Left.ru
Джеймс Петрас
Марксистская критика постмарксистов
Links #9, November 1997 – February 1998

С триумфом неолиберализма и отступлением рабочего класса «пост-марксизм» стал модной интеллектуальной позицией. Место, освобожденное левыми, заняли капиталистические политики и идеологи, технократы, традиционные и фундаменталистские церкви (Пятидесятники и Ватикан). Раньше на нем находились социалисты, националисты, народные политики и церковные активисты, ассоциирующиеся с «теологией освобождения». Левый центр имел большое влияние как на политические режимы (сверху), так и на менее политизированные классы народа (снизу). Свободное место радикальных левых теперь занято политическими интеллектуалами, политизированными секторами профсоюзов, городскими и сельскими социальными движениями. Именно среди этих групп конфликт между марксизмом и «постмарксизмом» сейчас наиболее силен.

Появилось огромное количество выращенных и, во многих случаях, финансируемых ведущими финансовыми институтами и продвигающими неолиберализм правительственными агенствами, «социальных организаций», идеология, связи и практика которых прямо противоречат марксистской теории и практике, борются с ними. Эти организации, в большинстве случаев называющие себя «неправительственными» или «независимыми исследовательскими центрами» активно продвигают идеологии и политические действия, вписывающиеся в неолиберальную программу своих финансовых спонсоров и дополняющие ее. В этом эссе мы сначала опишем и критически разберем компоненты их идеологии, а затем перейдем к описанию их действий и их бездействия, контрастирующих с классовыми движениями и подходами. После этого мы обсудим происхождение «постмарксизма», его эволюцию и его будущее, связанные с упадком и возможным возвращением марксизма.

Компоненты постмарксизма

Интеллектуальные сторонники постмарксизма – это в большинстве случаев бывшие марксисты, расставшиеся с ним на почве «критики» марксизма и выдвижения собственных контрпредложений на любое его базовое положение в качестве основы для попытки развить собственную альтернативную теорию или хотя бы правдоподобное направление анализа. Возможно более-менее обобщить десять базовых аргументов, которые обычно можно найти в постмарксистских рассуждениях:

  1. Социализм был неудачей и все «всеобщие теории» общества обречены на ту же участь. Идеологии лживы (кроме постмарксизма!), потому что они отражают мир мысли, в котором доминирует одна половая/расовая система.

  2. Упор марксизма на социальные классы есть «редукционизм», поскольку классы постепенно исчезают; принципиальные политические разногласия имеют чисто культурную природу и коренятся в различных идентичностях (раса, пол, этнос, сексуальные предпочтения).

  3. Государство – это враг демократии и свободы, коррумпированный, и неэффективно обеспечивающий социальное благосостояние. На его место должно прийти «гражданское общество», поборник демократии и социальных перемен.

  4. Центральное планирование ведет к бюрократии и само является ее продуктом. Оно препятствует обмену товарами между производителями. Рынок и рыночный обмен, возможно немного регулируемый, дает большее потребление и более эффективное распределение.

  5. Традиционная борьба левых за государственную власть развращает и ведет к авторитарным режимам, которые подчиняют гражданское общество своему контролю. Местная борьба по местным вопросам местными организациями – единственное демократическое средство перемен, за исключением просьб/давления на национальные и международные власти.

  6. Революции всегда заканчиваются плохо или вообще невозможны: социальные трансформации угрожают вызвать авторитарную реакцию. Альтернатива – борьба за демократическую передачу власти, консолидация вокруг борьбы за избирательный процесс.

  7. Классовая солидарность – это часть прошлых идеологий, отражающих более раннюю политику и реальность. Классов больше не существует. Есть мелкие «площадки», где отдельные группы (идентичности) и местные сообщества участвуют в самопомощи и взаимных действиях по «выживанию», основанных на взаимодействии с внешними силами. Солидарность – это межклассовый феномен, гуманный жест.

  8. Классовая борьба и классовое противостояние не приводят к ощутимым результатам; они заканчиваются поражением и не могут решить насущные проблемы. Сотрудничество с правительством и международными организациями на деле приводит к увеличению производительности и к развитию.

  9. Антиимпериализм – еще одно выражение из прошлого, пережившее свое время. В сегодняшней глобализированной экономике нет возможности противостоять экономическим центрам. Мир все более взаимозависим, и в этом мире требуется все большее международное сотрудничество по передаче капитала, технологии и ноу-хау от «бедных» к «богатым» странам.

  10. Лидеры народных организаций не должны быть ориентированы исключительно на организацию бедных и разделять их условия жизни. Внутренняя мобилизация должна основываться на внешнем финансировании. Профессионалы должны разрабатывать программы и находить внешнее финансирование, чтобы организовать локальные группы. Без внешней помощи местные группы и профессиональные карьеры распадутся.

Критика постмарксистской идеологии

Итак, постмарксисты предлагают анализ, критику и стратегию развития, то есть, называя вещи своими именами, универсальную идеологию – которая обычно подвергается поруганию, когда они обсуждают марксизм. Более того, это идеология, которая не в состоянии понять, что капиталистические кризисы (затянувшаяся стагнация и периодические финансовые паники) и социальные противоречия (неравенство и социальная поляризация) на национальном и международном уровнях вмешиваются в конкретные местные социальные проблемы, на которых она сосредотачивает свое внимание. Например, неолиберализм (социально-политическая и экономическая среда, в которой действует постмарксизм) есть продукт классового конфликта. Отдельные секторы капитала объединились с государством, империя победила классы народа и установила эту модель. Взгляд, не учитывающий классы, не может объяснить происхождение социального мира, в котором действуют постмарксисты. Более того, та же самая проблема всплывает при обсуждении происхождения постмарксизма: ведь его биография отражает внезапную и радикальную смену власти на национальном и международном уровнях, в экономической и культурной сфере, сократившей пространство и ресурсы, в рамках которых действовал марксизм, и увеличившей возможности и средства для постмарксизма. Социологическое происхождение постмарксизма лежит в переходе политической власти от рабочего класса к капиталу, ориентированному на экспорт.

Давайте теперь перейдем от социологии аргументированной критики постмарксистской идеологии и ее в общем непоследовательного подхода к общей теории, к обсуждению ее конкретных тезисов.

Начнем с идеи «краха социализма» и «конца идеологий». Что понимается под «крахом социализма»? Распад СССР и восточноевропейских коммунистических режимов? Во-первых, это только один из вариантов социализма. Во-вторых, до сих пор непонятно, крах чего именно произошел – политической системы или социально-экономической системы? Недавние результаты выборов в России, Польше, Венгрии и многих бывших советских республиках свидетельствуют, что большинство избирателей желают возвращения элементов бывшей политики социального благосостояния и экономической практики. Если мнение народа в бывших коммунистических странах – показатель «краха», то результаты не безусловны.

В-третьих, если под «крахом социализма» постмарксисты имеют в виду упадок власти левых, то мы должны провести строгое разграничение между «крахом» из-за внутренней неадекватности социалистических практик и военно-политическим поражением от внешних агрессоров. Никто не скажет, что уничтожение Гитлером западноевропейских демократий было «крахом демократии». Террористические капиталистические режимы и/или американская интервенция в Чили, Аргентине, Боливии, Уругвае, Доминиканской республике, Никарагуа, Сальвадоре, Анголе, Мозамбике и Афганистане сыграли ключевую роль в «упадке» революционной левой. Военные поражения не являются доказательством краха экономической системы и не отражают эффективность социалистического опыта.

Более того, если мы проанализируем внутреннюю производительность в период относительно стабильного социалистического или народного правления, то по многим социальным показателям результаты будут намного лучше более поздних: участие народа в управлении, здравоохранение, образование и справедливый рост в Чили при Альенде смотрятся намного лучше времен Пиночета. Те же показатели при власти сандинистов в Никарагуа намного лучше правления Чаморро. Аграрная реформа правительства Арбенса и политика прав человека намного лучше правительственной политики концентрации земли и 150000 убитых за вмешательство в политику.

Сегодня, когда правят неолибералы, а марксисты лишены власти, вряд ли в западном полушарии найдется страна, в которой массовые движения, находящиеся под влиянием марксистов или социалистов, не возглавляют большие демонстрации и не бросают вызов неолиберальным политике и режимам. Успешные всеобщие забастовки в Парагвае, Уругвае и Боливии; мощные крестьянские движения и партизанские войны, проводимые индейцами в Мексике; движения безземельных крестьян в Бразилии – все они отражают марксистское влияние.

Социализм за пределами коммунистического блока был в своей основе демократической, народной силой, имевшей всеобщую поддержку, потому что он представлял свободно избранные народом интересы. Постмарксисты путают советский коммунизм с низовыми демократическими социалистическими движениями в Латинской Америке. Они смешивают военные поражения с политическими неудачами левых, разделяя неолиберальную путаницу двух противоположных понятий. И наконец, даже в случае коммунизма на Востоке, они неспособны увидеть изменяющуюся и динамичную природу коммунизма. Растущая популярность нового социалистического синтеза общественной собственности, программ благосостояния, аграрной реформы и демократии на основе советов, базируется на новых социально-политических движениях.

В этом смысле, постмарксистское представление о «конце идеологии» не только противоречит их собственным идеологическим заявлениям, но и опровергается продолжающимися идеологическими дебатами между бывшими и настоящими марксистами, современными спорами и стычками между неолиберализмом и его постмарксистской порослью.

Исчезновение классов и возникновение идентичностей

Постмарксисты с различных позиций нападают на марксистскую идею классового анализа. С одной стороны, они заявляют, что она оставляет в тени не менее, а то и более важные различия в культурных идентичностях (гендерных, этнических). Они обвиняют классовый анализ в «экономическом редукционизме» и неспособности объяснить гендерные и этнические различия между классами. Далее они доказывают, что эти «различия» определяют природу современной политики. Вторая линия нападок на классовый анализ считает, что класс – это просто интеллектуальная конструкция, в сущности, зависящий от культуры субъективный феномен. Следовательно, никаких «объективных классовых интересов», разделяющих общество, не существует, поскольку «интересы» чисто субъективны и в каждой культуре определяются свои собственные предпочтения. Третья линия атаки объявляет, что в экономике и в обществе произошли огромные изменения, уничтожившие старые классовые различия. В «постиндустриальном» обществе, доказывают некоторые постмарксисты, источник власти – новые информационные системы, новые технологии, а также те, кто руководят и управляют ими. Общество, следовательно, движется к новому состоянию, в котором промышленные рабочие исчезают, с одной стороны, поднимаясь вверх, в «новый средний класс» высоких технологий, а с другой стороны, опускаясь вниз в маргинальный «низший класс» ( underclass).

Марксисты никогда не отрицали важность расового, полового или этнического деления внутри классов. Но они делают упор на более широкой социальной системе, создающей эти отличия и на необходимости объединять классовые усилия, чтобы устранить неравенство во всех местах: на работе, по месту жительства, в семье. Но большинство марксистов возражают против того, что неравенство на половой и расовой почве может и должно быть проанализировано и разрешено вне представления о классах: что помещица, располагающая богатством и слугами, имеет такую же «идентичность», что и женщины-крестьянки, нанятые за гроши; что индейцы-бюрократы из неолиберальных правительств имеют общую «идентичность» с индейцами-крестьянами, согнанными с земли экономической политикой свободного рынка. Для примера: боливийский вице-президент-индеец лично возглавлял массовые аресты выращивающих какао индейцев-крестьян.

Политика идентичности в смысле осознания конкретной группой конкретных форм угнетения может быть хорошей стартовой точкой. Но такое толкование может и загнать группу в гетто «идентичности» (расовой или половой), изолированное от других эксплуатируемых социальных групп, если группа не поднимется выше непосредственных источников угнетения и не противопоставит себя социальной системе, поддерживающей угнетение. А это требует более широкого классового анализа структуры социальной власти, которая управляет и формирует условия для общего и конкретного неравенства.

Суть политики идентичности изолирует группы, превращая их в конкурирующие друг с другом и неспособных вырваться за рамки политико-экономического мира, очерчивающего и ограничивающего бедных, рабочих, крестьян, наемных трудящихся. Классовая политика – это территория, на которой нужно бороться с политикой «идентичностей», преобразовывать институты, поддерживающие классовое и другие виды неравенства.

Классы не появляются по чьему-то субъективному приказу: они организуются классом капиталистов для определенных целей. Следовательно, сама идея, что класс есть субъективное понятие, зависимое от места, времени и восприятия, сбивает с толку и членов класса, и их классовое сознание. Если сам класс имеет объективный статус, то классовое сознание обусловлено социальными и культурными факторами. Классовое сознание – это социальный конструкт, который, однако же он не становится от этого менее «реальным» и важным в истории. Социальные формы и выражения классового сознания меняются, но сам феномен сознания прослеживается через всю историю и почти во всем мире, даже если в определенные моменты его заслоняют другие формы сознания (например, расовые, гендерные, национальные) или примыкают к нему (национализм и классовое сознание).

Очевидно, что в классовой структуре произошли значительные изменения, но вовсе не там, куда указывают постмарксисты. Эти изменения только усилили классовые различия и классовую эксплуатацию, хотя природа и условия жизни классов эксплуатируемых и эксплуататоров изменились. Сегодня возросло количество временных работников. Гораздо больше работников трудятся на нерегулируемых рынках труда (так называемый неформальный сектор). Проблема нерегулируемой эксплуатации не может относиться к системе, «превзошедшей» капитализм: это возвращение к формам эксплуатации труда девятнадцатого столетия. Что действительно требует нового анализа, так это капитализм после уничтожения популистского социального государства. Это означает, что сложные роли государства и партий, посредничавших между капиталом и трудом, заменены государственными учреждениями, более явно и прямо связанными с господствующим классом капиталистов. Неолиберализм – это непосредственная государственная власть правящего класса. Каковы бы ни были «многочисленные факторы» поведения государства и правительства в недавнем прошлом, сегодняшняя неолиберальная модель накопления самым явным образом зависит от централизованного государственного контроля, горизонтально связанного с международными банками, организовывающими выплаты по долгам и с экспортными секторами, получающими прибыль за счет международного обмена. По вертикали он связывает гражданина как субъекта и основное звено – репрессивный государственный аппарат и окологосударственные «НПО», рассеивающие социальный взрыв.

Демонтаж государства благосостояния означает, что социальная структура становится более поляризованной: раздел проходит между низкооплачиваемыми или безработными государственными служащими в области здравоохранения, образования, социального обеспечения с одной стороны, и с другой стороны с хорошо оплачиваемыми профессионалами, связанными с транснациональными корпорациями, НПО и другими финансируемыми из-за рубежа учреждениями, привязанными ко всемирному рынку и центрам политической власти. Борьба сегодня идет не только между классами на заводах, но и между обладающими государственной властью и не имеющими ее классами на улицах и рынках, которые лишены стабильной занятости, вынуждены производить и продавать, и нести на себе издержки социального воспроизводства. Интеграция в мировой рынок элитных экспортеров, средних и малых компрадоров (импортеров электроники, персонал международных отелей и курортов) зеркально отражается разрушением внутренней экономики: местной промышленности, маленьких ферм, с сопутствующей ей перемещением их работников в города и за границу.

Импорт товаров роскоши для верхнего среднего класса основывается на доходах, полученных от «экспортируемого» труда бедных. Цепь эксплуатации начинается с обнищания внутренних производств, сгона крестьян и их переезда в города и за границу. Доход, полученный от «экспортного труда», дает твердую валюту для финансирования импорта и неолиберальных структурных проектов, направленных на поддержание главенства экспортного и туристического бизнеса. Цепь эксплуатации более запутанна, но она по-прежнему находится в отношениях труда и капитала.

В эпоху неолиберализма борьба за возврат «страны», национального рынка, национального производства и обмена снова становится основным требованием, точно также, как рост нерегулируемой занятости (неформальной занятости) требует мощных инвестиций в общественную собственность и создания регулирующего центра для создания формальной занятости и приемлемых социальных условий. Короче говоря, необходимо адаптировать классовый анализ к условиям прямого господства капитала на нерегулируемом рынке с международными связями, когда реформистская политика перераспределения, которая велась в прошлом, заменена неолиберальной политикой, заново концентрирующей доход и власть на самом верху. Перемешивание и соскальзывание вниз огромных секторов рабочих и крестьян, находившихся раньше на регулируемом рынке труда, создает объективно большой потенциал для объединенных революционных действий. Можно сказать, что общая классовая идентичность формирует почву для организации борьбы бедных.

В общем, вопреки утверждениям постмарксистов, трансформации капитализма сделали классовый анализ гораздо более необходимым, чем когда-либо.

Развитие технологии усилило, а не уменьшило классовые различия. Работники микропроцессорных производств и тех производств, где эти процессоры используются, не отменили рабочий класс. На самом деле просто поменялись места его работы и способ производства в рамках продолжающегося процесса эксплуатации. Новая классовая структура, насколько ее можно обозреть, объединяет новые технологии с более жесткими формами эксплуатации. Автоматизация некоторых секторов увеличивает темп работ на всей производственной линии; телекамеры позволяют усилить наблюдение за работниками, сократив административный персонал; «кружки рабочего качества», в которых одни рабочие давят на других, увеличивают самоэксплуатацию без увеличения зарплаты или реальной власти. «Технологическая революция» всецело формируется классовой структурой неолиберальной контрреволюции. Компьютеры позволяют агробизнесу контролировать количество и расход пестицидов, но распыляют их на полях и отравляются ими низкооплачиваемые временные рабочие. Информационные сети протянуты для организации работы потогонных или семейных производств (неформальная экономика), производящих ткани, туфли и тому подобные вещи.

Ключ к пониманию этого процесса объединенного и неравномерного развития технологии и труда – классовый анализ, а в его рамках – гендерный и расовый.

Государство и гражданское общество

Постмарксисты изображают государство однобоко. Государство описывается ими как огромная неэффективная бюрократия, грабящая общественные богатства, приводящая людей к бедности, а экономику – к банкротству. В политической сфере государство – источник авторитарной власти и волюнтаристского управления, препятствующий выполнению гражданского долга (демократии) и свободному обмену товарами («рынку»). С другой стороны, доказывают постмарксисты, «гражданское общество» - источник свободы, социальных движений, гражданственности. Из активного гражданского общества возникает справедливая и динамичная экономика. Что больше всего удивляет в этой идеологии – странная неспособность заметить 50 лет истории Латинской Америки. Общественный сектор там был необходимым инструментом, стимулирующим индустриализацию в отсутствие частных инвестиций во время экономического кризиса, то есть мирового кризиса 30-х годов и войны 40-х годов. Рост грамотности и базового общественного здравоохранения – тоже в основном общественная инициатива.

150 лет свободного предпринимательства, примерно с XVIII столетия до 30-х годов Латинская Америка, страдала от семи библейских кар – геноцида, голода, болезней, тирании, зависимости, раскрестьянивания и эксплуатации, а невидимая рука рынка безучастно за всем этим наблюдала.

Общественный сектор вырос как ответ на эти проблемы и отклонился от своих общественных функций до такой степени, что был приватизирован деловыми и политическими элитами. «Неэффективность государства» - это результат его ориентации на прибыль частных лиц, или в форме субсидий деловых интересов (через низкую цену на энергию), или в предоставлении постов политическим сторонникам. Неэффективность государства тесно связана с его подчинением частным интересам. Целостные государственные программы здравоохранения и образования никогда еще не были адекватно заменены частным сектором, церковью или НПО. Частные клиники и образовательные заведения, финансируемые бизнесом или церковью, служат лишь богатому меньшинству. НПО в лучшем случае предоставляют разовые медицинские услуги и образование для ограниченных групп в конкретных условиях, зависящих от прихотей и интересов иностранных спонсоров.

Как показывает систематическое сравнение, постмарксисты прочитали записи истории навыворот: их антигосударственная риторика заслоняет им глаза и не дает заметить превосходство общественных достижений над частными.

Аргумент «государство – источник авторитаризма» - это и правда, и ложь. Существовали и будут существовать диктаторские государства, но это не имеет практически никакого отношения к общественной собственности, особенно если это означает экспроприацию иностранного бизнеса. Большинство диктатур были против государства и за свободный рынок, и в наши дни, и в прошлом, и вероятно в будущем.

Более того, государство всегда было важной опорой гражданства, обеспечивая участие эксплуатируемых слоев населения в политике, признавая законные права рабочих, негров, женщин и других. Государства создают основу для социальной справедливости, перераспределяя землю, доход и бюджеты в пользу бедных.

Короче говоря, мы должны уйти от государственнической/антигосударственнической риторики, чтобы определить классовую природу государства, его основу политического представительства и легитимности. Абстрактные неисторические, асоциальные атаки на государство голословны и служат только полемическим инструментом для уклонения граждан свободного рынка от разработки эффективной и рациональной альтернативы, основывающейся на творческом потенциале общественного действия.

Противостояние «гражданского общества» государству – тоже ложное противоречие. Большинство дискуссий по гражданскому обществу игнорирует основные социальные противоречия, разделяющие «гражданское общество». Гражданское общество или, более правильно, господствующие классы гражданского общества, нападая на «государственничество», всегда делают упор на усилении своих связей с богатством и военной силой, чтобы поддержать и защитить свою доминирующую позицию в «гражданском обществе». Точно также, народ, входящий в гражданское общество, поднимаясь, стремится уничтожить монополию правящих классов на государство. Бедные всегда искали государственные ресурсы, чтобы усилить свое социально-экономическое положение по отношению к богатым. Проблема состоит и всегда состояла в отношении различных классов к государству.

Постмарксистские идеологи, оттесненные неолибералами от государства, возводят свое бессилие в ранг добродетели. Некритически воспринимая антигосударственную риторику, идущую сверху, они передают ее вниз. Постмарксисты пытаются восхвалить свои организационные машины (НПО) за вертикальную мобильность, доказывая, что они работают независимо от государства и в рамках «гражданского общества», хотя на деле эти НПО финансируются иностранными правительствами для работы внутри местных правительств.

«Гражданское общество» - это абстрагирование от глубоких социальных расколов, порождаемых капиталистическим обществом; социального разделения, углубляющегося в условиях неолиберализма. В рамках «гражданского общества» между классами, существует не меньше конфликтов, чем между «гражданским обществом» и государством. Противоположное положение можно обнаружить только в очень редкие моменты. Только в фашистских или тоталитарных государствах, издевающихся над всеми социальными классами, оскорбляющими и грабящими всех, найдем мы примеры противопоставления государства и гражданского общества.

Говорить или писать о «гражданском обществе» - значит, пытаться превратить юридическое деление в одну из главных политических категорий, организующих политику. В результате затемняются различия между классами, а господство правящего класса не подвергается сомнению.

Противопоставлять «граждан» «государству» означает не замечать крепкие связи отдельных граждан (элита из экспортеров, верхняя часть среднего класса) с государством, отчуждение и исключение большинства граждан (рабочих, безработных, крестьян) от реального использования своих элементарных социальных прав. Элитные граждане, пользующиеся государством, лишают для большинства понятие гражданства всякого практического содержания, превращая граждан в субъектов. Обсуждение гражданского общества, равно как и государства, должно очерчивать социальные контуры социальных классов и границы, установленные привилегированным классом. Постмарксисты используют этот термин как некритичную недифференцированную концепцию, скорее скрывающую, чем выявляющую динамику социальных изменений.

Планирование, бюрократия и рынок

Не подлежит сомнению, что централизованное планирование в бывших коммунистических странах было «бюрократическим», авторитарным по концепции и централизованном по исполнению. Исходя из этого эмпирического наблюдения постмарксисты доказывают, что «планирование» (центральное или нет) по самой своей природе противоположно потребностям современной сложной экономики с ее многочисленными запросами, миллионам потребителей, массивными потоками информации. Только рынок может тут работать. Демократия и рынок идут рука об руку – еще одна точка слияния между постмарксистами и неолибералами. Недостаток этой идеи в том, что она не учитывает, что большинство главных учреждений капиталистической экономики принимает участие в централизованном планировании.

«Дженерал моторс», «Уолл-Март», «Майкрософт» - все они централизованно программируют и планируют прямые инвестиции и расходы для будущего производства и маркетинга. Лишь немногие постмарксисты сосредотачивают свое критическое внимание на этих предприятиях. Постмарксисты не подвергают сомнению эффективность централизованного планирования транснациональных корпораций или их совместимость с конкурентной избирательной системой, характерной для капиталистических демократий.

Теоретическая проблема возникает из-за того, что постмарксисты смешивают централизованное планирование с одним его частным историко-политическим вариантом. Если мы примем, что планирующие системы могут быть встроены в самые разные политические системы (авторитарные или демократические), тогда логично заключить, что ответственность и оперативность планирующей системы могут быть совершенно разными.

Сегодня в капиталистических обществах военный бюджет – это часть государственного планирования и расходов, основанных на «командах» производителям (и владельцам капитала), на которые они отвечают неэффективно. Такое производство и получение прибыли продолжается уже более 50 лет. Хотя это и не «модель» для планирования, важно указать, что централизованное государственное планирование не является феноменом, присущим исключительно «коммунистическим системам». Его дефекты не менее распространены и обнаруживаются в капиталистической экономике. Проблема в обоих случаях (Пентагон и коммунизм) лежит в отсутствии демократической ответственности: элита военно-промышленного комплекса определяет производство, затраты, спрос и предложение.

Централизованное распределение ресурсов необходимо в большинстве стран из-за неравенства районов в ресурсах, иммиграции, производительности, потребности в товарах или по множеству исторических причин. Только решением, принятым в центре, можно перераспределить ресурсы, чтобы уравнять менее развитые регионы, классы, половые и расовые группы, на которые неблагоприятно действуют вышеперечисленные факторы. В противном случае, «рынок» будет стремиться к поощрению тех, кто и так обладает историческими преимуществами и выгодными ресурсами, создавая полюсы в обществе или даже порождая межрегиональную/классовую эксплуатацию и этнические конфликты.

Фундаментальная проблема планирования – это политическая структура, доставляющая информацию планирующему процессу. Ответственные за планирование, которых выбирают и контролируют организованные сообщества и социальные группы (производители, потребители, молодежь, женщины, расовые меньшинства) будут распределять ресурсы между производством, потреблением и амортизацией не так, как подчиняющиеся элитам военно-индустриального комплекса.

Во-вторых, планирование не означает подробных указаний. Размер социального бюджета может быть определен на национальном уровне выбранными представителями и распределен общественными собраниями, на которых граждане проголосуют за свои местные приоритеты. Эта практика подтвердила свою ценность в Порту-Алегри, в Бразилии, где она проводилась несколько последних лет под руководством муниципального правительства, возглавляемого Партией труда. Соотношение между глобальным и местным планированием не устанавливается жестко, так же, как степень детализации расходов и вложений, определяемых на «верхних уровнях». Общее распределение, поддерживающее стратегические цели, несущие выгоды всей стране, например, инфраструктура, технология и образование, дополняется местными решениями по финансированию школ, больниц, культурных центров.

Планирование – это ключевой инструмент в современной капиталистической экономике. Отвергнуть социалистическое планирование – значит, отказаться от важного инструмента в организации социальных перемен. Преодоление огромного неравенства, концентрации богатства, несправедливого распределения бюджета требует общего плана и демократической власти, располагающей полномочиями для его осуществления. Совместно с общественными предприятиями и самоуправляющимися советами производителей и потребителей центральное планирование – это третья опора демократических перемен.

И наконец, централизованное планирование вполне совместимо с производственной и обслуживающей деятельностью, которой владеют местные представители – с ресторанами, кафе, ремонтными мастерскими, семейными фермами. Ясно, что общественным властям с трудом хватает времени для планирования макроструктур общества.

Сегодня сложными решениями и информационными потоками намного легче управлять с помощью мегаинформационных обрабатывающих компьютеров. Формула такова: демократическое представительство плюс централизованные планирование есть эффективное и социально справедливое производство и распределение.

«Государственная власть развращает»: местная политика тоже

Одним из принципиальных пунктов критики марксизма среди постмарксистов является идея, о том, что государственная власть развращает, а борьба за нее – это первородный грех. Они утверждают, что так происходит потому, что государство крайне отдалено от граждан, власти стали независимыми от них и деспотическими, забыли старые цели и преследуют только собственные интересы. Несомненно, что на протяжении всей истории люди, захватившие власть, превращались в тиранов. Но несомненно и то, что восхождение во власть людей, возглавлявших социальные движения, вело к увеличению свободы. Отмена рабства и свержение абсолютистских монархий – только два примера. Так что «власть» государства имеет два значения, в зависимости от исторического контекста. Аналогично, местные движения добивались успехов в мобилизации сообществ и улучшении условий жизни, иногда значительных. Но нередко макрополитические экономические решения часто сводили на нет местные усилия. Сегодня политика структурных изменений на национальном и международном уровне порождает бедность и безработицу, истощение местных ресурсов, она заставляет людей уезжать в другие места или вливаться в преступный мир. Диалектика между государственной и местной властью такова, что местные инициативы могут усиливаться или ослабляться в зависимости от силы противостоящих классов, проявляющихся на обоих уровнях. Существуют многочисленные случаи прогрессивных муниципальных правительств, работа которых была подорвана из-за того, что реакционные национальные режимы урезали им финансирование. С другой стороны, прогрессивные муниципальные правительства были очень положительной силой, помогая местным организациям, как, например, в случае с социалистическим мэром Монтевидео в Уругвае или с левым мэром в Порту-Алегри в Бразилии.

Постмарксисты, противопоставляющие «местную» власть «государственной» не подкрепляют свои утверждения историческим опытом, по крайней мере, опытом Латинской Америки. Такое противопоставление – результат попыток оправдания роли НПО в качестве посредников между местными организациями и неолиберальными иностранными спонсорами (Всемирный банк, Европа или США) и местными режимами свободного рынка. Чтобы «легитимировать» свою роль, профессионалы из постмарксистских НПО в качестве «представителей демократических низов» должны с пренебрежением отзываться о левых на уровне государственной власти. При этом они дополняют деятельность неолибералов, разрывая связи между местной борьбой, организацией и национальными/международными политическими движениями. Точно также упор на «местную деятельность» служит неолиберальным режимам, поскольку позволяет их иностранным и местным хозяевам господствовать в макросоциоэкономической политике и отправлять большинство ресурсов государства на пользу капиталистам-экспортерам и ради финансовых интересов.

Постмарксисты, в качестве руководителей НПО натренировались разрабатывать проекты и внедрять новую «идентичность» и «глобалистский» жаргон в народные движения. Их речи и сочинения о международном сотрудничестве и микропредприятиях самопомощи создают идеологические связи с неолибералами, усиливая одновременно зависимость от иностранных доноров и их неолиберальной социально-экономической программы. Неудивительно, что после десятилетия деятельности НПО профессионалы-постмарксисты «деполитизировали» и дерадикализировали целые области социальной жизни: женские, местные и молодежные организации. Случай Перу и Чили можно считать классическим: там, где прочно укоренились НПО, отступили радикальные социальные движения.

Местная борьба за сиюминутные проблемы – пища и плоть, взращивающая появляющиеся движения. Самый важный вопрос – их направление и динамика: будут ли они поднимать более широкие вопросы социальной системы и соединяться с другими местными силами для противостояния государству и его империалистическим хозяевам или они схлопнутся, выискивая иностранных доноров и превращаясь в дополнительных конкурентов за внешнее финансирование. Идеология постмарксизма продвигает второе, марксисты – первое.

Революции всегда заканчиваются плохо: “приспособленчество” постмарксизма

Существует пессимистический вариант постмарксизма, который рассказывает не столько о поражении революций, сколько о невозможности социализма вообще. Он констатируют упадок революционного левого движения, триумф капитализма на Востоке, «кризис марксизма», отсутствие альтернатив, силу США, военные перевороты и репрессии – и все эти аргументы используются, чтобы подтолкнуть левых к поддержке “приспособленчества”: необходимости работать в нишах свободного рынка, установленного Всемирным банком и его программами структурных преобразований, и ограничивать политику рамками выборов, установленных военными режимами. Это называется «прагматизмом» или постепенностью. Постмарксисты играли главную идеологическую роль в поддержке и защите так называемого демократического перехода от военного режима, когда социальные изменения были подчинены восстановлению системы выборов.

Большинство аргументов постмарксистов основываются на статичных и выборочных наблюдениях современной реальности и привязаны к заранее определенным выводам. Решив, что время для революций прошло, они сосредотачивают внимание на победах неолибералов на выборах, а не на следующих за ними массовых протестах и всеобщих забастовках, мобилизующих большое количество людей на внепарламентскую деятельность. Они обращают внимание на упадок коммунизма в конце 1980-х гг., а не на его возрождение в середине 1990-х. Они говорят о влиянии военных на выборы, не упоминая о вызовах, брошенных им восставшими сапатистами, городскими повстанцами в Каракасе и всеобщими забастовками в Боливии. Иными словами, приспособленцы не замечают динамики борьбы, начинающейся на местном уровне в рамках выборной системы, установленной военными, и затем продвигающейся выше, за этим границы, потому что приспособленцы к выборной системе не в состоянии удовлетворить элементарные требования и потребности людей. Приспособленцы не смогли положить конец безнаказанности военных, выплатить заработную плату государственным служащим (в провинциях Аргентины) или покончить с уничтожением посевов крестьян, выращивающих какао (в Боливии).

Постмарксистские приспособленцы стали частью проблемы, вместо того, чтобы быть частью ее решения. Прошло полтора десятилетия с тех пор, как начался переходный период, и во всех случаях постмарксисты приспосабливались к неолиберализму и углубляли политику свободного рынка. Приспособленцы не способны эффективно противостоять негативным социальным последствиях воздействия свободного рынка на людей, и под давлением неолибералов вводят все более строгие меры для того, чтобы остаться у власти. Постмарксисты постепенно перешли от прагматической критики неолиберализма к выдвижению себя в качестве его эффективных и честных управленцев, способных обеспечить интересы инвесторов и усмирить общественное недовольство.

Тем временем, прагматизм постмарксистов дополняется экстремизмом неолибералов: 1990-е гг. свидетельствуют о радикализации неолиберальной политики, направленной на предотвращение кризиса путем передачи прибыльных инвестиций и спекулятивных возможностей зарубежных банкам и корпорациям.

Неолибералы создают поляризованную классовую структуру, которая намного ближе к марксистскому пониманию общества, чем к постмарксистскому представлению. Современная классовая структура в Латинской Америке является более жесткой, детерминированной и привязанной к классовой политике или государству, чем раньше. В этих обстоятельствах революционная политика намного уместней, чем прагматические предложения постмарксистов.

Классовая солидарность и “солидарность” зарубежных спонсоров

Словом “солидарность” злоупотребляли так сильно, что оно во многом совершенно потеряло смысл. Термин “солидарность” для постмарксистов означает зарубежную помощь, предназначаемую “уполномоченным” группам. Простые “исследования” или “народное образование” для бедных, осуществляемое профессионалами, рассматривается как “солидарность”. Во многих случаях иерархические структуры и сами формы “помощи” или “обучения” напоминают благотворительность XIX века, а осуществляющие их люди не сильно отличаются от христианских миссионеров.

Постмарксисты делают акцент на “самопомощи”, атакуя “патернализм и зависимость”, исходящие от государства. Для этого проходящего среди НПО соревнования по охвату жертв неолиберализма постмарксисты получают серьезные субсидии от своих коллег из Европы и США. Идеология самопомощи акцентирует внимание на замещении общественных служащих добровольцами и – наверху – временно нанятыми мобильными профессионалами. Основная философия постмарксистской идеи – превратить солидарность в соучастие и подчинение макроэкономике неолиберализма путем отвлечения внимания от государственных ресурсов, которыми располагают обеспеченные классы на самоэксплуатацию бедных. Постмарксистам не надо следить за добродетелью бедных – к этому последних приводит государство.

Марксистская концепция солидарности, напротив, настаивает на классовой солидарности, и, в рамках классов, солидарности угнетенных групп (женщин и цветных) против их зарубежных и местных эксплуататоров. Основное внимание уделяется не пожертвованиям, сеющим разногласия внутри классов, и примиряющим маленькие группы лишь на ограниченное время, а совместным действиям членов класса, вместе разделяющим их общие экономические затруднения и ведущим борьбу за коллективные улучшения.

Это относится и к интеллектуалам, пишущим для борющихся социальных движений и готовым разделить с ними политические последствия. Концепция солидарности связана с “органичной” интеллигенцией, являющейся частью движений и занимающейся анализом и образованием, предназначенным для классовой борьбы. В отличие от них, постмарксисты встроены в мир институтов, академических семинаров, международных конференций и бюрократических отчетов. Они пишут на эзотерическом постмодернистском жаргоне, который понимают только прошедшие “инициацию” субъективистского культа эссенциальных идентичностей.

Марксисты рассматривают солидарность как разделение тягот движения, а не пребывание в роли посторонних комментаторов, ставящих под сомнение все и не защищающих ничего. Для постмарксистов главная цель – “получение” зарубежных средств для “проекта”. Главная проблема для марксистов – это процесс политической борьбы и образования, направленного на упрочнение социальных перемен. Цель – развитие сознания для социальных изменений, создание политической силы для изменения условий жизни подавляющего большинства. “Солидарность” для постмарксистов удалена от главной задачи освобождения, это скорее способ собрать людей вместе для проведения семинара по переподготовке, для постройки времянки. Для марксистов солидарность коллективной борьбы несет в себе зерно будущего демократического коллективистского общества. Видение перспектив или его отсутствие – вот что придает различным концепциям солидарности их различающийся смысл.

Классовая борьба и сотрудничество

Большинство постмарксистов часто, по поводу и без, пишет о всеобщем «сотрудничестве», не особенно подчеркивая, что речь идет о сотрудничестве с неолиберальными режимами и зарубежными фондами. Классовая борьба рассматривается как более не существующий атавизм прошлого. Нам говорят, что “бедные” надеются на построение новой жизни. Они сыты по горло традиционной политикой, идеологиями и политиками.

Допустим. Проблема состоит в том, что постмарксисты не только преуспели в объяснении своей роли посредников, расталкивая друг друга ради зарубежных средств и подбирая фонды под проекты, подходящие устраивающие доноров и местных получателей. Руководство фондов участвует в новой разновидности политики, аналогичной “найму по договорам” (enganchadores) не столь отдаленного прошлого, собирая вместе женщин для “обучения”, создавая маленькие фирмы, выступающие субподрядчиками больших экспортных производителей.

Новая политика постмарксистов – это, в сущности, политика компрадоров: они не производят национального богатства, а соединяют зарубежных владельцев капитала с местным трудом (в форме малых предприятий самопомощи), способствуя продолжению неолиберального режима. В этом смысле постмарксисты в их роли руководства НПО являются всецело политическими субъектами, чьи проекты, тренинги и мастерские не оказывают никакого существенного экономического воздействия ни на ВНП, ни на уменьшение бедности. Но их деятельность действительно оказывает воздействие на людей, отвлекая их от классовой борьбы в пользу вредных и неэффективных форм сотрудничества с угнетателями.

Марксистское видение классовой борьбы и конфронтации основывается на реальном социальном разделении в обществе - между теми, кто получает прибыль, проценты, ренту и платит меньше налогов и теми, кто борется за увеличение заработной платы, социальных расходов и вложений в реальное производство. Результаты постмарксистского видения совершенно очевидны: концентрация доходов и рост неравенства выше, чем когда-либо - после десятилетия проповедей о сотрудничестве, малых предприятиях и самопомощи. Сегодня банки вроде Межамериканского банка развития спонсируют экспортное сельское хозяйство, эксплуатирующее и отравляющее миллионы сельскохозяйственных рабочих, и одновременно оказывают поддержку микропроектам. Роль постмарксистов в микропроектах состоит в устранении политической оппозиции снизу, в то время как неолиберальная политика осуществляется вверху.

Идеология “сотрудничества” соединяет бедных с неолибералами у власти через постмарксистов . Постмарксисты выполняют функцию интеллектуальных полицейских, определяющих приемлемые темы исследований, распределяющих средства на исследования и отфильтровывающих темы, в которых исследование ведется через призму классового анализа и борьбы. Марксистов исключают из конференций и клеймят за “идеологизированность”, в то время как постмарксисты предстают в качестве “специалистов в области общественных наук”. Контроль над интеллектуальной модой, публикациями, конференциями и исследовательскими фондами дает постмарксистам серьезную власть, в конечном счете зависящую от бесконфликтных отношений со спонсорами.

Сила критически настроенных марксистских интеллектуалов состоит в их идеях, отражающих общественную реальность. Нарастают классовая поляризация и жесткие столкновения, как и предсказывали их теории. В этом смысле марксисты тактически слабее и стратегически сильнее постмарксистов.

Умер ли антиимпериализм?

В последние годы антиимпериализм исчез из политического лексикона постмарксистов. Бывшие герильерос Центральной Америки стали выборными политиками, а профессионалы, ушедшие в НПО, говорят о международном сотрудничестве и взаимозависимости. Тем не менее, долговые выплаты продолжают перекачивать огромные суммы от бедняков Латинской Америки в европейские, американские и японские банки. Общественная собственность, банки и, самое главное, природные ресурсы были за мизерные цены присвоены американскими и европейскими ТНК. Сейчас насчитывается больше латиноамериканских миллиардеров с деньгами, лежащими в американских или европейских банках, чем когда бы то ни было. Тем временем, целые провинции превратились в индустриальные кладбища, а сельское население вымирает. У США в Латинской Америке больше военных советников, чиновников по борьбе с наркотиками и федеральной полиции, управляющей “охраной правопорядка”, чем было раньше во всей истории. Но бывшие сандинисты и экс-фарабундисты говорят нам, что антиимпериализм/империализм исчезли с окончанием холодной войны. Проблема, говорят нам, не в зарубежных инвестициях или зарубежной помощи, но в их отсутствии, и поэтому они просят еще больше имперской помощи. Политическая и экономическая близорукость этой точки зрения не дает возможности понять, что политическими условиями для займов и инвестиций являются удешевление труда, ликвидация социального законодательства и превращение Латинской Америки в одну большую плантацию, один большой рудник, одну большую зону свободной торговли, лишенную прав, суверенитета и богатства.

Марксистский акцент на углублении империалистической эксплуатации основывается на социальных производственных отношениях и государственных отношениях между имперским и зависимым капитализмом. Крах СССР привел к интенсификации имперской эксплуатации. Постмарксисты (экс-марксисты), верящие, что однополярный мир приведет к большему “сотрудничеству”, неправильно истолковали американские интервенции в Панаме, Ираке, Сомали и во всех остальных местах. Более фундаментально – динамика империализма основывается на внутренней динамике капитала, а не на внешнем соревновании с Советским Союзом. Потеря внутренних рынков и иностранного сектора в Латинской Америке – это возвращение к “догосударственной” фазе, латиноамериканские экономики начинают воспроизводить свое “колониальное” прошлое.

Борьба против империализма сегодня предполагает восстановление государства, внутреннего рынка, производительной экономики и рабочего класса, включенного в отношения общественного производства и потребления.

Два варианта социальных трансформаций: классовые организации и НПО

Для усиления борьбы против империализма и его местных неокомпрадорских пособников необходимо вести идеологические и культурные дебаты с постмарксистами внутри и на периферии народных движений.

Неолиберализм сегодня действует на двух фронтах, экономическом и культурно-политическом, и на двух уровнях, режима и социальных классов. Наверху неолиберальная политика формулируется и осуществляется привычными фигурами: Всемирным Банком и МВФ, работающими с Вашингтоном, Бонном и Токио в сотрудничестве с неолиберальными режимами и местными экспортерами, большими деловыми конгломератами и банками.

К началу 1980-х гг. наиболее дальновидная часть неолиберального правящего класса осознала, что их политика поляризует общество и провоцирует широкомасштабное социальное недовольство. Неолиберальные политики начали финансировать и продвигать в жизнь параллельную стратегию “снизу”, поощрять “народные” организации с “антиэтатистской” идеологией, встающие между потенциально конфликтными классами и создающие “социальную прокладку”. Эти организации были финансово зависимы от неолиберальных источников и напрямую вовлечены в конкуренцию с общественно-политическими движениями за контроль над местным руководством и сообществом активистов. К 1990-м гг. счет этих организаций, рассматривающихся как “неправительственные”, шел на тысячи, во всем мире их суммарное финансирование составило около 4 млрд. долларов.

Путаница относительно политического характера неправительственных организаций (НПО) берет начало в истории их происхождения в 1970-х годах, во времена диктатур. В этот период они действовали, оказывая гуманитарную помощь жертвам военной диктатуры, обнародовали факты нарушения прав человека. НПО поддерживали “передвижные кухни”, которые позволяли семьям-жертвам пережить первую волну шоковой терапии, устроенной неолиберальными диктатурами. В этот период был создан положительный образ НПО, даже среди левых. НПО считались частью “прогрессивного лагеря”. Впрочем, даже тогда были очевидны их пределы. Они обрушивались на нарушения прав человека в местных диктатурах, но только изредка находили виноватыми своих патронов из США и Европы, от которых получали финансирование и указания. Не было сделано серьезных усилий связать неолиберальные экономические политики и нарушения прав человека с новым поворотом империалистической системы. Очевидно, внешние источники финансирования ограничивали сферу критики и действий в защиту прав человека.

По мере роста оппозиции неолиберализму в начале 80-х годов, американское и европейские правительства и Всемирный банк увеличили финансирование НПО. Существует прямая связь между ростом социальных движений, бросающих вызов неолиберальной модели, и попытками разрушить их, создавая альтернативные формы социального действия через НПО. Основная точка слияния НПО и Всемирного банка - их общая оппозиция “этатизму”. Внешне НПО критиковали государство с “левой” точки зрения и защищали гражданское общество, а фактически занимались этим лишь во имя рынка. В действительности Всемирный банк, неолиберальные режимы и западные организации взяли НПО под свое крыло и поощряли их на подрыв национального государства благосостояния путем предоставления социальных услуг для выплаты компенсаций жертвам транснациональных корпораций. Другими словами, пока неолиберальные режимы наверху разоряли сообщества, наводняя страну дешевым импортом, извлекая деньги на оплату внешнего долга, отменяя трудовое законодательство, создавая растущую массу низкооплачиваемых и безработных трудящихся, НПО получали деньги, чтобы предоставлять “проекты самопомощи”, “народное образование” и переподготовку, чтобы временно поглотить небольшие группы бедных, вовлечь в эти занятия местных лидеров и подорвать борьбу против системы.

НПО стали “общественным лицом” неолиберализма, тесно связанным с верхушкой и дополняющим их разрушительную работу проектами на местах. Фактически неолибералы создали “клещи” или стратегию двойного захвата. К сожалению, многие левые обращают внимание только на “неолиберализм” сверху или извне (Международный валютный фонд, Всемирный банк), но не на неолиберализм снизу (НПО, малые предприятия). Главная причина такой оплошности - в переходе многих бывших марксистов к НПОшным формулировкам и действиям. Борьба с государством стала идеологическим пересадочным билетом от классовой политики к “развитию сообщества”, от марксизма к НПО.

Так что до тех пор, пока неолибералы передают выгодную государственную собственность в богатые частные руки, НПО не являются частью профсоюзного сопротивления. Наоборот, они развивают местные частные проекты, продвигая идею частного предприятия (самопомощь) в местных сообществах, сосредотачиваясь на малых предприятиях. НПО наводят идеологические мосты между мелкими капиталистами и монополиями, получающими выгоды от приватизации - все во имя борьбы с государством и построения гражданского общества. Богатые путем приватизации собирают огромные финансовые империи, а профессионалы из среднего класса, работающие в НПО, получают небольшие суммы на офис, транспорт и мелкие экономические действия. С политической точки зрения важно заметить, что НПО деполитизируют целые слои населения, подрывают их приверженность государственным работодателям и вовлекают потенциальных лидеров в мелкие проекты. Когда неолиберальные режимы нападают на общественное образование и учителей, НПО воздерживаются от помощи борющимся учителям из общественных школ. Лишь весьма изредка НПО поддерживают забастовки и протесты против низких зарплат и урезания бюджета. Поскольку финансирование их образовательных акций идет от неолиберальных правительств, они избегают солидарности с борьбой преподавателей. На практике, “неправительственный” означает “противник социальных расходов”. Это освобождает основную массу денег для неолибералов, чтобы они помогали капиталистам-экспортерам, а маленькие суммы тонкой струйкой текут от правительства в НПО.

На деле неправительственные организации не являются неправительственными . Они получают средства от иностранных правительств или действуют как частные субподрядчики для своих правительств. Часто они в открытую сотрудничают с правительственными учреждениями в стране или за границей. Такой “субподряд” устраняет профессионалов с постоянными контрактами, заменяя их на временно нанятых. НПО не в состоянии предложить долговременные исчерпывающие программы, которые может выполнять социальное государство. Вместо этого они предоставляют ограниченные услуги узким группам людей. Еще важнее, что их программы подотчетны не местным гражданам, а иностранным спонсорам. В этом смысле НПО разрушают демократию, поскольку забирают социальные программы из рук своих граждан и избранных ими официальных лиц, чтобы создать зависимость от никем не избранных иностранных чиновников и коррумпированных ими местных властей.

НПО переключают внимание людей и их борьбу с национального бюджета на самоэксплуатацию, чтобы обеспечить местные социальные услуги. Это позволяет неолибералам урезать социальные бюджеты и переводить государственные средства для финансирования безнадежных долгов частных банков и обеспечения займов экспортерам. Самоэксплуатация (самопомощь) означает, что платя налоги государству и ничего не получая взамен, трудящиеся должны еще работать дополнительные часы со скудными ресурсами и тратить скудную энергию, чтобы получить услуги, которые буржуазия продолжает получать от государства. Более фундаментально, идеология НПО “частной добровольной деятельности” подрывает смысл “общественности”: саму идею, что правительство обязано заботиться о своих гражданах и защищать их жизнь, свободу и стремление к счастью; что политическая ответственность государства необходима для благосостояния жителей. Вопреки идее ответственности перед обществом, НПО поощряют неолиберальную идею о личной ответственности за социальные проблемы и важности частных ресурсов для решения этих проблем. На деле они возлагают на бедных двойную ношу, поскольку люди продолжают платить налоги, чтобы финансировать неолиберальное государство, обслуживающее богатых, но могут при этом рассчитывать только на личную самоэксплуатацию для решения своих собственных проблем.

НПО и общественно-политические движения

НПО делают акцент на проектах, а не на движениях; они “мобилизуют” людей работать на обочине, но не бороться за контроль над основными средствами производства и богатства; они сосредотачиваются на технической финансовой помощи проектам, а не на структурных условиях, создающих повседневную жизнь людей. НПО позаимствовали язык левых: “народная власть”, “равенство полов”, “устойчивое развитие”, “управление снизу”. Но проблема в том, что этот язык соединен с идеей сотрудничества с донорами и правительственными агентствами, подчиняющими практические действия неконфронтационной политике. Локальная природа действий НПО означает, что “полномочия” никогда не выходят за рамки влияния на мелкие области социальной жизни с ограниченными ресурсами и на условиях, установленных неолиберальным государством и макроэкономикой.

НПО и их постмарксистский профессиональный штат прямо конкурирует с социально-политическими движениями за влияние на бедных, женщин и расово отверженных. Их идеология и практика отвлекают внимание от источников бедности и решений этой проблемы (заставляют смотреть вниз и внутрь, а не вверх и наружу). Если говорить о малых предприятиях, то решение лежит в устранении эксплуатации иностранными банками. Вместо этого доказывается, что проблема лежит в индивидуальной инициативе, а не в вывозе прибылей за границу. Помощь НПО затрагивает небольшие части населения, создавая конкуренцию между сообществами за скудные ресурсы, искусственно генерируя различия, приводя к сварам внутри сообществ или между ними, подрывая таким образом классовую солидарность. То же самое относится и к профессионалам: каждый подгоняет свою НПО под выспрашивание денег у иностранных фондов. Они конкурируют за представление более приятных для иностранных спонсоров предложений, но объявляют при этом, что выражают мнение своих последователей. Результатом служит лишь разрастание НПО, дробящих бедные сообщества на отдельные группки и подгруппки, неспособные увидеть более широкую социальную перспективу, в которой они живут, и еще менее способных объединиться для борьбы с системой. Недавний опыт также показывает, что иностранные спонсоры финансируют проекты во время “кризисов” - политических и социальных вызовов существующему положению дел. Как только движения угасают, они тут же переключаются на финансирование “сотрудничества” в стиле НПО, включая проекты НПО в свои неолиберальные планы. Экономическое развитие, совместимое со “свободным рынком”, а не социальная организация социальных перемен становятся доминирующим пунктом программ финансирования. Структура и природа НПО с их “аполитичной” позицией и их упор на самопомощь деполитизируют и демобилизуют бедных. Они подкрепляют выборные процессы, поощряемые неолиберальными партиями через средства массовой информации. Политическое просвещение, изложение природы империализма, классовой основы неолиберализма, классовой борьбы между экспортерами и временно нанятыми рабочими всячески избегаются. Вместо этого НПО обсуждают “отверженных”, “бессильных”, “крайнюю бедность”, “гендерную или расовую дискриминацию”, не поднимаясь до обобщающих признаков социальной системы, создающей эти явления. Включая бедных в неолиберальную экономику через исключительно “личные добровольные дела”, НПО создают политический мир, в котором видимость солидарности и социальных действий прикрывает консервативное подчинение международным и национальным структурам власти.

Это не просто совпадение, что в регионах, где НПО занимают преобладающее положение, независимые классовые политические действия сходят на нет, а неолиберализм пользуется полной свободой. Это означает, что рост НПО повсеместно коррелирует с усилением неолиберального финансирования и углублением бедности. Несмотря на рассказы о немалых местных успехах, всеобъемлющая власть неолиберализма остается неприкосновенной, а НПО продолжают разыскивать себе уютные ниши в его щелях. Проблеме формулирования альтернатив ставятся препятствия и другим способом. Многие из бывших лидеров партизанской борьбы и социальных движений, профсоюзов и массовых женских организаций были вовлечены в НПО. Некоторых, несомненно, привлекла надежда - или иллюзия - что они получат доступ к рычагам власти и смогут сделать что-то хорошее. Но в любом случае предложение искушает: более высокая зарплата (временами в твердой валюте), престиж и признание со стороны иностранных спонсоров, заграничные конференции и знакомства, офисный персонал, относительная безопасность от репрессий. Социально-политические движения, напротив, дают меньше материальных выгод, но большее уважение и независимость, а еще - что более важно, свободу бросить вызов политической и экономической системе. НПО и их иностранные банковские благотворители (Межамериканский банк развития, Всемирный банк) издают газеты с историями успеха малых предприятий и других проектов самопомощи - не упоминая, однако, что большинство таких проектов заканчиваются крахом, массовое потребление в стране падает, дешевый импорт затопляет рынок, а процентные ставки взлетают все выше и выше, как, например, в сегодняшней Мексике.

Даже “успехи” затрагивают всего лишь маленькую часть бедных и длятся они, пока на этом рынке не появятся конкуренты. Пропагандистская ценность успехов индивидуальных малых предприятий, впрочем, важна для подкрепления иллюзии, что неолиберализм является народным феноменом. Нередкие яростные народные взрывы, происходящие в местах, где поддерживаются малые предприятия, свидетельствуют, что в обществе главной является не идеология, а экономика, а НПО так и не смогли заменить независимые классовые движения.

И, наконец, НПО создают новые формы культурной и экономической зависимости, новые формы колониализма. Их проекты разрабатываются или, по крайней мере, одобряются, на основе “указаний” и приоритетов империалистических центров и их учреждений. Эти проекты предписываются и потом “продаются” местным сообществам. Оценки делаются империалистическими учреждениями и для них. Смена приоритетов финансирования или неправильные расчеты приводят к тому, что группы, сообщества, фермы и кооперативы просто выкидываются на свалку. Всё и вся постоянно подгоняется под соответствие спонсорам и требованиям оценщиков проекта. Новые королевские наместники следят за соответствием целей, ценностей и идеологии представлениям спонсора, а также за правильным использованием фондов. Случающиеся “успехи” сильно зависят от продолжения поддержки извне, с прекращением которой они сразу же распадаются.

В то время, когда массы НПО все более становятся инструментами империализма, существует небольшое их количество, пытающееся разрабатывать альтернативную стратегию, поддерживающую антиимпериалистическую и классовую политику. Никто из них не получает средств ни от Всемирного банка, ни от европейских и американских правительственных агентств. Они поддерживают попытки объединения местной власти с борьбой за государственную власть. Они соединяют местные проекты с национальными социально-экономическими движениями: захватывают большие земельные поместья, защищают общественную собственность и национальную собственность от ТНК. Они политически солидаризируются с социальными движениями, борющимися за экспроприацию земли. Они поддерживают борьбу женщин, связанную с классовыми перспективами. Они понимают важность политики в определении того, за что надо бороться на местах и не откладывая. Они считают, что местные организации должны бороться на национальном уровне, а национальные лидеры должны быть подотчетны активистам на местах. Одним словом, они не постмарксисты.

Перевод Юрия Дергунова и Юрия Жиловца





?subject=Джеймс_Петрас._Марксистская_критика_постмарксистов">Ваше мнение

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна

Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100 Service