(продолжение, начало см. http://www.left.ru/2004/12/harris111.html)

"Коммунар"

Запорожье - индустриальный город на берегах реки Днепр, где находятся первая в Советском Союзе гигантская гидроэлектростанция и плотина, называемые Днепрогэс. Ещё не все турбины были установлены, но электрическая энергия уже вырабатывалась, уже поступала оттуда на окружающую её территорию, в том числе – и на комбайновый завод, "Коммунар".

Это был старый завод, построенный ещё в царские времена, и до недавнего времeни он выпускал устаревшие косилки, которые срезали зерновые, но не имели сложного аппарата, изобретенного Сайресом МакКормиком, который позволяет связывать снопы узлом.

Завод "Коммунар" закупил несколько комбайнов фирмы "Катерпиллар", разобрал один из них и снял чертежи с каждой части. Когда туда прибыл я, они как раз собирались начать сборку первой машины. Международные патентные права не были препятствиям, ибо советское правительство ещё не вступало ни в одно из подобных международных соглашений.

Старый завод выглядел точно так же, как и в царское время, за исключением арки, украшенной красными флагами, выстроенной перед его входом.

Директор принял меня и попросил меня показать ему мою профсоюзную книжку. Я рассказал ему, что в прошлом году я работал на уборке урожая как раз на таком комбайне, который собирался выпускать завод, и что я помог собрать три таких комбайна. Я подозревал, что никто на этом заводе не видел комбайн в действии, на уборке урожая, и узнал позднее, что так оно и было.

Он спросил, сколько я хочу получать. Я сказал, что в колхозе получал 90 рублeй, в Москве, давая уроки русского красным командирам - 145 рублей, и на "Росткомбайнстрое" - тоже 145. Директор сказал, что будет платить мне столько же, 145 рублей, добавив, что рабочий день длится семь часов, и что за любое дополнитeльное рабочее время я буду получать сверхурочные. Он выписал мне пропуск на завод и проинструктировал меня сделать противотифозную прививку в заводской поликлинике, после чего пойти к Абраму Бродскому, начальнику сборочного цеха. Бродский работал в Соединенных Штатах и говорил по-английски, мы быстро подружились.

Я нашел Бродского во дворе, он работал вместе с бригадой над первыми этапами сборки комбайна. Это было очень похоже на ту сцену, которую я застал, когда впервые встретился с Робертсоном в "Верблюде". Бродский захотел узнать о моем опыте с комбайнами фирмы "Катерпиллар", где я работал в США, почему решил приeхать в СССР. Потом он спросил, нужна ли мне рабочая одежда, добавив, что её можно найти в заводском магазине. Я ответил, что привез с собой рабочие брюки, голубые рабочие рубашки, даже рабочий пиджак на холодную погоду. "Ну, в июнe пиджак вам не понадобится под горячим украинским солнцем. Но ваша американская рабочая одежда вызовет своего рода сенсацию."

"Как насчёт языка? Рабочие говорят по-украински?"

"Вы услышите и украинский. Я не очень хорошо сам его понимаю. Болъшинство знает русский. В цехах, где работает много недавних выходцев из сел, украинского гораздо больше. Вы уже нашли, где будете жить?"

"Нет, как мне это сделать?"

"Представители профсоюза выделяют комнаты новоприбывшим. Они находятся в административном здании. Приходите ко мне завтра утром в семь утра, и начнем работу на сборке. Кстати, сегодня вечером профессор из Москвы дает у нас лекцию о том, как уменьшить напряжение на рабочем месте. Если хотите, приходите послушать."

Представитель профсоюза рассказал мне, что комнату найти было, как и почти повсюду, нелегко. "Мы ещё не успели построить новые квартиры для наших рабочих. Единствeнные свободные места, которые у нас сейчас есть., - в рабочих бараках, на вeршине холма, за вокзалом. Это времянки, в каждой живет по 40 человек. Единствeнное, что хорошо, - квартплата там всего три рубля в месяц. Когда у нас появится свободная комната, я Вам сразу сообщу."

Я сказал ему, что бараки меня вполне устраивают, ибо мне нравится возможность общаться с советскими рабочими. Через несколько недель он предложил мне комнату в городе, но к тому времени в бараках у меня появились друзья, и я не захотел переезжать.

В тот вечер я отправился в заводской клуб послушать лекцию. Бродский сказал мне, что она была предназначена для членов компартии, но никто против моего присутствия не возражал.

Профессор обсуждал физическое напряжение рабочих, выполняющих повторяющиеся движения на рабочем месте. "Что может сделать в таком случае рабочий?" – спросил он. "Если он чувствует эффект онемения, ему может помочь временно приостановить работу, посмотреть на самый удаленный от него обьект, который ему виден, - возможно, через окно, - и подождать так минуты две. После этого работу можно продолжать. "

После лекции я спросил Бродского, как бы он отреагировал, если бы увидел, что в рабочее время я вдруг остановлюсь и уставлюсь вдаль в своего рода трансе. "Вам такая терапия не понадобится, " - ответил он, - " На сборке комбайнов Вам каждый час придется делать что-то новое. Но в прошлом у нас был конвейер на сборке старых косилок. Мы останавливали его на десять минут каждый час, чтобы наши рабочие могли отдохнуть, закурить, сходит в туалет. Продуктивность нeмного уменьшилась, но зато рабочий дух, настроение у рабочих улучшились, а это самое главное."

На следующее утро я присоединился к сборочной бригаде, работавшей над самым первым комбайном, сделанным в СССР. Некоторые детали были изготовлены в других местах, мотор был сделан в Сталинграде, на тамошнем тракторном заводе, но большая часть деталей производилась здесь, на месте.

Но чертежи оказались неточными. В нескольких случаях во время сборки я обнаружил отверстия, к которым ничто не подходило, и нам приходилось делать новые вручную. Мы собрали первый комбайн за десять дней. Нам принесли несколько снопов пшеницы, чтобы мы смогли попробовать его в деле. Несколько из нас работали далеко за полночь, чтобы правильно подработать все его детали, потому что на слeдующее утро машину должна была осматривать комиссия. Я решил остаться в цеху и спать на свeжем снопе сена, что было отмечено в заводской газете!

На следующее утро осматривать Комбайн Номер Один прибыли директор, секретарь парткома, профсоюзный секретарь со своим сопровождением. Мы запустили мотор и пропустили несколько снопов через машину, я стоял сбоку и подхватывал образцы соломы в свою шляпу, показав директору, что зерна в сломе почти не оставалось. Чистое зерно было собрано в баке.

Тест был успешным, но было очевидно, что работу на поле эта первая машина не выдержит. Части её слишком сильно вибрировали из-за проблем с отверстиями, о которых я рассказал выше. Весьма мудро руководство завода подарило эту первую машину сельскохозяйственному музею в Харькове. Там она оставалась до нацистского вторжения в СССР в 1941 году. Фашисты взоpвали музей - и "мой" комбайн вмeсте с ним.

После того, как мы собрали один комбайн за десять дней, руководство завода обещало устроить в нашу честь банкет, если мы сможем собрать десять комбайнов за десять дней. Мы старались изо всех сил, работая сверхурочно. В конце 10-днeвки мы выстроили в ряд десять машин, которые выглядели весьма впечатляюще, но в которых не хватало многих важных частей.

Комитет из руководства прибыл проинспектировать машины, не прокомментировал нехватку этих частей и обьявил, что банкет мы все равно заслужили. Это был прекрасный вечер, за которым последовало общее собрание в заводском театре. Меня попросили сесть в президиуме - знак вежливости в адрес единственного иностранца на заводе. Я наслаждался собранием, когда председатель вдруг неожиданно попросил меня сказать несколько слов. Я встал и начал говорить о радости от работы на машине, которая сможет освободить сотни тысяч крестьян от тяжелого труда на ручной уборке урожая. Когда я закончил свою речь, наступила гробовая тишина. Советские рабочие обычно вежливы и дружелюбны, так что я не мог понять, в чем. дело. Было очевидно, что мое знание русского языка оказалось недостаточным для произнесения подобной речи, меня не поняли. Я сказал Бродскому, что если меня ещё когда-нибудь попросят выступить, я буду говорить по-английски, а он сможет меня перевести. Он согласился, что это произвело бы более хорошее впeчатление.

Мое смущение от неудавшейся речи было несколько смягчено позднее, когда наш завод посетила французская делегация, один из членов которой выступил перед рабочими по-русски. Я слышал, как рабочие вокруг меня тихонько спрашивают: «О чем. это он говорит?» - мне было легче понятъ француза, ибо его корявый русский был ближе моему собственному, и я даже перевел окружающим что-то из того, что он говорил.

Последующие десять дней мы провели, доделывая наши десять комбайнов. Но к тому времени, когда я уехал с завода, работа в цехе прогрессировала до такой степeни, что мы вполне были способны выпускать по комбайну в день. А заводские инжeнеры улучшили американскую модель….

По мере того, как я привыкал к заводской работе, она вовсе не становилась скучной и повторяющейся. Напротив, я ощущал атмосферу возбужденности, все старались как могли. Без сомнения, свою роль сыграло то, что все мы знали: мы были первыми производителями одной из двух основных машин, которые были призваны превратить крестьян этой страны в современных фермеров. На дворе стоял 1930 год, и Сталин начал всесоюзную кампанию по коллективизации. Именно в то время, когда я работал на заводе "Коммунар", коллективизация осуществлялась такими быстрыми темпами, что это вызвало некоторое смятение на селе. Именно тогда Сталин выступил со своей статьей "Головокружение от успехoв", предупреждавшей о необходимости замедлить темпы формирования новых колхозов, консолидируя вместо этого уже созданные. В oсобенности он предупреждал излишне энтузиастски настроeнных партийных организаторов о недопустимости угроз в адрес крестьян, которые выражали сомнения по поводу вступления в колхозы. Его предупреждение было услышано, и многие тысячи крестьян вернулись к своим индивидуальным хозяйствам. Но в то же самое время из Москвы к нам поступило распоряжение производить как можно больше комбайнов - стране был нужен каждый комбайн, который мы могли произвести. "Каждый комбайн обеспечит успех коллективного хозяйства."

Наш рабочий день был очень коротким, и у нас оставалось много свободного врeмени после работы. Наша смена длилась с семи утра до трex часов после полудня, с часовым перерывом на обед. Чтобы компенсировать короткие рабочие дни, завод работал семь дней в неделю, но каждый рабочий работал четыре дня, а на 5-ый у него был выходной. Мы были поделены на пять групп, так что каждый день 1/5 нашего коллектива отдыхала.

Эта необычная рабочая "неделя" вызвала бы трудности, если бы среди нас были посещающие церковь. Но мне такие не встретились. Проблемы начинались, если двоe людей, чьи выходные не совпадали, намеревались заняться чем.-нибудь в свободноe время вместе. Если не было возражений со стороны начальства, можно было помeняться выходным с другим рабочим. Я много раз делал это для своих новых товарищей.

Обед в заводской столовой был примечателен тем, что последние 15 минут обедeнного часа отводились под профсоюзное собрание. Обед был с 11 до 12 часов, и как только мы входили в столовую, нам выдавали горячее. В дополнение к этому выдавалась пинта молока, но по карточкам,…

На коротком профсоюзном собрании каждый день обсуждались самые разнообразныe производственные вопросы. Вскоре после того, как я прибыл на завод, кто-то предложил изменить наши рабочие часы. Почему бы не урезать обеденный перерыв на 15 минут и не заканчивать рабочий день на 15 минут раньше? Мы провели голосование, и руководство завода согласилось.

В другой раз мы обсуждали поведение одного из рабочих, которого уволили за пьянство на рабочем месте. Любое увольнение сначала должно было быть одобрено профсоюзом. Мы знали этого рабочего, он был приятным человеком, и мы решили дать ему ещё один шанс. Руководству приходилось учитывать наше мнение, но на следующeе утро мы увидели за заводскими воротами огромную и очень похожую карикатуру на этого рабочего, с красным носом и с бутылкой в руке, подвешенную под странным углом.

На наших профсоюзных собраниях также обсуждали важнейшие события в жизни страны. В Москве проходил съезд компартии. Он вынес решения по поводу темпов индустриализации страны. Начальник цеха Бродский, член Коммунистической партии, в течении 3 дней рассказывал нам о решениях съезда. Он всегда оставлял время для вопросов и комментариев, которых было предостаточно.

После 3 собраний Бродский рассказал мне, что он собирался сделать тот же самый доклад в другом цеху. Он посоветовал мне пообедать там, если я хочу научиться чему-то новому. Бродский знал, что многие рабочие там только недавно приехали из деревни. Они занимались работой, не требовавшей особой подготовки.

Во время первого собрания Бродский обьяснил, что он доложит о сьезде партии, и начал объяснять его политическое значение. В отличие от нашего цеха, рабочие в этом цеху не проявили особого интереса к его докладу. Они продолжали болтать друг с другом, да так громко, что Бродского практически не было слышно. Прeдседатель призвал к порядку, который установился, но только на короткое время. Когда Бродский спросил, есть ли вопросы, вопросов ни у кого не было. Вторая сессия прошла так же, как и первая.

Но в конце третьей сессии , когда Бродский призвал задавать вопросы, один из рабочих поднял руку. Бродский был очень; доволен - наконец-то нашелся и в этом цеху рабочий, заинтересовавшийся докладом.

"Я слышал, вы говорили, что наши заводы выпускают миллионы пар обуви. Если это правда, то я хочу узнать, почему, когда я пошел в магазин, мне там обувь не продали?" - это была не политическая реакция, нo естественная для крестьянин . Бродский ответил: "Это правда, что выпускаются миллионы пар обуви нашей промышленностью. Но в нашей стране около 200 миллионов человек, и поэтому обувь всe ещё распределяется по карточкам,"

Я сам испытал на себе эту проблему за неделю до этого. Я попытался купить пару обуви, Я мне сказали, чтобы я принес письмо с работы, подтверждающее, что моя обувь износилась, и мне нужна новая пара. Эта пара у меня не была последняя, так что я оставил это дело.

Обрисованный выше инцидент иллюстрирует различие в уровне политического развития у промышленных рабочих и у крестьян. Достаточно неожиданно мне пришлось столкнуться с другим примером этого.

Один старый рабочий, член Коммунистической партии, был со мной особенно дружeлюбен. Однажды он спросил меня, чем. я собирался заняться в "День Индустриализации". Я ответил, что никогда не слышал о таком дне. Он обьяснил, что это было похоже на субботник: добровольцы выходили на работу в свободный от работы день. Он рассказал, что выразил желание добровольно посетить расположенный неподалеку колхоз и проработать там день в знак солидарности между городскими рабочими и тружениками села. Он спросил, не хочу ли я поехать с ним, и я с радостью согласился.

Я обменял свой выходной день с другим рабочим, и рано утром мы сели на поезд и отправились в деревню в 40 км от города. Завод заплатил за наши железнодорожные билеты. К шести утра мы уже вышли в поле. Мой друг рассказал мне, что этот коллектив существовал всего первый год, что он был пока ещё достаточно примитивным по форме - то есть, крестьяне временно объединили свои инструменты, повозки и лошадей, но были намерены разобрать их по домам после уборки урожая., если не захотят оставаться в колхозе и предпочтут вернуться к личному хозяйству.

Мы присоединились к группе, которая сидела в ожидании того, пока с травы сойдeт роса. В середине сидела пожилая женщина с тетрадкой на коленях, старательно записывающая имена собравшихся. Она пользовалась плохим карандашом ,постоянно облизывала его, и её губы из-за этого были фиолетовыми.

Один из ребят решил немного подшутить над ней. "Бабушка, " - сказал он,:- "Отложи свою тетрадку. Все равно никто не сможет прочесть, чти ты там написала. Иди-ка ты лучше домой."

Он быстро добился желаемой реакции. Она захлопнула тетрадку, уставилась на нeго и выдала ему, что она думает не только о нем самом, но и о его предках . Все расхохотались. Потом кто-то повернулся ко мне.

"Вы - инженер?" - любой иностранец должен был быть по меньшей мере инженером, если уж не профессором.

"Нет, я механик."

"Ну, товарищ механик, вон там у нас стоит молотилка, видите? Она плохо работает. Посмотрите на нее, не могли бы Вы её починить?"

Я видел насмешливые взгляды, которыми они обменивались. Я осмотрел молотилку. Я заглянул в нее сбоку и увидел, что в одном из экранов была дыра величиной футбольный мяч. Я заметил им, что проблема, возможно, кроется в этой дырe. Все рассмеялись. Все знали, что молотилка доживает свои последние дни.

Звеньевой обьявил, что зерно достаточно просохло для молотьбы. …

После полдня работы я спросил своего напарника по работе, что он думает о новом коллективе.

"Ничего хорошего, "- сказал он.

"Почему так?"

"Видишь вон ту деревню? Многие члены колхоза спят себе и спят, но примут участие в дележе урожая, как и те, кто здесь сейчас работает."

"Не может быть, "- сказал я, - " Ведь старая женщина же записывала имена присутствующих. "

В конце дня я поделился услышанным со своим заводским товарищем, рассказав ему об отношении к работе своего напарника. "Я заметил то же самое, "- ответил мой рабочий, - "И нам надо что-то с этим делать."

Мы направились в деревню и нашли здание, где размещалось руководство колхоза. Он добыл там коллективный договор, в котором ясно было записано, что вознаграждение после уборки урожая будет произведено в соответствии с числом отработанных часов.

Он рассказал мне, что даже председатель в этом колхозе неграмотный, и что никто толком не знает, что именно записано в коллективном договоре. Он спросил, когда в следующий раз намечено провести общее собрание колхозников, потом договорился с заводом, что поедет в колхоз в тот день и разъяснит ситуацию членам колхоза. Он сказал мне, что считает своим долгом коммуниста разобраться с этой проблемой.

Однажды во время прогулки с этим товарищем я спросил его, доволен ли он новым социалистическим обществом.

"Строительство коммунистического общества - процесс более длительный, чем. осуществление революции. Я всегда был революционером. Ещё в 1905 году я объединился с небольшой группой рабочих здесь, в Запорожье, с мечтой свергнуть царя. Мы построили баррикады на той самой улице, по которой мы сейчас с тобой идем.

Это была очень неудачная попытка, конные казаки перепрыгнули на лошадях черeз нашу баррикаду, остановили коней и пригвоздили нас к ней. Наше участие в рeволюции продлилось всего минут 10. Не знаю, почему нас не сослали в Сибирь. Наверно, потому, что они знали, что нас не стоит особенно бояться."

Пока он рассказывал мне это, мы поравнялись с товарищем Ветчинкиным, директором завода. Он поздоровался с нами и прошел мимо. Мой друг повернулся ко мне:" Тебе не понять значимость этого неболъшого инцидента. До Революции, если мы увидели директора или хозяина завода, мы должны были освободить дорогу, снять шапки и поклониться ему. Он нам даже и головой бы не кивнул."

Я вскоре снова встретился с директором, при несколько неожиданных обстоятельствах. Мы собирали комбайны под открытым небом, так как новый цех только строился. Вокруг было много деревянных строительных лесов, так что курить строжайше запрещалось.

Я некурящий, но я нашел колонку неподалеку, под которой можно было умыться во время рабочего перекура. Это освежало гораздо лучше, чем. сигарета.

Однажды я только-только стащил с себя рубашку и начал обливаться водой из колонки, как мимо прошла молодая крестъянская девушка с 2 ведрами. Я попросил её вылить одно ведро на меня. Она со смехом согласилась.

Как раз в тот момент из-за угла здания вышел директор Ветчинкин с сопровождающим ,которого я раньше никогда не видел. Я подумал, что, наверно, это ревизор из Москвы. Директор посмотрел на меня сердито и начал меня отчитывать. Девушка испугалась и накрыла голову фартуком. Она чувствовал себя очень глупо и поэтому схватила свои ведра и убежала.

Я решил, что нет смысла быстро натягивать на себя рубаху, стоял и слушал дирeктора. Его тирада завершилась словами: "Так вот как Вы поднимаете Вашу социалистичeскую продуктивность?"

Тогда я заговорил, объясняя, что я не курю, но иногда во время перекуров прихожу сюда, чтобы освежиться холодной водой. Я добавил, что это был первый случай, когда мне кто-то помогал облиться, и заверил директора, что после холодного душа моя продуктивность поднимется, да ещё как.

Конечно, как только я открыл рот директор понял, что перед ним был единствeнный на заводе американец. Его спутник рассмеялся на мое обьяснение, что позволило и директору улыбнуться, и они ушли. Больше я об этом инциденте ничего не слышал.

В горячие летные дни, когда у нас не было сверхурочных, многие из нас купались в Днепре, на чьих берегах было много красивых песчаных пляжей. Всегда находился кто-нибудь, кто перевозил нас на другой берег в лодке за пару копеек.

Иногда галопом проскакивали мимо кавалерийские красноармейские отряды, красноармейцы вместе с лошадьми переплывали на другой берег.

…На берегу я узнал молодого человека, работавшего в бухгалтерском отделе завода. В ходе нашего разговора я спросил его, что случилось с бывшим владельцeм завода.

"Я - сын бывшего владельца, "- ответил он. "После революции моему отцу разрeшили остаться в качестве менеджера. Конечно, зарабатывал он не намного болъшe, чем. привык платить своим лучшим рабочим."

Я спросил у него о его личном опыте. Притесняли ли его как-нибудь?

"Единственное притеснение было в том, что я не мог закончить учебу. Я хотел стать инженером, но предпочтение было отдано детям рабочих. Я все равно надeюсь, что смогу продолжать учебу."

…Местная газета рассказал о случае на Сталинградском тракторном заводе. В то время там работало около сотни профессиональных американских механиков, помогая подготовке советских специалистов.

Некоторые из них были афро-американцами. Однажды белый южанин обиделся на чeрногo рабочего и нокаутировал его. Русские рабочие задержали его и вызвали милицию.

Дело было воспринято серьезно, в заводском клубе провели рабочий товарищеский суд, куда пришли сотни рабочих. Судьи не приняли объяснений белого американца, что чернокожий действовал ему на нервы. Нападение - это преступление, точка. Можно было понятъ реакцию обвиняемого, так как он перед этим выпил, но оправдать её было нельзя.

Судьи быстро вернулись с решением: "Если бы обвиняемый был советским гражданином, он понес бы суровое наказание за нападение, вызванное расовыми предрассудками. Но так как обвиняемый- американец, не приученный уважать в равной степени всeх людей, мы вынесли следующее решение: депортировать обвиняемого из СССР без права на возвращение. "

"Но, " - продолжали судьи, "- Этого недостаточно. Мы тоже виноваты, потому что ничего не сделали для того, чтобы просветить американцев. Отныне наша заводская газета будет выпускать страничку на английском языке, с целью oбразования амeриканских товарищей."

На заводе "Коммунар", за сотни миль от Сталинграда, многие рабочие спрашивали меня об этом инциденте. Это правда, что белый в моей стране может ударить чeрного, не понеся за это какого бы то ни было сурового наказания? Мне пришлось ответить, что в моей стране процветают расовые предрассудки, что случаются даже линчевания бандами расистов, и что виновных практически никогда не наказывают.

В сентябре, после уборки урожая, нагрузка на наш завод несколько снизилась. Я решил, что пришла пора мне покинуть завод и начать думать о возвращении в Соединенные Штаты.

В мой последний день на заводе во время обеда было обьявлен, что американский товарищ уезжает. Сразу начались вопросы.

"Хочу узнать, какая зарплата была у Товарища Соединенные Штаты?" - это выражало неприязнь некоторых рабочих к тому, что на Сталинградском заводе американцам платили больше, чем. местным. Когда я ответил, что мне платили 145 рублeй плюс сверхурочные, задавший вопрос был удовлетворен.

Учитывая, что на дворе стоял 1930 год, следующий вопрос оказался пророческим: " Если когда-либо начнется война против СССР, на чъей стороне будет воевать американский товарищ?"

Этот вопрос требовал дипломатичного ответа. "Я публично обещаю вам всем, что никогда не сделаю ничего, направленного против интересов советского рабочего класса или рабочего класса США."

Этот ответ был принят. Но следующий вопрос требовал ещё больше дипломатии: "Я хотел бы узнать, вступит ли американский товарищ в ряды американской компартии по возвращении домой?"

Я ответил: "Это во многом зависит от того, захочет ли американская компартия видеть меня в своих рядах." Правда заключалась в том, что я мало что знал об американской компартии и никогда о такой возможности не задумывался.

Я получил причитающиеся мне деньги и заметил, что из-за большого количества сверхурочных я заработал больше директора. Он, как член компартии, мог получить только партийный максимум, зачастую меньше, чем. его наиболее квалифицированные рабочие.

В финансовом отношении мое положение было превосходным. В совходе "Верблюд" мне платили 90 рублей, но со сверхурочными доходило до 157. МакДауэлл купил у меня ящик с моими инструментами за 140 рублей. Расходы были минимальными:

Декабрь в Москве:

Доходы: уроки красноармейцам: 145 рублей Частные уроки: 47 рублей Итого: 192 рубля

Расходы: съем комнаты: 30 рублей Еда: 60 рублей Театр и другое: 20 рублей Теплая одежда: 48 рублей Коньки: 16 рублей Стирка в прачечной: 4 рубля Уроки русского языка: 18 рублей

Итого: 196 рублей

Июль в Запорожье:

Доходы: зарплата, включая сверхурочные: 298 рублей 70 копеек Премия за первые десять комбайнов: 25 рублей Итого: 323 рубля 70 копеек.

Расходы: жилье: 3 рубля Еда: 60 рублей Профсоюзные взносы: 8 рублей Книги и другое: 25 рублей

Итого: 96 рублей.

К концы августа, когда я покинул завод, моя последняя зарплата включала в сeбя плату за неисполъзованные два с половиной дня отпуска за 73 дня, что я проработал на заводе. За это я получил ещё 16 с половиной рублей.

(продолжение, "Отдых на Черном море", читайте в следующем номере)