал – всего лишь хулиганство. Пнуть горящую покрышку на проезжую часть – 15 суток, не больше. Нам предложили попробовать это на практике. С одной стороны, я сдрейфил, с другой стороны, подходило время моего дежурства, и – запрет Локтева. В результате я отказался участвовать и вернулся на дежурство, на пост. А Димка пошел, несмотря на то, что у него тоже было дежурство. Ушёл он вечером, а вернулся утром. Ночью я вылазил на крышу и наблюдал такую картину: недалеко от нас был перекрёсток, посреди перекрёстка пылал горящий баллон. На перекрёстке был пост ГАИ, так называемый «стакан» - будка стеклянная. В будке были видны каски и стволы автоматов. То есть ГАИшники спрятались в этом «стакане» и настолько были напуганы, что даже боялись выйти из «стакана» и что-то сделать с этой покрышкой – оттащить её в сторону с проезжей части, за которую они отвечали, и т.п. Т.е. чисто морально-психологический момент. Практического момента никакого – по ночам тогда никто не ездил. Но моральное давление на ГАИшников было оказано. Вернувшись, Димка сказал, что такие баллоны горели на всех важных перекрёстках Москвы, что это была репетиция. И что в случае какой-то критической ситуации это всё будет всерьёз. В первый же день, как мы приехали, нам поставили задачу, помимо охраны, - сопровождать депутатов, которые будут выезжать на места событий по Москве. Поскольку наша команда была самая дружная, из одного города (в остальные отряды собрали людей из разных городов), то нам и поручили охранять депутатов. 1 октября мы поехали, Локтев и я, - на митинг, который проходил на Арбате. - А кто ставил задачи, был какой-то координирующий центр или райсовет функционировал? Все народные ополченцы, охранявшие Краснопресненский районный «Совет», были разделены на отряды. Локтев был командиром нашего отряда. Поэтому он, как командир присутствовал на совещаниях депутатов Верховного «Совета». Был координационный штаб, на котором командиры всех отрядов получали задания, разнарядки. А Локтев уже нам передавал приказы. - Какая-то связь с остальным миром у этого штаба была ? - Спутниковая антенна, которую мы постоянно поправляли, как раз была предназначена для такой связи. С ее помощью во все информационные агентства мира рассылались сообщения, в том числе и поступавшие сюда из Белого Дома. Кроме того, устраивали пресс-конференции, об одной из которых я рассказал. Кроме Локтева, у нас был еще один командир, майор милиции (а правильно – полиции). Не буду называть его, я не знаю его судьбу, может быть, он и сейчас работает в полиции, и это может навредить ему. - Значит, на сторону защитников Белого Дома переходили сотрудники МВД? - Я не знаю, по каким причинам он там был, может быть, не случайный человек, но он там был, он нами командовал, ставил задачи. Назовём его так - майор М. Еще одна примечательная личность. С нами был один ФСБшник – так же на правах всех остальных дежурил. Но его очень привечал наш майор и держал его в качестве своего заместителя. Тот не скрывал своей принадлежности к службе и говорил с юморком – так, на «хи-хи, ха-ха» всё это проходило: - Я среди вас здесь в самом выгодном положении. Вас – если вы проиграете – перестреляют. А если выиграете – вам пожмут руки, нацепят по медальке на грудь и домой отправят. А для меня всё гораздо лучше. Если вы проиграете – то я работал среди вас здесь, под прикрытием. Пишу докладик аккуратненький, мне - очередное звание, награду за мужество в борьбе с бандитами. А если вы выигрываете, то я – поняв исторический смысл момента, бросил свою службу, прибыл в ваши ряды, перешел на сторону народа, рискуя жизнью, спасал Россию. Использую свои связи, очень быстро пойду вверх, и это будет повышение уже не на одно звание. Судя по всему, это он говорил всерьез, потому что наш командир, майор М., официально назначил его своим заместителем, мы даже выполняли какие-то его приказы. …1 октября мы приехали с депутатом на митинг, который шел на Арбате, вёл его Анпилов. Наш депутат выступил. Всё было довольно-таки мирно, стояла полиция, рядом – большая толпа народа. Анпилов говорил неоднократно, что нужно создавать очаги сопротивления параллельные с Белым Домом. Как он говорил, надо “всю Москву покрыть Белыми Домами, чтобы не только Верховный Совет был оцеплен, а баррикады, сопротивление были организованы во всех частях Москвы”. Затем он эту толпу собирает и начинает вести по Арбату. Навстречу идёт много прохожих, наша толпа идет, сталкивается с ними, начинаются конфликты. Вообще, народ очень неоднозначно воспринимал события. Были сочувствующие, были совершенно ярые противники. Например, ехали как-то в метро, а вид у нас был довольно воинственный – полувоенная форма (на мне были кирзовые сапоги). Какая-то бабушка спрашивает нас: - Это вы приехали из-за событий?
Какая тут с ней случилась истерика! Она стала визжать, бить нас сумкой, в общем, старушка потеряла над собой контроль.
Депутат, которого мы сопровождали, как только началось столкновение, сказал, что нам пора возвращаться в рай"совет", и мы вместе с ним вернулись. 2 октября был заявлен митинг у Министерства иностранных дел. Выступил депутат, с которым ми приехали. Анпилов стал призывать к сопротивлению милиции (правильно -полиции) и к организации очагов сопротивления властям, возведению баррикад. Народа там было много, небольшая площадка перед МИДом вся была заполнена, люди всё прибывали и, в конце концов, народ выпер на проезжую часть, и движение машин по ней прекратилось. Депутат посчитал, что пора возвращаться, и мы поехали в Краснопресненский. Когда мы вернулись, через час или два поступило сообщение, что Анпилову удалось добиться того, к чему он призывал, и возглавляемая им демонстрация перегородила баррикадами дорогу возле Смоленской площади, создался очаг сопротивления. Депутат решил ехать туда еще раз выступить, уже какой-то другой, по-моему, и мы поехали туда снова. Когда мы подъехали, всё уже было оцеплено полицией, но мы смогли пройти через оцепление оригинальным способом. У полицейских очень сильно чувство корпоративности. Зная это, многие, к примеру, достают себе "полицейскую" фуражку и кладут к заднему стеклу автомобиля или на заднее сиденье – таких не штрафуют. И здесь то же самое. Мы просто подошли к оцеплению – оно было двойным – и крикнули полицейским, которые были во втором круге оцепления: «Сергей, Сергей!» Полицейские во втором оцеплении развернулись и с недоумением смотрели на нас. Под этим соусом мы прошли через полицейских первого оцепления – они подумали, что мы из второго, а когда мы дошли до второго, мы развернулись и крикнули первому: «Ну ладно, всё хорошо, мы дальше пойдём!» Вторые тоже расступились и так мы спокойно прошли через это оцепление. Депутат опять выступил. Баррикады были довольно мощные – в человеческий рост. Ларьки были на них, даже какие-то машины, плиты. Как мне потом сказали, рабочие с ближайшей стройки притаскивали стройматериалы. Какие-то работяги даже подогнали грузовики с бетонными плитами и сварочным аппаратом. Мне об этом рассказал там Игорь Маляров. Подходит работяга и спрашивает: - Кто здесь главный?
Игорь сообразил, стал ему давать указания, и они эти бетонные блоки с торчащей арматурой сварили между собой и по-быстрому такую баррикаду построили. - Работяга был тоже со стройки? - Нет, с ближайшей стройки работяги стырили бетонные плиты, а этот, как мне рассказали, подъехал откуда-то из другого места. То есть люди целенаправленно, из другой части Москвы ехали, узнав, что здесь строятся баррикады. Две из них были возведены рядом со Смоленской площадью, прямо посреди проезжей части дороги, на расстоянии примерно 300 метров друг от друга. Между ними, на дороге находились участники митинга. Пока шел митинг, было несколько попыток штурма баррикад. Митинг прерывался на время этих штурмов. Это были такие попытки: несколько БТРов подъезжало к каждой баррикаде, за ними, прикрываясь щитами, бежали, судя по всему, солдаты внутренних войск – они были в шинелях, в бронежилетах и касках, с железными щитами. Числом до батальона – 400-500 человек. Они шли, сгруппировавшись клином, закрывшись щитами, а впереди клина – БТР. Выстрелов не было. Но как только БТРы подъезжают поближе, туча камней летела в них, горящие бутылки с бензином, всё это горело, и на сами баррикады солдаты даже не пытались залезть. И БТРы поворачивали назад. - А сколько было защитников? - Несколько тысяч - то есть столько, сколько может уместиться людей в пространстве длиной в 300 метров и шириной, равной ширине автострады. Это место всё было забито, заполнено народом. Во время митинга некоторые ходили и вне баррикад, но на время штурма все залезали за баррикады, вообще там было очень тесно. Я так понимаю, что это были даже не попытки штурма, потому что штурмовать несколько тысяч человек несколькими сотнями было нереально. То есть это была, скорее всего, проверка боем – смотрели на настрой, не начнет ли народ разбегаться. Но на решительный штурм они явно не решались. Наш депутат выступил, зачитал там указ о том, что Верховный "Совет" признал Ельцина вне закона и что вся власть переходит к Руцкому. И собрался уходить. Мне казалось, что это что-то серьезное, что на этих баррикадах будет долго оказываться сопротивление, что это будет - как Анпилов говорил - очаг сопротивления, с которого мы сможем потом как-то прорваться к Белому Дому. Я спросил у Локтева разрешения остаться. Он мне в категорической форме это запретил. Скорее всего, сработало его чувство ответственности, но он оказался глубоко прав. Потому что, когда наступила ночь, то ли из боязни, то ли договорившись с полицейскими, москвичи разошлись по домам. Ходил слух, что якобы договорились с Маляровым, что если уберут полицию и войска, то Маляров уведёт народ с баррикад. Я спрашивал об этом Игоря, он сказал, что это неправда. Так или иначе, но ночью полицейские и армия разошлась, и народ с этих баррикад разошёлся. Москвичи, понятно, могли отправиться ночевать по теплым постелям, а что бы я там делал, среди ночи, не зная Москвы, пешком бы шел к Краснопресненскому рай«совету», спрашивая… Наверняка меня бы загребли в моей полувоенной форме, и никакого Белого Дома я бы потом не увидел. Но об этом я узнал уже потом, а вечером наш депутат решил уйти со Смоленской площади, и мы ушли через стройку (её полиция не блокировала) – кстати, в таких ситуациях нужно приходить и уходить через стройку. Владимир Локтев: …3 октября митинг на Октябрьской площади намечали начать в 13.00. От нашей группы попросили охрану, но в а/машине для охраны было всего 1 место. От группы охраны я поехал сам. Старшим вместо себя оставил Беляева Э.О. На Октябрьской площади было много народу и милиции. Милиция попыталась расчленить толпу на отдельные группы, но у них ничего не получилось – прибывавшие толпы демонстрантов смяли оцепление милиции и хлынули на площадь. Было решено митинг перенести на другую площадь. Народ двинулся по улице Крымский Вал. Наши депутаты, с которыми я приехал, шли в первом ряду. Я шёл с ними. Увидел двух дружинников-волгоградцев (они называли себя сталинградцами) и позвал их к себе для охраны депутатов. Шли не спеша. Оглянувшись назад, я увидел, что за нами идёт колонна, конца которой не видать. Подойдя к Крымскому мосту, мы увидели, что мост перекрыт тройной цепью омоновцев. Виден был только сплошной ряд щитов и касок. В белых касках были омоновцы из Осетии, отличившиеся в Москве особой жестокостью. В зелёных касках – солдаты внутренних войск. Щиты прикрывали их спереди и сверху. Колонна демонстрантов остановилась. Один из охраняемых нами, работник Краснопресненского райсовета (кто
он был, я не знаю), сказал:
Через пять минут он вернулся и сказал:
Мы взялись все за руки и с песней «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг…» пошли на оцепление. Метров за 10 до омоновцев высвободили руки и бросились на оцепление. Завязалась драка. Мы с голыми руками, омоновцы в бронежилетах, в касках со щитами и дубинками. Нас били по головам дубинками и щитами. Мы хватались руками за щиты, вытаскивали омоновца из рядов и ударами валили на землю. Отняв каски, щиты и дубинки, мы продвигались вперёд. В свалке мы потеряли своих депутатов, которых должны были охранять. Драка продолжалась. Цепи омоновцев дрогнули. С моста в реку летели щиты, каски полицаев. Лежачих омоновцев никто не бил. Раненых – и своих, и чужих – перевязывали чем могли. Мы взялись за камни. В противника полетел град камней. ОМОН побежал к своим автобусам, но автобусы удирали первее их. Они догоняли свои машины, цепляясь за них, стараясь удрать от толпы. Один автобус подожгли бутылкой с зажигательной смесью. Так, горящий, он и уехал.
Примерно через километр дорогу нам преградила ещё одна цепь полиции. Колонны остановились, подтянулись. Вперёд вышли те, у кого были щиты и дубинки. Таких набралось 2 ряда. По команде двинулись вперёд, ударяя в ритм шага дубинками по щитам. Атака получилась психической. У омоновцев затряслись от страха щиты и каски. По нам ударили водяные струи из спецмашин, запахло газом. Послышались глухие выстрелы. Это по нам начали стрелять пластиковыми пулями. А у нас в руках были камни – оружие пролетариата. Завязалась драка. Мы их били теперь их же дубинками. Водителей спецмашин вытаскивали из кабин и в них за руль садились наши люди. ОМОН опять разбежался. В это время меня под левую лопатку и в скулу что-то сильно ударило. Онемела левая рука и левая челюсть. Я оглянулся и увидел, что около меня лежит пластиковая пуля. Она ударила в спину и срикошетила в голову. Раненых среди наших было много, но мы не только шли, мы бежали вперёд, на ходу запасаясь камнями. У меня в руках была дубинка, отнятая у омоновца. Шли мимо ларьков, которые выстроились в ряд вдоль улицы. У каждого ларька стояли анпиловцы и охраняли их. Впереди колонны ехали спецмашины, отнятые у милиции, их вели наши люди. Третье оцепление мы прорвали довольно легко. Вперёд пустили машины, а мы бежали за ними и засыпали камнями ряды ОМОНа. Те долго не выстояли – побежали. Раздалось несколько автоматных очередей и пистолетные выстрелы. Стреляли по нам боевыми. Но мы шли вперёд. Вскоре за поворотом мы увидели здание Верховного Совета РСФСР. Оно было ещё ослепительно белым. Его окружала цепь автомашин, стоявших вплотную друг к другу. Из-за машин выглядывали стволы автоматов и солдатские каски. Мы подошли ближе, они не стреляли. Но затем раздались автоматные очереди засвистели пули. Это солдаты дивизии им. Дзержинского стреляли по народу. Не зря, видимо, Ельцин примерял их форму. Под обстрелом с правого фланга мы бросились к оцеплению у Дома Советов. Я подбежал к одной из машин и камнем разбил стекло у кабины. Через разбитое стекло открыл дверцу машины и влез в кабину. Затем открыл вторую дверь кабины и вылез из машины уже на внутренней стороне оцепления Верховного Совета. Передо мною стояли солдаты с автоматами на изготовку, а между ними бегал офицер и кричал: - Не стрелять, не стрелять! Как потом выяснилось, здесь стояла в оцеплении Софринская бригада спецназа. Ельцин дал им приказ расстрелять демонстрантов. Офицеры этой бригады отказались исполнять этот приказ. За что они и были после уволены из армии. Я думаю, Родина их не забудет. Если бы вместо них стояли «дзержинцы», нас бы всех расстреляли на подходе. Блокада Верховного Совета была прорвана. Навстречу нам бежали защитники Дома Советов, депутаты. Мы обнимались, целовались, поздравляли друг друга с победой. У Дома Советов начался митинг. Его проводил Руцкой. Над нами появились два вертолёта. Они зависли, сделали несколько кругов и улетели. Предположительно в этих вертолётах Ельцин со своим правительством удирал в Таманскую дивизию. Вот если бы это знать тогда… Сколько бы сберегли крови народа, пролитой
3 и 4 октября. Крови моего сына и его товарищей, раненых и погибших в Чечне.
На балконе второго этажа здания Дома Советов стояли Руцкой, Макашов, Константинов,
Хасбулатов. Руцкой поздравил нас с победой и сказал:
Он призвал всех, кто настоящий мужчина, вступить в отряды и идти на захват мэрии и Останкино. Я решил, что неплохо будет, если я буду выглядеть настоящим мужчиной и записался в один из отрядов. Наш отряд был направлен на захват мэрии. Мы штурмовали её со стороны парадного подъезда. Из-за парапета по нам стреляли «дзержинцы», верные псы антинародного правительства. Пули ударялись в стены и отбивали штукатурку. Мы забежали в тупик между стеклянных стен. Из здания через стекло по нам тоже начали стрелять. Наши автоматчики отстреливались. Подъехала водовозка и стала около нас таранить входные стеклянные двери. Два, три удара и посыпалось стекло. В образовавшуюся дыру мы ворвались в мэрию. Милиция внутренней охраны стояла с поднятыми руками. Они сдавались. Народ хлынул в мэрию. У выхода из здания народ поймал помощника Лужкова с мешком денег. Его арестовали. У выхода из мэрии состоялся митинг. Во время митинга со здания был сброшен трехцветный флаг и водружено Красное Знамя. Константин Иванов: …3 октября тоже проводился митинг, и какой-то депутат Верховного «Совета»
решил туда поехать. Но его повезли на легковой машине, и место было только
одно. Поэтому поехал Локтев и никого с собой не взял. Еще, я помню, мы
ходили к Белому Дому на разведку - смотреть, как там оцепление себя
чувствует. К нам подошел человек в штатском и сказал:
Мы ему ответили, что нам нужно знать, какие силы блокируют Белый дом.
Он нам назвал роту внутренних войск, взвод ОМОНа, всё сказал, и мы оттуда
ушли. Вообще, неоднократно со стороны полиции мы слышали такое:
И мне кажется, те же самые полицейские, которые это говорили, потом в отделении нас избивали, и избивали особенно зверски именно потому, что они нам это говорили. Мне кажется, я их узнал. И били именно за то, что они нас узнали – чтобы мы, не дай бог, не сказали при их товарищах, что они об этом говорили. То есть такая абсолютно подлая сущность полицая. Хотя, может, какие-то остатки совести его заставляли так говорить, но когда начались события, он, естественно, никуда не перешел, он выполнял приказ. А когда мы проиграли, то они же нас потом и избивали. Думать так меня заставляет то, что когда они избивали, а потом отошли покурить, один из них подошел и шёпотом сказал мне: - Молчи, сволочь, а то совсем забью! По-моему, это был тот самый, который в оцеплении говорил: «Я с вами и, если что, я вам буду помогать». Итак, 3 октября Локтев поехал с депутатом один. А у меня и у Дмитрия Белова (Верника) выпало свободное время от дежурства, от охраны, и мы решили тоже походить вокруг Белого Дома, посмотреть, нет ли там возможности пройти в Белый Дом. Нас остановили полицейские – тот же самый разговор был, нам сказали: - Вы здесь, ребята, не ходите, а то у нас приказ – забирать всех подозрительных, идите-ка отсюда подальше. В это время мы услышали со стороны Белого Дома выстрелы и жуткий рёв толпы, что было очень удивительно. Это нас насторожило, и мы решили обойти и с другой стороны подойти к Белому Дому. Подошли, как сейчас помню, с Конюшенной улицы. И уже было странно. Потому что рёв толпы доносился от Белого Дома, и эта улица была усеяна брошенными щитами, дубинками, касками полицейских. На бешеной скорости БТР промчался, а народ шёл к Белому Дому. К тому времени, как уже Локтев рассказывал, тот митинг, на котором он был, перерос в то, что они решили идти прорываться к Белому Дому. В своих воспоминаниях он описал, как это было. Когда они прорывали оцепление, полицейские сбивались в кучки, закрывались щитами, а некоторые, по его свидетельству, вставали на колени и кричали: «Не убивайте нас! Мы вам ничего не сделали, мы приказ выполняем». Позже я разговаривал с другими участниками событий, и мне рассказывали такую вещь: когда они шли, посреди толпы он увидел автобус, заполненный полицейскими. Все окна в автобусе выбили камнями и палками, но полицейские закрыли их щитами. И какие-то ребята-анархисты пытались поджечь этот автобус. Они открыли бензобак, засунули туда тряпку и подожгли её. Тут появился Анпилов со своей дружиной. Они отогнали анархистов, потушили тряпку, окружили автобус, и Анпилов поставил своих дружинников, чтобы с этими полицейскими ничего не сделали: - Нам не нужно кровопролитие, - кричал Анпилов, - Мы всё это решим мирным путём, и милиция перейдет на нашу сторону! И им жизнь сохранили. А зря… Локтев рассказывает, что он шел в первых рядах, когда прорывали оцепление, у самого Белого Дома стояли водовозки, сцепленные между собой, и там были солдаты дивизии Дзержинского. Они стреляли сначала пластиковыми пулями, а потом было несколько выстрелов из автоматов в толпу. Но когда толпа ринулась на тех, кто стрелял, они все спрятались за этими машинами и потом кричали: «Мы в вас не стреляли, вы нас не бейте!» И действительно, там стояло, как говорит Локтев, несколько рот, если бы они все хором открыли огонь, то, конечно бы, толпа бы не смогла добежать до них. Если кто-то и стрелял, то это было несколько человек: либо офицеры, либо менты. В основной своей массе солдаты, которые были там, огонь не открыли, и это позволило прорвать кольцо. Потом Руцкой призвал с балкона Белого Дома штурмовать мэрию, собрали команды для штурма мэрии и её штурмовали. Мне говорили, что было так: вооруженных людей было очень мало, поэтому создавали команды по 10 человек: один вооруженный (в основном, баркашовцы) и десять человек безоружных. Эти девять человек бежали за вооруженным, помогали ему всячески, прикрывали щитами, разбивали перед ним стеклянные двери, а когда этого вооруженного ранили или убивали, подхватывали его автомат и продолжали штурм. Двери протаранили грузовиками, вошли туда. Охрана мэрии не оказала сопротивления. Лишь один милиционер на втором этаже попытался стрелять, но в него выстрелили из автомата, и потом в мэрии, уже когда я её оборонял, я видел огромную лужу крови. Мы с Дмитрием Верником зашли со стороны Конюшенной улицы, когда мэрия уже была взята. Еще один эпизод. Когда прорвали оцепление Белого Дома, полицейские бежали, бросая всё. Бросили, например, БТР, и бросили роту солдат. В переулках стояло 10 грузовиков с ротой солдат, и когда толпа народа прорвалась, офицеры бросили своих солдат и разбежались, а солдаты как сидели в кузове грузовика, так и остались там сидеть. Солдаты были совершенно не в курсе того, что происходит в Москве, их как баранов пригнали туда, и они сидели, ничего не понимая, смотрели на толпу народа, которая мечется вокруг грузовиков. Они были без оружия - Ты их сам видел? - Да, я видел, как их уводили. Подхожу – стоит толпа народа вокруг этих
грузовиков. Их спрашивают:
В кабинах грузовиков никого нет, там сидели, по всей видимости, офицеры,
они разбежались. Тут появляется военный в форме полковника, приказывает
им всем вылезти, строит их и объявляет им:
Люди кругом кричат: «Ура!», аплодируют, солдаты молча стоят, абсолютно ничего не понимая: какой Руцкой, какой Белый Дом, какой Верховный Совет… Но им скомандовали: «Напра-во!» и строем увели в Белый Дом. Я позже работал с одним из этих солдат. Он был связистом и налаживал связь между Белым Домом и мэрией. Куда дели остальных – я не знаю. В это время Макашов призывает собирать команды, садиться в грузовики – как раз в эти, где сидели брошенные солдаты, и ехать в Останкино, захватывать Останкино. Мы подошли к Макашову, доложились ему.
Владимир Локтев: …На митинге народ призвали ехать в Останкино на митинг. Сперва я не хотел туда ехать. Подумал, что хватит мне приключений, и так слишком много для одного дня. Я решил пойти в Краснопресненский райсовет и узнать, что с моей группой и где она. По дороге я встретил паренька с нашей Самарской группы Серёжу Ложкарёва, самого молодого из нашей группы. Он сказал, что наши вступили в отряд и отбыли в неизвестном направлении. И тогда я решил в месте с Серёжей ехать в Останкино. От мэрии то и дело отходили автобусы с народом в Останкино. На один из них сели и мы: я, Серёжа и парень – киевлянин с нашей группы охраны. Над нашим автобусом развевался красный флаг. Всю дорогу ликующие москвичи приветствовали нас. Впечатление было такое, как будто вся Москва вышла на улицу. По улицам шли толпы ликующих людей с флагами и транспарантами. Приехав в Останкино, мы увидели, что там уже много народу. А народ всё прибывал и прибывал. Вскоре вся площадь заполнилась народом. У административного здания шёл митинг. Выступали Константинов и Умалатова. В своих выступлениях они требовали доступа к телевидению и очень просили народ не расходиться. В то время я не знал, что в Останкино были и другие наши ребята. Костя Иванов стоял в охране административного здания, а Павел Шлыков в белом халате и с санитарной сумкой находился там же в готовности оказывать медицинскую помощь. Об этом я узнал позднее. Итак, шёл митинг. Мы настраивались на мирный лад. Но мирное развитие событий не устраивало Ельцина. Ему нужна была большая кровь, чтобы объявить Чрезвычайное положение и разогнать Советы (в том числе и Верховный Совет). Поэтому он делал всё, чтобы события мирно не кончились. Когда мы приехали в Останкино, там уже стояли пять военных автомашин для перевозки людей. Это перед нашим приездом приехали спецназовцы дивизии им. Дзержинского и спецназ «Витязь». Всего около 150 человек. Они с пулемётами и автоматами засели в техническом здании Останкино и на чердаке административного здания. Там же находились два БТРа с той же дивизии. Кроме того (как позднее выяснилось), наготове были боевые вертолёты. У технического здания раздался шум. Я пошёл туда посмотреть, в чём дело. Подойдя ближе, я увидел – автомашина (водовозка) таранила стеклянную стену технического здания. Изнутри здания раздался выстрел, и водовозка замерла. Водитель не выходил. Все смолкли. Запахло грозой. Тут к воротам телецентра подбежал гранатомётчик. Откуда он взялся, никто
не знает. Это не был человек Макашова. Его никто не знал. Не исключено,
что он был подослан, как провокатор.
И не успел я от них убежать, как светящийся след гранаты прочертил линию к воротам. Раздался оглушительный взрыв. Огненный шар, метра 2 в диаметре, возник у ворот и полетел прямо на меня. Меня оглушило и бросило на землю. Когда я встал, то увидел, что все люди бегают, падают, машут руками, а из них брызгами летит кровь. По всему асфальту пляшут огненные фонтанчики, как во время дождя. Выстрелов я не слышал, меня оглушило, но я понял, что нас расстреливают. Около ста стволов автоматов и пулемётов били в упор по народу из всех окон здания, где засели спецназовцы. Я лёг на асфальт, все остальные тоже. Огонь продолжался. Около меня застонал парень. Его ранило в руку и ногу. Кость на ноге была перебита, из его руки текла кровь. Стрельба стихла. Добивали только тех, кто шевелился или пытался встать.
Стонали кругом, истекали кровью, раненые.
Я видел, как одна из санитарных машин заехала на площадь, чтобы подобрать раненых, но пулеметные очереди изрешетили её. Из машины никто не вышел. Видимо, в это же время и был убит Павел Шлыков. Его застрелил снайпер,
когда он перевязывал раненого. Пуля пробила белый халат с красным крестом
и ударила ему в грудь.
Парень около меня всё стонал и просил пить. Он всё кричал:
Парню этому было лет 20. Я пытался перевязать его, наложить шину, но под рукой ничего не было. Стопа его болталась, кость была сломана. Его надо было вытаскивать и отправлять в больницу. И я решился. Я вынул носовой платок и встал, махая платком. Ждал очереди в грудь или спину, но по мне не стреляли. - Помогите вынести раненого, - сказал я лежащим рядом. Встало несколько человек и мы, подхватив парня, понесли его к дороге. Вслед нам полетела пулемётная очередь, но мы были уже за автобусом, брошенным на краю площади. Парня на машине отправили в больницу, а мы пошли вытаскивать новых раненых. Вытащили ещё двоих, но когда их вынесли, они были уже мертвые. Вытаскивали под обстрелом. Больше мы ничего не успели сделать. На площадь заехали два колёсных БТРа и стали кругами ездить по площади, давя колёсами лежащих людей, живых, мёртвых и раненых. Я видел, как в эти БТРы несколько раз кидали бутылки с бензином. Бензин прогорал, а БТРы не горели. Одним из смельчаков, пытавшихся поджечь БТРы, был Сергей Ложкарёв, парень из нашей группы. Дальний угол здания Останкино горел, его подожгли ребята бутылками с бензином. И опять среди них был Сергей Ложкарёв. На площадь подошла дружина из Дома Советов с оружием. Автоматным огнём они отвечали на огонь. Было уже темно. Светящиеся трассы очередей метались по площади. В одну из легковых машин, стоявших на площади, набилось человек восемь. Они попытались на машине выехать с площади. Но один из БТРов развернул крупнокалиберный пулемёт и расстрелял её. В живых там никто не остался. Я тоже решил выбираться с площади. Метро уже не работало. И я пошёл пешком в центр Москвы. Только на рассвете я добрался до Краснопресненского райсовета. Но его уже заняли омоновцы. В Дом Советов я тоже не попал. Там уже было оцепление из солдат БМП и танков. Я пошел в гостиницу, где мы жили, и лёг спать. Через два часа проснулся, включил телевизор, по нему показывали обстрел Дома Советов из танков… Константин Иванов: …Когда мы ехали в Останкино на грузовике, настроение у всех было победное,
даже я поддался этой победной эйфории, несмотря на все свои пессимистические
прогнозы. Говорю Дмитрию:
Хотя я сам раньше говорил, что мы потерпим поражение. На что Дима скептически заметил, что это только начало… На наших машинах были красные знамёна, и было ясно, что мы из Дома Советов едем. По пути какие-то старушки крестили нас, а какие-то – грозили нам кулаком. Одна девчонка послала нам воздушный поцелуй, а другая – покрутила пальцем у виска. Такое противоречивое было отношение москвичей к происходящему. - А что было в это время в других районах Москвы, не прилегающих к Белому Дому, какая жизнь там происходила – обычная или что-то в ней изменилось? - Как я убедился позже – очень обычная. Когда меня в первый раз отпустили из милиции (отделение было недалеко от Белого Дома), было уже темно, всполохи огня, горел Белый Дом, слышны были взрывы, как я слышал, там до утра оборонялись – и тут же ларёк стоит, какая-то женщина бананы покупает. …Когда мы ехали в грузовиках, нас сначала обогнали грузовики с солдатами
внутренних войск. Они кричали:
Потом, мы их в Останкино видели – они стояли, сгрудившись и накрывшись щитами, у одного из зданий телецентра. От них к нам подходил офицер и говорил нам, что у них приказ – поддерживать порядок. И что если мы их не тронем, то и они нас не тронут. Они так и стояли там до темноты, а потом ушли в сторону, никакого участия в дальнейшем не принимали. А вот другой отряд, который нас обогнал на нескольких БТРах, – это были бойцы в камуфляже и черных масках. Они были вооружены автоматами. Мы-то, после того как нас приветствовали те солдаты, стали кричать им: - Вы за нас, отдавайте нам оружие! А они нам в ответ показывали рукой горло перерезанное. Как потом выяснилось, это был отряд «Витязь», который обогнал все грузовики и приехал раньше всех в Останкино и организовал там оборону. Именно они там стреляли и были участниками боя со стороны Ельцина. Когда мы добрались до телецентра, основная масса народа уже была там, наш грузовик доехал последним. На крыльце был устроен митинг. Все лидеры: Макашов, Сажи Умалатова, Бабурин, - постоянно ходили в телецентр и говорили нам, что они требуют, чтобы им предоставили слово. Они говорили: - У нас всё под контролем, мы обо всём договорились, сейчас нам слово предоставят. Причем они упрашивали толпу не штурмовать этот телецентр. Они говорили: - Не бейте окна! Не нападайте на телецентр! Всё хорошо, мы сейчас договоримся. Среди нас был вооруженный отряд, и в этом вооруженном отряде был Павел Шлыков, я его там встретил. Он был в белом халате и с медицинской сумкой. Я спросил его, как дела. Он ответил, что его приписали к отряду «Юг» (там было четыре отряда, которые обороняли разные стороны Белого Дома) после того как Локтев отпустил его в Белый Дом из Краснопресненского райсовета с ребятами из «Красного Креста», которые сказали, что там нужна медицинская помощь. Павел сказал, что у него было уже много работы в Белом Доме - он перевязывал кого-то, так как были стычки с полицией. А сейчас их отряду поручили ехать в Останкино, участвовать там в событиях. Нас - всех, кто имел щиты - построили в оцепление охранять телецентр, чтобы митингующие не кидали камни и не побили стекла. Потом построили этот вооруженный отряд (Павел был последним в колонне) и они ушли к другому зданию телецентра, ко второму корпусу. И тут откуда-то сверху стали раздаваться какие-то щелчки. Я еще спросил своих: - Это что: выстрелы, что ли?
Я предполагаю, что это снайпер бил с крыши того здания, у которого мы стояли. И вот в этот момент погиб Павел Шлыков. Как говорят участники того отряда, он был убит одним из самых первых, если не самым первым. По крайней мере, «Скорая помощь» привезла его самым первым, пакет с его личными вещами был под номером один…. После этого грохнул взрыв. Кто-то из команды этих вооруженных ребят выстрелил из гранатомета. А перед этим они пытались протаранить ворота телецентра грузовиком, но из телецентра стали стрелять, и убили водителя. Тогда попытались взорвать ворота из гранатомета. Так вот, взрыв прозвучал после этих одиночных выстрелов. Я предполагаю, что снайпер, стрелявший с крыши, специально убил медика в белом халате, Павла Шлыкова, чтобы спровоцировать людей на штурм. То есть ельцинским войскам нужна была кровь, нужен был штурм, они к нему были готовы. А после тех одиночных выстрелов было несколько автоматных очередей, как я потом выяснил, это стреляли в водителя грузовика. И потом был взрыв гранаты. Но взорвать ворота не удалось. Граната пробила жестяные ворота, влетела внутрь корпуса и там, во дворе взорвалась. После этого взрыва тут же начался бешеный, ураганный огонь. Стали стрелять из второго телецентра, и совершенно очевидно стало, что с крыши здания, у которого мы стояли со щитами, тоже бьют по нашим. Ребята, которые участвовали в штурме, расползлись, пытаясь спрятаться за клумбы, за бордюры – кто куда, и стали просто отстреливаться, потому что под перекрестным огнем штурм уже был невозможен. - А что было с митингующими там, где ты стоял? - Судя по всему, вооруженный отряд потому и пошел ко второму корпусу, что здесь, у первого здания стояла толпа безоружного народа, и они не хотели больших жертв. Вообще, тогда была полная неразбериха, не было единого руководства. К нам, всё еще стоящим со щитами вокруг телецентра, подбежал какой-то мужчина в военной форме, судя по всему, из Союза офицеров и кричит: - Почему не налажена разведка?! Войска могут зайти нам в тыл. Ты! – выбрал он меня, наверное, из-за моей полувоенной формы. – Сходи к телебашне и посмотри, есть ли там войска. Я сходил, посмотрел, ни бронетехники, ни солдат у башни не было. Вернулся – этого мужчины уже нет, докладывать некому… Когда стали раздаваться взрывы, автоматные и пулеметные очереди со стороны второго корпуса телецентра, народ хлынул туда. А наша цепочка со щитами, охранявшая здание первого корпуса, осталась стоять на месте, поскольку никто нам не отдавал никаких приказов. Нам с самого начала было непонятно, зачем нас поставили защищать этих буржуев от митингующих. А теперь наше стояние тут вообще потеряло всякий смысл. Мы посовещались и решили разойтись. Пройдя несколько метров, вышли за ограду первого корпуса. В этот момент воздух стал как-то странно бить по ушам (мне потом объяснили, что когда пули пролетают – сжатый воздух в уши бьёт). Дима сразу сказал, что по нам стреляют и спрятался за стоящую рядом машину. А я еще как-то не понимал этого, с другой стороны, даже не верил, что будут стрелять в безоружную толпу. А потом асфальт стал взрываться под ногами фонтанчиками, оставляя выбоины. Осколки асфальта до лица долетали. Тогда и я спрятался за машины. Тем временем стемнело. Бежит какая-то дамочка на высоких каблуках, с маленькой собачкой, с сумочкой. Мы ей кричим: - Ты куда идешь?!
С трудом удалось убедить её, что там опасно и что обойти Останкино с другой стороны, со стороны озера и посадок лучше, чем идти через бой. Тут же бежит еще одна молодая девчонка. Мы думали, она прохожая, как
та дамочка. Говорим ей:
Не знаю, правда ли это, или она так сказала, чтобы с нами конфликтов не иметь - хотя мы никакой агрессивности не проявляли. Скорее всего, это правда, и то, что говорили потом, что все журналисты, как один, по зову сердца явились на свои рабочие места и выполняли свой долг, - это всё дутая ложь. На самом деле их вызвали под угрозой увольнения. Я отвел эту девчонку до входа в телецентр, прикрывая щитом. Щит был жестяной, и от прямого попадания пули он вряд ли бы защитил. Но от рикошетящих пуль – может быть. Когда двери телецентра открылись, там стоял мужик в чёрном, с автоматом - боец «Витязя», наверное. Я его попросил не стрелять, сказал, что это их журналистка и я её проводил. Он ничего не ответил, но держал на мушке. Затем я гляжу – проспект, который идет между двумя корпусами телецентра, разделяется небольшой полоской зелени, с бордюром и подстриженные кусты растут на этой полоске. Туда люди ползут – патроны тащат, а оттуда – раненых. И я тоже решил полезть в ту сторону. Сказал Дмитрию, что полезу туда, посмотрю, как там и что. Хотя те, кто ползли оттуда, говорили, что там никого нет, что все, кто были из этого отряда, ранены, их оттащили, и делать там нечего. Но я всё равно полез посмотреть. Ползу вдоль этого бордюра, приподнимаю голову и смотрю сквозь ветки кустов, что там происходит. Клумбы, куда попрятались наши вооруженные товарищи, были освещены оранжево-красными фонарями, которые стояли на проспекте, это создавало жутковатую кровавую картину. И постоянно с крыши, из окон в клумбы бьют трассеры. К месту боя подъехала «Скорая помощь», хотели забрать раненых. По машине стали стрелять со всех сторон, и она загорелась, оттуда вытащили раненого врача. Ползу дальше, время от времени выглядываю посмотреть, что происходит, и вдруг мне открывается картина по ту сторону бордюра, то есть с той стороны, где идёт бой. Человек десять ребят, в кожаных куртках – байкеров, мотоциклы выложены в круг – сидят, развалясь, на этих мотоциклах, на асфальте, у кустов и наблюдают бой, потягивая пиво. Ползают люди, перетаскивая раненых и патроны, и тут же группка ребят смотрит интересное зрелище, попивая пивко. Картина абсолютно сюрреальная. Я подумал: «Зачем же я ползу за этим бордюром, если люди так здесь сидят?» Я поднялся и спрашиваю: - Ребята, а вы чего так сидите? Ведь бой идёт, убить могут.
После этого как-то мне стало странно тут ползать, я развернулся и вернулся назад. Дмитрия уже не было у машин, как он потом сказал, он ушел к Белому Дому. Тут подбежала какая-то женщина, спрашивает:
Подошел мужчина с камерой, и я запел «Марсельезу». Оператор присел на одно колено и снимал меня снизу. Что случилось с тем оператором, пленкой, была ли она где-то показана, я не знаю. Надо сказать, что бой у второго корпуса к тому времени уже закончился, и стреляли просто в толпу с крыши и из окон телецентра, с обоих корпусов. Подошла группа пенсионеров с плакатами, знамёнами. Они меня приняли за солдата и стали упрашивать перейти на сторону Белого Дома. Я говорю: - Я не солдат, я и так на стороне Белого Дома.
Рядом, сбоку первого корпуса, со стороны квадратных прудов стояли несколько БТРов. И пенсионеры подошли к ним, окружили БТРы и стали что-то кричать. Один из БТРов дал очередь трассирующими пулями по второму корпусу телецентра. БТРы эти были ельцинские, они потом давили людей на площади. И в телецентре тоже были ельцинские войска – тот же самый «Витязь». Думаю, что БТР специально открыл по ним огонь, тут же из второго корпуса понеслась стрельба трассерами в нашу сторону - и в этих пенсионеров, и в эти БТРы. Но БТРу – ничего, на то он и БТР, чтобы его пулеметная очередь не пробивала, а пенсионеры бросились врассыпную. Раненых у них вроде не было, во всяком случае, я не видел. И тут вступили в дело БТРы. Они выехали из-за угла, сначала один выехал – тот самый, который стрелял по телецентру – и стал ездить по автостраде, сначала медленно, потом быстрее. Выбежал мальчишка перед БТРом и кинул бутылку с бензином. Бутылка попала на лобовую броню и прогорела мгновенно, не причинив бронемашине никакого вреда. И БТР в упор его расстрелял. После этого он стал стрелять по всем людям, которые были вокруг, и давить всё, что попадалось на его пути. Там стояли несколько пустых троллейбусов, перегородив проезжую часть, он эти троллейбусы раздавил, превратив их переднюю часть в металлические лепешки. Проутюжив все троллейбусы, БТР стал стрелять по всем, кто его окружал. Если до этого народ ходил по проезжей части, то теперь все стали разбегаться, и автострада опустела. Из-за телецентра выехало еще несколько БТРов, и они присоединились к первому. Разъязжая по пустому шоссе, они стали развлекаться, обстреливая трассерами телевышку - ударяясь в корпус телебашни, трассеры разлетались в разные стороны фейерверком разноцветных брызг. Это был "салют" в честь победы Ельцина. Со стороны второго корпуса телецентра прибежали несколько казаков. Они были не из того вооруженного отряда, который туда пошел, там казаков не было. Но, по всей видимости, они участвовали в бою. Они кричали: - Всё кончено! Мы проиграли… Нужно отсюда как-то выбираться. Тогда я тоже решил отсюда выбираться, но нужно было как-то пройти через автостраду, которая простреливалась. БТР в это время куда-то отъехал в сторону, дорога была пустая, но сверху, с крыш стреляли время от времени. Я раскинул руки в стороны, чтобы показать, что у меня нет оружия, и пошел. Несмотря на то, что у меня на одной руке висел щит, никто в меня стрелять не стал. А вот казакам не повезло. В то же время в том же районе был Сергей Ложкарёв, и он рассказал позже, что встретил этих казаков. Они пытались завести какую-то машину, которая там стояла, но не смогли. Из телецентра выбежал какой-то журналист и стал заводить свою машину, белый «Мерседес». К нему подбежали эти казаки. Владелец машины сказал, что он хочет увести отсюда свой «Мерседес», так как он боится, что его автомобиль раздавят –наверное, он видел, как БТРы давят троллейбусы. В этот «Мерседес» набились казаки и остатки нашей команды, которая пряталась среди машин у телецентра, но побоялись уйти. (До этого я звал их с собой идти, но они отказались, и я ушел через автостраду один.) Сергей тоже хотел с ними ехать, но не уместился, так как людей в ней было битком. Как только «Мерседес» завёлся и отъехал от этой стоянки, из-за угла выехал БТР и в упор расстрелял машину. Она загорелась и взорвалась, все, кто был внутри, погибли. Позже, рассказал Сергей, на площади проводилась зачистка. Когда основная масса народа схлынула, там ходили наряды полиции и отлавливали всех, кто там остался. Сергея поймали и сильно избили, но отпустили. И он добрел до гостиницы, где были наши вещи. Я пошел в метро, и на последнем поезде доехал до Белого Дома. Пришёл туда, обнаружил, что один из подъездов охраняется нашим отрядом во главе с тем самым командиром Краснопресненской милиции (отряда нашего народного ополчения) майором М. Майор был очень рассержен. Дело в том, что меня-то отпускали в увольнительную днем на несколько часов, а это был уже второй час ночи. То есть я явно нарушил все сроки - когда у меня закончилась увольнительная, не явился на пост, так как поехал в Останкино, поскольку считал, что это гораздо важнее. Выяснилось, что Краснопресненский райсовет разогнали. В момент, когда его разгоняли, там было всего двое дружинников, их сильно избили омоновцы, которые стояли на первом этаже. Мне рассказали, что после того, как демонстранты прорвали заслон ОМОНа и пробились к Белому Дому, все депутаты и ополченцы из райсовета перебазировались в Белый Дом. Но так как надо было кого-то оставить охранять и это здание, там оставили двух человек. А после того, как случились события в Останкино, ельцинские власти перешли к решительным действиям и разогнали Краснопресненский райсовет - омоновцы избили двух ребят, стоявших на посту, и вывезли документы, которые там еще оставались. Майор М. с нашей командой, видимо, явился к Белому Дому вместе с остальными товарищами из Краснопресненского, и ему поставили задачу охранять подъезд. Там уже был Дмитрий Верник. Он сказал, чтобы я не совался к майору, так как тот очень зол на нас за «самоволку». Я всё же подошел, доложился, что прибыл. Майор обложил меня по всем этажам и сказал, что я больше не в его отряде. Но так как это был единственный командир, который был нам известен (где был Локтев – мы не знали, Макашова тоже не было видно), мы с Димкой продолжали оставаться у этого подъезда. Немного погодя майор сменил гнев на милость и поставил нас в дежурство. (Окончание в следующем номере.)
При использовании этого материала просим ссылаться на Лефт.ру. |
Указ президента
о роспуске Верховного Совета РСФСР застал нас врасплох. Чего-то ждали,
но не такого наглого и беспардонного. Было желание что-то делать. Но что?
Я пришел на собрание политклуба КП РФ – там одна говорильня. Ничего конкретного
не решают. Все ждали всеобщей забастовки, митингов, но ничего не было.
- В двадцатых
числах сентября 93-го года в дискуссионном клубе КПРФ я узнал, что собирается
команда для поездки в Москву и записался добровольцем. 29 сентября мы выехали
в Москву. Поехало шесть человек. Командир отряда – Локтев Владимир Александрович,
подполковник в отставке. С ним был его друг Беляев Эдуард Осипович, научный
сотрудник какого-то НИИ. Павел Шлыков, член самарского комсомола, студент
сельхозинститута, имевший также образование фельдшера, 3 октября он погиб
в Останкино. Его друг Сергей Ложкарёв, который поехал за компанию с Павлом.
Дмитрий Белов (Верник), тоже член самарского комсомола, он тогда учился
заочно на юридическом факультете. И я. Тогда я был аспирантом Самарского
педагогического института.
Минут через
20 после начала митинга подъехали около 10 автобусов. Из них вышли омоновцы
и солдаты внутренних войск, в касках, бронежилетах, с дубинками и щитами.
Они окружили митингующих кольцом, выставили щиты и начали стягивать кольцо.
Такие же, как она,
встречались, естественно, и на Арбате, тоже набрасывались, полицейские
стали вмешиваться, постепенно стали демонстранты отвечать, и это переросло
в конфликт. Там стояла какая-то сцена из труб – московские власти собирались
там какой-то концерт проводить. Демонстранты похватали эти трубы, уголки
металлические и разогнали полицейских.
Победа была
за нами. Кучки трясущихся «вояк» со щитами и в касках жались у парапета.
Их никто не трогал. Все рвались вперёд. Прозвучал призыв: «Вперёд! Освобождать
Белый Дом!»