Лефт.Ру Версия
для печати
Версия для печати
Rambler's Top100

Ирина Маленко
Sovietica/Совьетика
Глава 16. Особо важное задание

 

«Жаркою страстью пылаю, сердцу тревожно в груди

Кто ты - тебя я не знаю, но наша любовь впереди.»

(П. Арманд «Тучи над городом встали»)

 

...В Ирландии редко бывает по-настоящему жарко, но та весна выдалась не редкость неирландской. Я сидела в саду, стараясь спрятаться в тень, когда скрипнула калитка, и показался человек, которого я совершенно точно видела первый раз в жизни - и в то же время необычайно чем-то знакомый, похожий на кого-то очень мне близкого.

-Добрый день, - сказал он высоким, но хрипловатым, как у Шуши из книги Кира Булычева об Алисе голосом, - Я - Брендан O’ Райли, брат Финтана...»

Брат Финтана? Ну конечно же, это мог быть только он! Тот же крючковатый нос, те же голубые глаза, - только Брендан выше ростом и погрузнее. Я вспомнила, что рассказывал о нем  Финтан...

« Брендан  работал с нами в организации бывших политзаключенных в Дублине. Но ему очень сложно работать с людьми, он слишком чувствительный после того, как побывал в заключении. Он прекрасно разбирается в компьютерах, в видеосьемках - но стоит кому-то что-то не так сказать, - и он может просто тихо все оставить, выйти за дверь и не вернуться...»

Финтан всегда говорил о своем младшем брате с большой любовью. Почти по-отцовски, я бы сказала: он на 9 лет его старше. Было такое чувство, что Финтан хотел бы защитить его собой от всех жизненных невзгод....

Однако сегодня все получилось наоборот. Финтан, ветеран-республиканец, находится в далекой Латинской Америке, в одной из самых опасных в мире тюрем. Вместе с двумя своими молодыми товарищами он обвиняется в военном обучении местных партизан. Доказательства? Да такие же, как у североирландских юнионистов и британских колонизаторов практически во всех недавних политических делах, касающихся ирландских республиканцев  в самой Ирландии: «А вот мы верим, что...»

Сегодня Брендан О’Райли - мой гость. Я много раз беседовала с ним по телефону, но вижу его впервые. Нервы у него напряжены за последнее время до предела: он практически единственный изо всей семьи, кто навещает Финтана за океаном, его гнетет неизвестность, окружающая дальнейшую судьбу его старшего брата, которым он с детских лет восхищается, а недавно скончалась их самая старшая сестра, заменившая в свое время им мать : Шоне не было и 65-и...

- Она сгорела, как свечка,- тихо рассказывает Брендан. - Финтан не смог с ней попрощаться и очень по этому поводу переживал. Я думаю, то, что случилось с ним, сыграло немалую роль в таком резком и неожиданном ухудшении ee здоровья.

«.... Было очень приятно получить твоe письмо. Мне тоже были интересны эти беседы - долгими ирландскими вечерами, в расслабленной домашней обстановке, за стаканом ирландского кофе.... Кофе здесь навалом, но только кофе- безо всяких добавок в него виски!

Нам не повезло, что армия/американское посольство решили арестовать нас и бросить нас в тюрьму, но утешает то, что мы оказались в очень интересной ситуации из-за этого. Страна, где мы находимся, вполне возможно, станет первой странoй мира, в которой произойдет одна из важнейших революций ХХI века - что-то по своему историческому значению сравнимое с Вьетнамом. Великий капиталистический проект Корпоративной Глобализации, кажется, не срабатывает в Латинской Америке. И эта страна станет полем сражений Левых с Правыми, ибо Соединенные Штаты, кажется, решили, что она настолько важна для них стратегически, что для них является делом жизни или смерти подавить левых повстанцев здесь. Мы находимся в прекрасном месте для того, чтобы наблюдать, как на наших глазах делается история - конечно, надо будет еще выбраться отсюда живыми, чтобы эту историю поведать! Другое везение- что я наконец-то смогу выучить испанский язык - язык Революции в сегодняшнем мире, и то, что мне посчастливилось встретиться, жить среди и беседовать обо всем происходящем с заключенными партизанами, парамилитаристами, солдатами здешней армии и полицейскими и даже отдельными американцами, работающими здесь на местное правительство. Наконец, третье благословение судьбы - в том, что теперь у меня будет свободное время, по крайней мере, пока, для занятий живописью. Когда я был свободен, я всегда был слишком занят, и у меня, кажется, никогда не было возможности или свободы посвятить этому время, из-за давления происходящих вокруг событий.»

(из письма Финтана)

...Финтан родился в день, переменивший мир, - день американской атомной бомбардировки одного из японских городов - в Ратмуллене, графство Донегал, на самом северо-западе острова Ирландия. Может быть, поэтому он сам тоже всю свою жизнь стремился изменить историю?

«....Получил твою книгу о Петре Первом! Это очень интересная книга; как только пройдет завтрашний день, я смогу по-настоящему уйти в нее с головой!

Что такого особого в завтрашнем дне? Завтра начинается суд! В какой-то степени он уже начался сегодня. Сегодня была пресс-конференция, организованная нашими адвокатами. За много недель до нее мы постарались предусмотреть любой нелегкий вопрос, который нам смогут задать, все тpюки обвинителей и недружественно настроенных журналистов, и познакомить всех в нашей команде со всеми деталями- это нелегко сделать в стране, где фактически существует чрезвычайное положение, новые зоны с введенными там законами военного времени, экономика находится в катастрофическом положении, валюта стремительно падает, а требования и угрозы МВФ и Всемирного Банка вызывают массовое беспокойство среди тех, у кого еще есть работа - и отчаяние у тех, кто ее уже потерял. Но я отклонился. Итак, пресс-конференция прошла утром - и, кажется, успешно. Правительственные СМИ, которые так радостно смаковали каждым словом обвинителей в прошлом году, теперь имеют возможность опубликовать точно так же каждое слово защиты - и все это еще до начала официального суда! Нам рассказывают, что многие люди следят за нашим делом по телевизору с большим интересом и удовольствием, чем за «мыльными операми»! Конечно, когда все это закончится, они вернутся к своим будничным делам, а мы будем стараться извлечь как можно лучшие результаты - и надеяться. Завтра нам станет ясно, выдвинет ли обвинитель в действительности против нас требование приговорить нас за военную подготовку партизан или сконцентрируется на менее серьезных обвинениях в использовании фальшивых паспортов.

Все это дело - в высшее степени политическое, и если его как следует раздуть, вовлечет в себя эту страну, Ирландию, как Север, так и Юг, Британию, Америку, Венесуэлу, Никарагуа и может быть, Европу (все-таки мы- европейские граждане!). За фальшивые паспорта обычно просто депортируют...»

(из письма Финтана)

...По иронии судьбы, графство, на территории которого находится самая северная географическая точка Ирландии- мыс Малин Хед, политически относится не к Северу, а к Югу - Ирландской Республике. Объясняется это просто: большинство населения в Донегале составляют католики-ирландцы, и, если бы он вошел в 20-е годы в состав «Ольстера», здешние потомки колонизаторов-протестанты не смогли бы обеспечить себе в нем большинство. Поэтому от Донегала, так же как и от других графств, исторически относящихся к ирландской провинции Ольстер- Кавана и Монагана, они отказались. Настоящий Ольстер - а не выдуманная страна «протестантского правительства для протестантского народа», - в миниaтюре повторил судьбу всей Ирландии, оказавшись искусственно разрезанным...

Может быть, поэтому ольстерцы Ирландской Республики всегда лучше понимали своих северных родственников, чем находящиеся далеко от «всех этих проблем» дублинцы - и всегда находились на переднем краю борьбы за объединение страны? Скорее всего, так...

Поговорите с рядовым фермером в Каване или с торговцем автомобилями в Монагане - или с вынужденным эмигрировать в молодости в Англию в поисках работы, так, как был вынужден сделать и Финтан, жителем Донегала - и вы сами убедитесь в этом.

Донегал - одно из немногих мест в Ирландии, где население (по крайней мере, его часть) до сих пор сохранило свой родной ирландский язык. Однако, по словам Брендана, их семья не была ирландскоязычной:

- Да, Финтан свободно говорит по-ирландски, очень любит язык и всегда старается его пропагандировать - его дети тоже говорят на ирландском дома, - но сам он выучил его уже только будучи взрослым, среди ирландcкиx республиканцев в британской тюрьме. Северный город Дерри находился от нас совсем рядом - всего по другую сторону залива. В детстве мы часто ездили «за границу»- на Север, и то, что мы там видели, как там власти обращаются с такими же ирландцами, как и мы, глубоко потрясло Финтана и определило ход всей его последующей жизни.

«.... Вокруг в настоящее время много шума и смятения, ибо идет второй день этой части судебных заседаний, и у нас много посетителей. Все дело в суде -  власти делали все возможное, чтобы заставить наших защитников выступить первыми и таким образом показать любые слабости в защите, которые они потом  могли бы использовать для инструкций своим свидетелям. Но наши адвокаты заявили, что защита имеет право сначала выслушать обвинения и только после этого должна выступить с ответом.

Результатом этого стало то, что дело откладывалось - сначала до 5, потом до 6, потом до 7 числа. Это устраивает власти по двум причинам: это дает им больше времени и заставляет защиту тратиться на привоз свидетелей из Ирландии и наблюдателей за процессом из нескольких различных стран еще раз!

С другой стороны, это также обнажает тот факт, что у властей нет по-настоящему надежных свидетелей и серьезных доказательств, что облегчает для нас получение поддержки общественного мнения и разоблачение здешней судебной системы, а заодно - и всей этой прогнившей системы политической и роль американской поддержки для нее...

На этой неделе нас посетили несколько депутатов ирландского парламента и 1 сенатор, а также очень хорошие адвокаты (2 ирландца, австралиец и 2 американца). Я думаю, что мы смогли нанести существенный политический ущерб местной системе и американской помощи, оказываемой ей - но время покажет. Американские адвокаты были знакомы с Латинской Америкой, и у них нет ни малейших иллюзий насчет того, какие преступления совершает данное правительство на своей территории...

Чувствую себя неплохо и пробую заняться живописью. С приветом и с любовью,

Финн. «

(из письма Финтана)

...Финтан, как и многие донегальские парни, в 70-е годы работал в Англии. Строил дороги. «Практически все дороги того времени там были делом рук наших донегальских парней. Это при том, что в самом Донегале до сих пор нет ни одного настоящего шоссе,»- вспоминал  знакомый с Джимом по тем временам в Лондоне фермер Фрэнк. - «У Финтана тогда была большая черная борода, делавшая его похожим на ирландского разбойника из народной песни. Мы знали его как Инженера...»  Говорят, что в молодости он состоял в рядах «инженерного взвода ИРА» - однако сам Финтан никогда особенно много о своем прошлом не рассказывал.

«... Ну, вот наконец и закончилась вся публичная часть судебного процесса - у судьи будет несколько месяцев (3) для того, чтобы вынести свое решение. Армия уже выразила свою позицию на прошлой неделе: что никто не должен верить в нашу невиновность, согласно генералу, являющемуся ее главой. Это было сказано на тот случай, если на судью произвело впечатление наличие большого числа иностранных наблюдателей на процессе, - или на любой другой случай, если он думал «оказать им поблажку».

Сегодня мы читали один местный журнал. Для здешних читателей это то же, что «Тайм» в Америке. Там была помещена статья о нашем процессе, практически выдержанная в духе той же линии, которую высказал тот генерал . Тон статьи был насмехающимся в адрес нашей защиты.

Судья, может быть, помнит также, что случилось в одном из здешних городов 5 или 6 лет назад. Немецкий подданный был арестован и обвинен в сотрудничестве с партизанами. Когда дело дошло до суда, судья объявил его невиновным и выпустил на свободу. Вскоре после этого судья был арестован и провел 2 года в тюрьме. Предупреждения армии надо принимать всерьез. Несмотря на все это, публиситет вокруг нашего дела затрудняет положение обвинителей, и нас могут оправдать по обвинению в подготовке партизан. Но нас могут серьезно наказать за паспорта, максимальное заключение за это - 8 лет. Что же, подождем - увидим.

Сколько нам придется ждать? По закону у судьи есть 3 месяца. Он сказал СМИ, что это - очень сложное дело, и что ему потребуется некоторое время для того, чтобы прийти к решению. Я думаю, что этим он хотел сказать, что ему потребуются все 3 месяца - или почти все. Как только он вынесет приговор, обвинитель может его обжаловать - и почти наверняка так и сделает. Эта апелляция будет рассматриваться 3 судьями, у которых будет на это еще 2 месяца. Так что может долго еще продлиться, пока мы, наконец, не будем знать, что нас ждет. Конечно, решение может быть принято и быстрее..

.... Мы были в суде только 1 раз - чтобы зачитать наши заявления.. Теперь надо привыкать к тому, что снова надо ждать - но по крайней мере, больше не надо готовиться к тому, что сказать или делать.

Теперь я смогу опять сконцентрироваться на занятиях испанским языком и живописью - или просто расслабиться. Может быть, что-то читать....»

(из письма Финтана)

...Финтан побывал в нескольких тюрьмах за свою жизнь - как в самой Англии, так и в Ирландской Республике, в Портлише. Часто скрывался от властей; рассказывают истории о его скитаниях по «безопасным домам» (фермам, на которых прятались ирландские республиканцы- члены ИРА, в приграничных графствах ирландского Юга) и о том, как он успевал в последнюю минуту улизнуть от полиции... В последний раз он вышел на свободу во второй половине 80-х - и с тех пор активно включился в политическую жизнь Ирландии. Обосновавшись в Дублине, обзавелcя семьей. К высшим партийным должностям он никогда не стремился. И решил заняться полезным делом- образованием республиканской молодежи. Вместе со своим «боевым товарищем», обосновавшейся в Ирландии англичанкой Вайолет Финтан начал, не покладая рук, работать над программой политического образования для молодых людей, решивших пополнить республиканские ряды.

В отличие от КПСС в Советском Союзе, где почему-то негласно считалось, что идеология - дело самое элементарное, а потому она может быть отдана в руки любого «блатного» идиота, из-за чего мы в конечном итоге и с треском проиграли прежде всего идеологическую войну, ирландские республиканцы - и под этим словом я подразумеваю не националистических зажиточных выскочек, вроде уже упоминаемой мною «восходящей звезды», а именно таких людей, как Финтан, теx, кто не на виду, но являются, если так можно выразиться, подлинным хребтом республиканского движения, - прекрасно отдают себе отчет в значении и необходимости основательного, не формального, «для галочки» политического образования, дающего базис сформировавшимся у многих молодых людей, возможно, чисто эмпирически революционным убеждениям и создания группы подлинного авангарда молодежи, которая в свое время должна будет прийти им на смену  и повести страну к осуществлению республиканской мечты о единой, социалистической Ирландии, не позволив «попутчикам», которых так много в Шинн Фейн сегодня , переродить партию изнутри, как это произошло в нашей стране. И задача эта, как вы можете себе представить, - не из легких.

«Образование - политическое образование! -- имеет первостепенное значение. Именно оно будет играть решающую роль в том, в чьих руках окажется наша борьба в будущем, и каким руслом она пойдет,»- говаривал Финтан, один из немногих подлинных коммунистов в таком разношерстном ирландском национально-освободительном движении. Мы часами могли рассуждать о том, что произошло с Советским Союзом, как случилось, что коммунистическая партия оказалась вне контроля и переродилась изнутри, какие механизмы необходимы для того, чтобы избежать подобного в других странах в будущем, как должен народ осуществлять постоянный и действенный контроль над теми, в чьи руки дается власть - и Финтан высказывал самые интересные и достаточно практичные, не оторванные от земли идеи....

«.... Нельзя быть уверенными в том, что нас освободят в обозримом будущем- это же страна, чья система основана на несправедливости в отношении своего собственного народа, так что уж говорить об иностранцах, таких как мы!

Один из местных заключенных партизан , потерявший обе руки во время взрыва, пишет книгу о своей партизанской жизни. Я хотел помочь ему ее опубликовать, но они перевели его в другую тюрьму, и я потерял с ним контакт....

.... Барри сейчас читает «Мать « Горького.. Мы практически все время находимся в помещении, при искусственном свете, - и это длится уже 7 или 8 месяцев, из-за чего мне очень трудно сфокусировать глаза, и я стараюсь не читать слишком много. Кроме того, эффект ожидания приговора психологически делает очень трудным сконцентрироваться на чем бы то ни было - вместо этого я стараюсь учить испанский.

Я по натуре человек не очень общительный и довольно молчаливый, и это ограничивает мои возможности в языковой практике. Я больше по натуре склонен проводить время наедине с собой, рисовать или писать. Чтобы выучить испанский, мне было бы лучше болтать - любую ерунду, - но мне скучно говорить о ерунде.... Например, здесь очень популярны игры в карты и различные настольные игры, и многое беседуют в ходе игр, но мне это не интересно. Также популярностью пользуется смотреть телевизор, но это тоже очень пaccивное занятие. Когда у меня пройдет грипп, я постараюсь больше общаться с другими..»

(из письма Финтана)

Меня подкупала в Финтане его застенчивая открытость, если так можно выразиться - в том плане, что в отличие от многих ирландских националистов, этот незаметный, мягкий, не любящий говорить о себе, в отличие от стольких политиков, человек не замыкался на своем народе и его боли и проблемах. Ему было интересно все о других странах и культурах, он стремился к встречам с разными людьми, из разных уголков планеты - и разговаривал с ними совершенно бeз каких бы то ни было предрассудков или преконцепций.

«.... На этот раз они пытались попoртить нервы нашим родственникам во время визитов, пытаясь заставить нас принять гораздо менее благоприятные условия, чем те, которыми мы до сих пор пользовались. Но в конце концов они были вынуждены сдаться, и все осталось по-прежнему.

Здесь, в этой стране, бывший президент  крупнейшего профсоюза  был арестован по обвинению в связях с партизанами. Это надо видеть в контексте запланированной забастовки в нефтяной промышленности. Они арестовывают политических оппонентов и профсоюзных лидеров, особенно в районах, где развита нефтяная промышленность, а обвинения в связях с партизанами очень трудно отрицать любому общественно активному лицу. Это означает, что можно держать людей в тюрьмах годами - а потом, когда процесс против них развалится, они могут сказать : «Наша юстиция справедлива!» - потому что этих людей ведь не приговорили!

.... С новым режимом здесь нам больше нельзя иметь никакие электрические приборы, включая плейeры для компакт-дисков, - ничего, кроме маленького радио. Я надеюсь, что я увижу много новых фильмов когда вернусь домой, в Ирландию.

.... Правила здесь для нас становятся все более жесткими. Скорее всего, это влияние американской администрации, но, может быть, это связано с нехваткой денег в бюджете. Со следующего воскресенья мы должны отдать все электрические приборы - или же они будут конфискованы. Это включает и телевизоры, и даже такие кухонные аппараты, как миксеры. Это означает, что о видео не приходится даже мечтать. У нас здесь уже давно была копия фильма «H-3»[1], но мы так его и не увидели. У меня лично никогда не было здесь никаких электроприборов, так что мне нечего терять, кроме того, что некоторые вещи на кухне были удобны, когда надо было что-то приготовить на скорую руку вечером.

(из письма Финтана)

Брендан О’Райли посетил меня незадолго до одной из своих многочисленных поездок в Латинскую Америку. Он рассказал мне о том, с чем приходится сталкиваться родственникам ирландских заключенных при посещении тюрьмы там. О том, какие длинные очереди выстаивают посетители под палящим солнцем. О том, что детям разрешается посещать отцов только в определенное, одно-единственное воскресенье месяца. О том, как женщине-ирландке, возглавляющей кампанию за освобождение Финтана и его товарищей, не давали войти в тюрьму только потому, что она была в брюках, а женщинам полагается при ее посещении носить юбку. О том, как угрожающе кричат оскорбления вокруг Финтана хором многочисленные арестованные- парамилитарес, когда он выходит в общее пространство для того, чтобы воспользоваться телефоном и позвонить своим родным.... О том, как ирландцев уже пытались и отравить, и разлучить, отвозя единственного из ниx, кто говорит по-испански неожиданно в другую тюрьму, за много километров от столицы....

«...Твоя история с канадским туристом показывает, как работает пропаганда. Они запускают «утку» о том, что мы - наемники : наглая ложь, но многие этому верят. Думаю, что есть люди, которые верят и гораздо худшей лжи о нас. Интересно, что напишет эта продажная пресса, когда огласят наш приговор?

Я не слышал до этого о том, что бриты лоббируют за изменение названия улицы имени Бобби Сэндса в Тегеране. Бриты и американцы запугивают Иран как следующую возможную жертву их совместной агрессии. Естественно, бриты хотели бы забыть о преступлениях, совершенных ими в прошлом, но я надеюсь, что иранцы не дадут себя запугать! «

(из письма Финтана)

Финтан часто писал мне письма, но передавали их мне в основном через его родных или через Вайолет, с которой я тоже на этой почве быстро подружилась. Вайолет была очень незаурядным человеком. Из богатой английской семьи, она была единственной наследницей своих родителей и получила соответствующее воспитание. Например, ее представляли английской королеве во время ее первого бала. Закончила она один из престижных английских университетов по специальности «экономика». В ходе учебы Вайолет увлеклась марксизмом, и ее глубоко взволновала судьба трудовых людей – то, о чем она в детстве своем и понятия не имела. Вайолет пыталась им как-то помочь лично, раздала почти все свое наследство, а потом... Потом на ее жизненном пути встретился ирландский революционер, которого она полюбила. И Вайолет и сама стала бойцом ИРА. На ее счету было много смелых операций, о которых она не любит рассказывать. Зато мне рассказал о них Дермот. Например, о том, как она под видом французской аристократки захватила вертолет в Донегале и заставила его пилота сбросить на полицейский участок на Севере бомбу... в большом фермерском молочном бидоне. Но бидон застрял, когда они пытались его сбросить, а сама Вайолет с тех пор дважды побывала в тюрьмах. После суда она провозгласила, что гордится тем, что виновна!

Вайолет вышла замуж и родила и вырастила до 3 лет своего сына тоже за решеткой. Она живым примером доказывала, что можно и постороннему человеку в ирландском освободительном движении стать своим! Но то были другие времена, времена прямого действия, когда такие люди, как она были нужны, а сейчас... И все же, разговаривая с ней, я пыталась понять, в чем ее секрет, как она смогла стать тем, кем стала. Я не имею в виду, что для этого обязательно надо садиться в тюрьму, но ее острый ум и бесшабашность были мне определенно по душе. Хотя далеко не все любили ее в ирландских рядах - и тоже именно за это. Ну, а Финнула Вайолет просто ревновала...

При встрече с ней совершенно невозможно было сказать, что эта маленькая, худенькая женщина - аристократка. В ней было что-то резкое, голос у нее был низкий,почти мужской, насквозь прокуренный. Вайолет много курила, кашляла и крепко выражалась чуть ли не через каждое слово. Но, зная ее жизненную историю, я не чувствовала от этого никакой к ней неприязни - несмотря на то, что вообще-то не переношу ругательств.

-Финтан - это такой человек... такой удивительный... - говорила она, и у нее не хватало слов, чтобы его описать, и на глазах выступали слезы, которые она тут же украдкой вытирала: революционеру плакать не положено.

Они долгие годы проработали вместе, и некоторые республиканцы, не знавшие Финнулу, даже были уверены, что Финтан и Вайолет – семейная пара. У него не было никаких предубеждений перед ее английским происхождением, а еще я после общения с ней поняла, что Финтан так хорошо относился ко мне потому, что я напоминала ему чем-то Вайолет в молодости...

Нет, конечно же, мне было далеко во всех отношениях до этой отважной и бескорыстной женщины, но сама мысль о том, что в нас видят что-то общее, вызывала у меня чувство глубокого удовлетворения.

Один раз Финтан прислал мне письмо прямо на домашний адрес, причем заказное. Видели бы вы, какими глазами смотрел на меня наш почтальон! Странно, что сам Финтан об этом не подумал. Может, стал забывать уже, какая у нас тут жизнь?

Дай бог, чтобы она изменилась к лучшему к тому времени, когда он вернется наконец-то домой...

                                    ***

... Я начала отсчет последней недели до предстоявшей мне встречи с голубоглазым незнакомцем. Чем ближе подходил этот день, тем больше я нервничала. Не из-за возможной слежки - хотя я относилась к ней серьезно, - а из-за того, какой будет сама эта встреча. Что нужно ребятам, как мне не ударить перед ними лицом в грязь – из-за такого сорта вещей.

Во вторник меня вызвали переводчиком в Бангор – в дом-убежище для битых жен. Это очень меня взволновало, потому что напомнило мне о моем собственном недавнем прошлом. Я взяла на работе отгул на полдня и помчалась туда.

...И вот передо мной - моя старая знакомая! Это Марина сидит напротив меня, сложив руки на коленях в замочек и сдерживая слезы. Правда, как только она открывает рот, и я слышу ее голос, я понимаю, что это- слезы человека, не пытающегося разжалобить собеседника, а доведенного до отчаяния. До той самой упорной, решительной отчаянности, которая способна горы свернуть в трудную минуту. По собственному опыту я знаю, что человек доходит до такого состояния, только уже пройдя через огонь, воду и медные трубы, причем за достаточно короткий промежуток времени. Оно, это состояние, - если хотите, своего рода второе дыхание, совершенно неожиданно открывающееся у вас, когда вы уже практически думали, что сейчас свалитесь на беговую дорожку жизни, как та самая загнанная лошадь, которую положено пристреливать. Когда вы, уже почти поставивший на себе крест, вдруг, неожиданно для самого себя, думаете: « А с какой это стати я должен сдаваться? Нет, этого они от меня никогда не дождутся!»

 

Марина окружена разного рода социальными и прочими работницами, которым - по должности - полагается заботиться сейчас о ней и об ее двух дочках. Вместо этого ей приходится бороться и с ними - за обыкновенную человеческую жизнь. За самое элементарное.

...Она оказалась в этом приюте для избиваемых жен, как она сама считает, случайно. Она никогда в жизни не думала, что она, врач с почти 20-летним стажем , уважаемая, образованная, достойная женщина с двумя совершенно замечательными дочками- отличницами и тихонями, когда-нибудь окажется в подобном заведении.

Прошлым летом Марина , разведенная россиянка средних лет, весьма привлекательная, активная, умная, вышла сюда замуж, за «северного ирландца». Все, казалось бы, теперь должно быть хорошо. В родном Ставрополе ее дочкам завидовали одноклассницы: теперь они будут жить в цивилизованной стране, перед ними открывается новое будущее! Кто же мог предположить, что этот такой уважаемый с виду господин - фермер, у которого уже есть внуки, будет бить ее и всячески над нею издеваться?

Марина  практически не знала английского, когда приехала сюда - не говоря уже о том, чтобы знать, где в такой ситуации искать помощи. Но почти ежедневно повторяющееся зрелище того, как страдают дети - от того, что страдает она - вынудило ее на отчаянный шаг. Она два раза звонила в полицию (обычно у наших женщин здесь уходят годы на то, чтобы на это решиться - Марине понадобилось всего несколько месяцев). И, наконец, тайно бежала с дочками из своего нового дома, оказавшись в приюте. Нет, не в этом - этот, в приморском городке Бангор, вполне приличное место по сравнению с тем, где они находились до прошлой недели. В Северном Белфасте. В самой конфликтной зоне.

То, что она пережила там, было хуже, чем то, что было дома у второго мужа. Это во многом начало раскрывать ее глаза на здешнюю «цивилизованность». О том, что там произошло, она успела рассказать мне еще до того, как собрались ее социальные работницы.

- Я никогда еще в жизни не видела ничего подобного. Это просто не место для приличного человека. Матери-алкоголички, которым нет дела дo детей, тут же путающихся у них под ногами. Матери уходят на ночь - в «загул» - , хотя покидать приют не положено, как не положено и оставлять детей без присмотра. Дети маленькие плачут по ночам- зовут маму, а она в это время где-нибудь пьянствует с мужиком... И мужиков к нам в приют тоже водили, хотя правилами это строжайше запрещено. Нам с девочками выдавали всего по 20 фунтов в неделею - на троих. Сказали, что больше не положено, что я ни на что не имею права, и что мне, как русской, вообще надо убираться откуда заявилась. А попробуй прокормись на 20 фунтов в неделю на троих!

Это действительно практически невозможно. Мы с Сонни больше десяти лет назад питались на такую сумму на неделю вдвоем (а в Голландии  жизнь была подешевле, чем здесь!) - и то мы практически голодали. А за 10 лет, с учетом инфляции....

- И каждый день к нам подбегал на кухне этот ирландский малыш - и смотрел прямо в рот. Он был вечно голодный и рассматривал меня с таким изумлением - видно, никогда еще, бедняга, не видела, как мамы готовят. Их-то мамы с утра сунут им в зубы пакет чипсов - вот вам и весь завтрак! Сначала мы ему давали поесть - жалко же, но потом моя старшая сказала: «Мама, гони его! Он же так и будет с нами питаться, нам на него никто денег не добавит, а мы и так едва только ноги не протягиваем! У него мать есть!

У нас еду из холодильника воровали постоянно. Я хотела с ними поговорить, с этими матерями, - а мне тамошние работники сказали, что лучше этого не делать,- разводит Марина руками.

Я киваю: действительно, лучше этого не делать - если не хочешь потом ежедневных мелких пакостей, таких, как срезанные с пальто неизвестно кем пуговицы, разбитые неизвестно кем окна и тому подобное. Причем стоит только этому начаться - потом не прекратится долгое время. Именно так реагируют в Северной Ирландии люди на критические замечания в их адрес - даже если их поведение действительно ни в какие рамки не лезет. Покричать друг на друга с соседкой и разрядиться при этом можно дома, - но не здесь...

Последней каплей для Марины стала кража большего размера.

- Нас попросили уехать из приюта на выходные; предложили нам отель...

Хммм... Я бы сразу заподозрила, что что-то затевается.

- У нас прямо над комнатой было большое стеклянное окно, выходящее в коридор. Я давно еще спрашивала у директрисы: «А вдруг через него кто-нибудь залезет?», но она заверила меня, что такого здесь не случается. Мы заперли комнату и , довольные, уехали на выходные. Практически в чем есть. А когда вернулись, первое, что мы увидели, было это самое разбитое окно.. Я начала кричать, девочки - тоже. Открыли дверь - все перевернуто вверх дном, а наших вещей практически никаких нет.. Мы приехали обратно немного раньше, чем нас ожидали. Был понедельник, раннее утро, работники еще не пришли, были одни только жильцы. Я вызвала полицию. Так Вы знаете, мне же потом и досталось! Прискакали неизвестно откуда эти самые работники, сказали, что вещи наши собрали и закрыли в кладовку - после того, как увидели, что окно разбито, - и что нечего нам тут устраивать всякие истерики, а то живо окажемся на улице. Полиция тоже посмотрела на то, как мы все трое плачем, - и сказала, что еcли я не прекращу, то они меня заберут... Нас обокрали - и меня же еще заберут в полицию! Хорошенькие же у них тут законы! Их, кстати, больше всего разозлило, этих работников, что я вызвала полицию. А что бы вы сделали на моем месте? И что здесь неправильного? Принесли наши вещи. Кое-что уцелело, но все самое ценное пропало. Еще у меня рюкзачок был с лекарствами, которые я из России привезла - целый запас, на год, на все случаи жизни, так вот его выпотрошили напрочь, совершенно ничего не осталось. А мне говорят: «Лекарства? Какие такие проблемы? Пойдете и купите!» Мало того, что гады, знают, что у меня нет денег даже на еду, - еще и многие из этих лекарств здесь вообще не продаются! После этого я поняла, что оставаться там больше нельзя.. И вот мы- здесь. Здесь, конечно, мебель новая, все чистое, и все такое, но я уже никому не верю, не могу после этого, понимаете? Такие места - не место для приличной женщины и нормальных детей.

Конечно, не место.. Ну, а что делать, если так получилось, что пока другого места нет? Остается только стиснуть зубы и терпеть...

Социальные работницы тем временем с интересом взирают на Маринину тираду, пытаясь, видимо, угадать, о чем именно она мне рассказывает. Ведь официальная часть нашей встречи, куда я приглашена переводчиком, еще не началась. Начинают они со своей обычной песни: они просто хотят получше с ней познакомиться сегодня, узнать, какие именно у ее семьи нужды; почему старшая девочка не ходит в школу, хотя ей представили место? Так нельзя...

- Не ходит? Дайте ребенку прийти в себя после всех этих издевательств, - взрывается Марина. - Ей дали место - и сразу же устроили тест, чтобы определить, на каком она уровне, еще до приема туда. А как она может ответить на тест, если он на английском? Она спросила, можно ли пользоваться словарем, чтобы хотя бы вопросы перевести. Тогда бы она со всем справилась без проблем, за исключением этого самого английского, конечно. А ей говорят: не положено словарем пользоваться! Так как же они могут определить ее уровень? Ребенок переживает и теперь вообще никого не хочет видеть и никуда не хочет выходить. Сколько же можно над нами издеваться?

 Я перевожу все это - твердо, но в более спокойных тонах, ибо в англо-саксонской (включая англизированную ирландскую) культуре эмоциональность - не признак человечности и того, что у тебя есть сердце, а признак психической нестабильности и практически всегда играет против тебя в официальных инстанциях. Нашим людям, которые только недавно здесь оказались, это очень трудно объяснить. Пока сам не обожжешься пару раз, никому не поверишь.

Впрочем, они все равно видят ее эмоциональность. Я просто стараюсь смягчить возможные последствия.

 

- Мы заметили, что Марина часто берет ход дел в свои руки, ни с кем из нас не советуясь, - вкрадчиво замечает директриса. - Например, на прошлой неделе она взяла, никому ничего не сказала и сразу пошла сама, одна к омбудсману. Если бы она сначала обратилась к нам, попросила у нас помощи...

Я перевожу.

Марина переходит в наступление - и на этот раз, несмотря на эмоциональность, попадает в точку, какие аргументы надо использовать.

- Да, пошла одна. Разве я не просила помощи раньше - и безо всякого результата? Вы, конечно, для меня люди новые, но вы можете понять, что после того, что мы пережили на старом месте, мне уже трудно кому-нибудь доверять. Кроме того, вот эта женщина... - Марина указывает на социальную работницу, сопровождавшую ее и прикрепленную к ней еще и в прежнем приюте, - Она давно со мной занимается. Я давно просила ее узнать, какие у меня здесь права, а она заладила: «Никаких прав, Вам надо обратно в Россию.» Я не знаю, звонила ли она куда-нибудь насчет меня и действительно ли пыталась разузнать, но омбудсман мне вчера все объяснил... . Они взяли меня за руку и сами отвели к иммиграционному адвокату : так вот, у меня все те же права, что и у людей здесь, и я имею право на все пособия - слышите, на все, без исключения? И на то, чтобы встать в очередь на социальное жилье! А когда я рассказала ему, как мы с дочками жили на 20 фунтов в неделю, как я пыталась объяснить, что детям нужны витамины, что я- врач и знаю, как важно детям правильное питание, а мне в ответ на это сказали : « Пусть кушают фасоль и яйца, там много протеинов,»- он вообще пришел в ужас.» У меня у самого есть дети»,- сказал он мне, - «И это просто варварство!»

При упоминании фасоли и протеинов старая социальная работница вся покрывается багровой краской, и мне становится совершенно ясно, что этот «дружеский» совет исходит от нее. Той самой, в обязанности которой входило помогать Марине - и которая даже не удосужилась с августа по ноябрь позвонить в пару инстанций, чтобы получить нужную информацию, - зато раздавала советы по иммиграционному праву, как будто бы имеет какое-то специальное образование. Да, не только нашa страна, как в анекдоте, - страна советов...

В конце беседы социальные работницы убеждаются, что Марину лучше без перчаток не трогать - можно уколоться. Но будет ли ей от этого легче в будущем? Зная здешние нравы, мне трудно это утверждать.

Они оставляют нас вдвоем, и Марина делится со мной всем тем, на что я уже теперь перестала обращать внимание, но что так бросается в глаза новоприбывшему из нашего уголка света человеку. Как отвратительно-кровожадны западные телепрограммы («даже у нас такого еще нет!»), как идиотски глупа здешняя реклама («девушка радостно снимает с себя в парке трусы и размахивает ими над головой.. Угадайте, это была реклама чего? Оказывается, открылся новый ботанический сад!»), как никуда не годится здешнее образование («каждый год экзамены делают все легче и легче, а требования к детям все снижают, чтобы их не травмировать»).

Это она еще, как врач, к счастью, не сталкивалась со здешней медициной! ...

Я вышла из приюта в подавленном состоянии. Домой ехать не хотелось, тем более, что меня там никто не ждет. Вместо этого я пошла на набережную и села там на лавочку, прислушиваясь к шуму морских волн...

                                                ****

...После первого судебного решения я временно работала в дистрибуционном центре компьютерной компании - и считала дни до того дня, когда органы опекунства возьмутся наконец-то за наше дело. Сонни, несмотря на все его бравирование, кажется, рассчитывал не на такой поворот событий. Да, если разобраться, приятного в этом было мало для нас обоих - посторонние люди будут копаться в нашей с ним жизни и выносить судьбоносные для нашего ребенка решения только на основании впечатления, которое они от нас получат... Мне это казалось совершенным абсурдом, каким бы ни был исход дела. Но хуже всего из нас всех, конечно, все равно было Лизе...Мысль об этом точила меня изнутри как червь.

То, что я работала, здорово мне помогало собраться с духом и не сойти с ума. На работе некогда было смаковать собственные страдания, а после работы я так уставала, что, по крайней мере, могла нормально засыпать. Не говоря уже о деньгах, которые я откладывала - нам с Лизой на будущие билеты до России...

Коллеги мне попались хорошие, в душу не лезли, хотя я  буквально в 2-3 фразах посвятила их в свое положение вещей: ведь надо же будет с работы отпрашиваться, когда Совет начнет свое разбирательство. Единственно когда мне становилось на работе непереносимо тяжело -это когда по работавшему у нас в офисе весь день радио начинали петь песни того времени, когда мы с Лизой еще были вместе. Например, ее любимых Марко Борсато или  « Wereldmeid» Кати Схюрманн... Ну, а уж об  «Unbreak my heart»  я и не говорю! (Я и до сих пор выключаю радио, когда ее начинают там передавать.)  В такие минуты я вставала со стула и делала вид, что мне срочно нужно в туалет - еще не хватало плакать на рабочем месте!

Наконец к середине июля я получила письмо о том, что меня вызывают для  рассмотрения нашего дела.

Накануне этого дня, который многое должен был решить – make it or break it, все зависит от того, какое впечатление ты произведешь – мой  адвокат учила меня, как себя там вести, чтобы  впечатление от меня было хорошим.

- Пожалуйста, не «катите бочку» на Вашего супруга. Что было в ваших отношениях плохого - не скрывайте, но не наговаривайте на него лишнего. Что в нем хорошего как в отце, тоже спокойно расскажите. Это зачтется Вам как плюс. Ни в коем случае не проявляйте никаких эмоций, особенно когда снова увидите свою  дочку. Эмоциональный человек считается нестабильным. Ни в коем случае не плачьте, когда Вы ее увидите - я знаю случаи, когда родители из-за этого теряли своих детей. Потому что считается, что это ребенка расстраивает. Знаю, что Вам будет нелегко, но надо постараться. Вы молодец, Вы сильная, Вы сможете.

Ничего себе садизмчик! Попробуй тут не заплачь! И потом, у нас проявление эмоций как раз считается проявлением человечности - того, что у человека действительно болит сердце за дело или за других людей. Но нет смысла им это объяснять. Надо будет просто выплакаться хорошенько дома накануне.

Очень важно иметь хорошего адвоката. Мой собственный опыт подтверждает опыт О. Дж. Симпсона: без хорошего адвоката ты- какашка, а с хорошим адвокатом- человек...

Спасибо ей сердечное и низкий поклон за то, что научила меня  тому, чего я сама не знала и знать не могла! Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не она...

Женщина, которая встретила меня в Совете по защите детей, оказалась темнокожей суринамкой, и у меня ушла душа в пятки, когда я ее увидела: вспомнила свой печальный опыт с первым адвокатом. Но мефрау Хоохэйнде оказалась мягкой, уравновешенной и, что самое главное, стремящейся докопаться до сути дела.

Я рассказала ей все как было - не приукрашивая себя, не очерняя Сонни. Я очень хотела чтобы ей стало ясно, почему он это делает, что дело-то для него было совсем не в Лизе, а во мне. И что он сам не будет за ней ухаживать, а она очень привязана ко мне - и больше всего меня беспокоит не мое теперешнее состояние, а то, как моя девочка чувствует себя.

Сонни, оказывается, уже записал ее в школу, меня даже не проинформировав - в «белую» школу в Тилбурге, потому что он очень не хотел, чтобы она училась  в типично роттердамской «черной» школе.

- Позвольте, а как же он будет возить ее в школу в Тилбург, если сам живет в Роттердаме? Значит, собирается оставлять ее на всю неделю у своих родителей? Видите сами... А вообще-то он, конечно, Лизу любит. И родители его тоже много помогали мне, когда она была совсем маленькая....

Мефрау Хоохэйнде одобрительно кивнула:

- Отрадно это слышать. Некоторые родители, с которыми мы встречаемся, только обвиняют другого родителя во всех смертных грехах. А Вы отдаете должное родительским качествам Вашего мужа...

- Понимаете, в любой истории, конечно, всегда есть две стороны. Но сейчас самое главное не это, а то, чтобы ребенок не страдал. А я могу Вас заверить, что она скучает по мне, - сказала я ей в ответ.

На прощание она объяснила мне, что будет дальше. Теперь она вызовет Сонни и выслушает его версию. А потом назначит мне встречу с Лизой - здесь, у них в офисе. Она выйдет из комнаты и  будет через стекло наблюдать, как я с Лизой общаюсь, и какая у нее на меня реакция.

Со стороны, может быть, все это и звучало логично, но я чувствовала себя в тот момент каким-то подопытным кроликом в фашистской лаборатории. Представьте только себе: встретиться со своим ребенком после насильной разлуки в несколько месяцев - под наблюдением, не заплакать при этом и потом еще и под наблюдением же с нею играть... Каждый ли человек выдержит такое?

«Господи, дай мне сил!»- впервые в жизни молилась я, атеистка, про себя...

И вот настал и этот день.  Я  была в состоянии такого транса, после нескольких дней непрерывного себе внушения не сорваться и вести себя так, как от меня ожидается, что я действовала как бы на автопилоте.

Когда Сонни ввел Лизу в комнату, он не смотрел мне в лицо. Но и я на него не смотрела тоже - я смотрела на нее, свою дочку. Смотрела и не узнавала ее. Сердце мое сжалось, когда я ее увидела: нарядную, красивую, со стильной антильской прической - и совершенно затравленную,  тише воды ниже травы. Что они сделали за эти 2 с половиной месяца с Лизой - веселой попрыгуньей, ни секунды не стоявшей на месте и вечно весело щебетавшей? Передо мной понуро стоял маленький, не по возрасту серьезный человечек. Такой же, каким был на фото сам Сонни в его возрасте. Ведь для Луизы всегда было важнее то, как ее дети выглядят чем то, как они себя чувствуют. И Лизу она теперь тоже воспитывала по знакомому ей уже шаблону.

Увидев меня, Лиза просияла, протянула ко мне ручки:

- Мама! - и тут же осеклась, посмотрела на Сонни и замолчала.

Конечно, мефрау Хоохэйнде не видела какой Лиза была раньше и потому не могла оценить весь ужас того, что я увидела. В довершение всего оказалось, что за два месяца в Лизу успели вдолбить голландский язык – я была за постепенное ее ему обучение, играючи, не забывая и других языков, языков обоих ее родителей, а теперь, глядя на нее, я была почти уверена, что ее за каждое неголландское слово бьют и плакать не велят...

Причем сама Луиза, да и Сонни по-голландски говорили неважно. И вот теперь этому же неважному голландскому они учили и Лизу - вместо того, чтобы она сначала как следует освоила родные языки, а потом уже на этой основе учила иностранные. Ведь голландцы ей были как «в огороде бузина, а в Киеве дядька»: она не имела к ним ни малейшего отношения. Просто ей так не повезло, что она в Голландии родилась.

Естественно, я не могла сказать ничего из этого мефрау Хоохэйнде. Тогда бы мне Лизы точно не видать как своих ушей.

В глазах у меня дико защипало. «Не плакать! Не плакать! Не плакать!»- твердила я себе, потихоньку сжимая кулаки под столом. .

- Хорошо, менер Зомерберг, - сказала мефрау Хоохэйнде, - А теперь оставьте Лизу  здесь и подождите нас за дверью.

Сонни с недовольным лицом вышел, мефрау Хоохэйнде  тоже вышла - через другую дверь, и я осталась с Лизой одна.

Моим первым желанием было схватить ее в охапку и убежать. Но естественно, это было нереально. Объяснить ничего не понимающей Лизе, что происходит, я тоже не могла. Оставалось сидеть здесь как в клетке в зоопарке и знать, что за каждым вашим словом и жестом следят невидимые  глаза, и что на основе этого будет решаться, быть вам вместе или не быть. Говорить с родным ребенком на чужом вам обеим  языке, на котором ты отродясь с ней не говорила. Если я сейчас выдержу все это, то потом мне не будет страшно никакое Гестапо!- сказала я мысленно себе.

- Мама, - сказала вдруг Лиза по-голландски, - а Лева не придет?

- Какой Лева?

- Который тебя съел. Мне папа каждый раз говорит, когда я спрашиваю, где ты, что тебя Лева съел.

Мне хотелось закричать в голос. Но вместо этого я улыбнулась и сказала:

- Нет, Лева не придет.

- А кто придет?

-Киска придет.

И мы начали с ней играть... Я постаралась выбросить из головы мысли про невидимых Аргусов.

- Достаточно, мефрау Зомерберг, - сказала минут через 20 мефрау Хоохэйнде . Она вывела Лизу за дверь, Лиза в отчаянии смотрела на меня, не понимая, почему ее опять от меня уводят, и я сказала ей с улыбкой:

- Иди к папе, мы скоро увидимся.

У меня было темно перед глазами. Я слушала анализ моей игры с Лизой из уст мефрау Хоохэйнде , и до моего сознания не доходило ни единое слово, только то, что общее ее  впечатление было позитивным. Но я не могла даже обрадоваться. Я чувствовала себя как радистка Кэт в фашистских застенках, когда начинают пытать холодом ее новорожденного сына. Обычно на этом месте в фильме я всегда выключала телевизор или выходила во двор, чтобы его не видеть. А тут ничего выключить было нельзя.

Но я не упала все-таки, подобно радистке Кэт, в обморок, потому что в тот момент уже твердо знала: Сонни сейчас ждет меня внизу. Он никуда не уйдет. И он ждет меня  вместе с Лизой.

... Я оказалась права. Когда я спустилась вниз, Сонни сидел в своей машине на улице. Лиза обрадованно завизжала, меня увидев - и я снова увидела ее прежней.

- Поехали домой, души[2]!- сказал Сонни как ни в чем не бывало...

Эту часть своей жизни я обычно никому не рассказываю, даже когда рассказываю о своем разводе. Потому что когда я говорю об этом, то заново переживаю все, как наяву... А это выше человеческих сил.

****

С моря в Бангоре подул холодный ветер, и я очнулась. Господи, мне же давно пора домой! Скорее на поезд, а то опоздаю!

А суббота неумолимо приближалась....

В пятницу, когда нервы у меня уже были напряжены, как канат во время его перетягивания, у нас на работе произошло знаменательное событие: нам пришла по почте открытка c Барбадоса, где наши бывшие коллеги только что справили свадьбу...

Никто из нас долго даже не знал, что они встречаются друг с другом. Мы все познакомились одновременно: поступив на новую работу, меньше года назад.

…Когда Ольга в первый раз вошла в офис, все как-то просветлело вокруг: столько жизнерадостности и приветливости принесла с собой эта худенькая черноволосая девушка.

Уроженка знаменитого своим картофелем протестантского городка в Северном Дауне, она провела 4 года в Бельгии и только что вернулась оттуда. Вернулась совершенно другом человеком, чем ее воспитывали дома. Прежде всего, Ольга отказалась заполнять обязательную в Северной Ирландии при поступлении на работу анкету о твоей религиозной принадлежности.

- Я – человек, а не протестант или католик. Я не рассматриваю людей по этому признаку, - сказала она.

Когда нам звонили голландские клиенты, они принимали ее по акценту за бельгийку, но Ольга  всегда говорила им в ответ:

- Нет, я только жила в Бельгии, но сама я ирландка, - и эта совершенно нормальная фраза, выражавшая то, кем она себя ощущает, для некоторых моих коллег звучала чуть ли не вызовом. Хотя Ольгины предки живут в Ирландии уже много поколений, и даже ее фамилия – Айриш.

Для того, чтобы представить себе хорошенько наш офис, скажу вам только, что из всех наших ребят из «общей массы» ( парней, принадлежащих к одной и той же общине и обладающих в той или иной мере общим взглядом на окружающий мир) выделяются только швед Матиас, норвежец Тородд, голландец, выросший в католической семье своего отчима, по имени Джек, я да мой шеф, немец из ГДР, по имени Кристоф. Все остальные – добропорядочные протестантские молодые ребята (плюс одна не очень порядочная протестантская девушка).

Ольга  не попадала ни в какую категорию. Ее нельзя было назвать иностранкой – ибо она родилась и выросла в этой стране, говорит с комберским[3] акцентом и знает, как надо пить «Харп» и «Гиннесс»[4]; но и классифицировать ее как представительницу одной из общин тоже было нельзя. Слишком широким и свободным был для этого ее взгляд на мир. Это не значит, что она не несла в себе своей культуры: общаясь с ней, я ясно чувствовала специфику ее традиций (Ольга  была образцовым работником, очень усердной, никогда не опаздывающей, и на нее всегда и во всем можно было положиться – но делала она это естественно и непринужденно и было видно, что она вовсе не выслуживается: просто такова ее натура. Она не смогла бы стоять с метлами на субботнике, болтать и ждать, пока он кончится, как это делали многие мои соотечественницы дома – она бы быстренько подмела улицу и пошла для бесед в паб после этого!).

Такой же серьезностью отличались у нас многие: Марк, Гэвин, два Эндрю, два Стивена, Крис, Майкл, Вильям и Джеймс. Но они общались преимущественно друг с другом (и, конечно, с Ким и с Ольгой, которую они все-таки считали своей), а иногда с их уст срывались вещи, по которым можно было представить себе, о чем думают эти замкнутые ребята.

До сих пор помню реплики Майкла из Северного Белфаста, когда в интернет начали поступать первые итоги местных выборов (которые мы на работе, Боже упаси, не обсуждали друг с другом, ибо говорить о политике, не зная точно взглядов собеседника, в Северной Ирландии – это не простой дурной тон, но может быть и опасно для здоровья и жизни!).

Впрочем, такие, как Майкл, не считают даже, что мы, иностранцы, вообще можем иметь какое-то мнение об их политике и их политических партиях… Он мечтал, например, о том, что до его летнего отпуска в этом году, когда ему с семьей предстоит лететь на дешевые каникулы в Испанию, «от Афганистана вообще ничего не останется». Просто, чтобы вы представили себе, какого поля это ягода. Так вот, когда начали поступать результаты выборов (за которыми многие из нас потихоньку все равно следили через интернет), Майкл не удержался и воскликнул на весь офис, увидев хороший результат Джерри Келли от Шинн Фейн: «Келли!.. That bastard[5]!».

Мы в своем бенелюкско-скандинавском углу только с улыбкой переглянулись. В нашем углу был еще один парень, который не вписывался в общую картину. Единственный настоящий местный ирландский католик среди нас, Джо О'Коннор. Маленький и тихий (до поры, до времени). Его даже не хотели брать на работу, ибо «наймом» ведал весьма протестантский господин. Но Кристоф, который вышел, как и я, из соцстраны, и был чужд подобного рода предрассудков, спокойненько высказал, что в Северной Ирландии не так много людей, говорящих по-шведски, которые были нам нужны, чтобы ими разбрасываться. Вот так Джо попал к нам на работу.

Ни Ольга, ни Джо политикой не интересовались. Они просто были нормальными, хорошими ребятами. Джо - весь с головой в компьютерах, Ольга – по профессии преподаватель английского для иностранцев. Я помню, в каком шоке вернулась она с отдыха в одной из развивающихся азиатских стран, когда она впервые выехала за пределы Европы: она не представляла себе, что на свете существует такая нищета и социальная несправедливость и чувствовала себя ужасно виноватой, что она живет на Западе. Ей захотелось сделать что-то хорошее для этих людей. Ну, хотя бы даже научить их английскому, раз больше она ничего сделать не могла.

Лиц женского пола у нас на работе крайне мало. Я, старше их всех; Ким, маленькая девушка из печально знаменитой сектанством Баллимины (у нее уже есть жених, того же вероисповедания); замученная семьей и бытовыми заботами Лидия и – Ольга. Молодая, женственная, симпатичная, - хотя и не совсем свободная. Дело в том, что Ольгин бойфренд[6] остался в Бельгии. Мы много раз слышали о том, как она скучает по Гюнтеру; каждый раз на праздники и в отпуск она ездила к нему… И только когда мы немножко сблизились (что было не так-то легко, ибо я была ее начальницей!), Ольга призналась мне, как разочарована она в том, что Гюнтер не последовал за ней в ее родную страну.

-Я прожила в Бельгии 4 года, ради него, а он….

Ей хотелось до слез, чтобы любовь была как в книгах – чтобы он был готов всем пожертвовать и поехать за ней даже на край света, лишь бы быть вместе.

Наверно, Ольга права. Этим можно измерить настоящую любовь. Вот только ее в наш практичный век становится все меньше, и Гюнтер, работавший на брюссельской бирже и хорошо там зарабатывающий, честно не мог понять, чего от него хотят. Ведь он всегда так хорошо с Ольгой обращался, ведь у них в Бельгии все было, чего только душа захочет…. Чего же ей еще не хватает?

В 23 лет я хотела того же, чего и Ольга . И у меня был такой человек, который ради меня готов был пожертвовать если не всем, то очень многим. Но он не был практичным европейцем… Я и до сих пор считаю, что Сонни любил меня по-настоящему, когда вспоминаю, как он готов был даже бросить учебу и начать работать, лишь бы нам не разлучаться – когда нам «не верили» в полиции для иностранцев. «Почему вы хотите пожениться?» Господи, какой глупый вопрос! Конечно, потому что мы любим друг друга! Из-за чего еще люди женятся?..

Но все прошло. И через несколько лет, более или менее удобно обосновавшись там, где мы были, он уже не хотел видеть, насколько плохо было там мне. «Ты сама выбрала сюда приехать, тебя никто не звал», - был его любимый ответ. Пока я не отчаялась настолько, что уехала из той страны одна, без него… Я должна была сделать это намного раньше. Компромиссы работают только тогда, когда к ним готовы обе стороны. Но что говорить об этом – после драки кулаками не машут…

Одним словом, я очень хорошо понимала Ольгу. Мы подружились до такой степени, что она доверяла мне то, о чем не знали даже ее родители, не говоря уже об остальных коллегах. Она начала роман с нашим шефом, Кристофом. Ольга и Кристоф не были совершенными уже противоположностями друг другу. Они родились под одним и тем же знаком Зодиака (Овен) и оба, например, совершенно не могли врать. Но Кристоф, «человек с коммунистическим прошлым», разведенный мужчина моего возраста, добившийся того, чтобы стать менеджером «на Западе» (в то время, как у него дома каждый шестой – безработный) просто по самому складу своей жизни и обстоятельств был не из тех, кто «с головой « бросился бы в новый брак и сорвался бы с места. Для того, чтобы это понимать, надо было быть в одной с ним возрастной категории и общего с ним опыта в прошлом. Ольга же хотела как раз того, через что Кристоф и я в наших жизнях уже прошли – такой уж у нее был возраст…

Никто не знал (кроме меня), что Кристоф и Ольга  встречаются. Кристоф тоже не знал, что я об этом знала. Ольга делилась со мной развитием событий, - а все (или почти все) наши парни на работе втайне обожали ее и надеялись, что она обратит свое на них внимание, тем более, что все начали уже чувствовать, что между нею и  ее Большой Любовью в Бельгии пробежала черная кошка. Ольга была сама так дружелюбна с каждым – без жеманничания и кокетства -, что волей или неволей подливала масла в огонь этой их надежды, хотя сама она этого и не замечала. Для нее они были друзьями.

Я уехала на Кубу незадолго до того, как Ольга  в отчаянии порвала с обоими – и с Гюнтером, и с Кристофом.

-Мне хорошо с ними, но это – не то, - сказала мне она - Я хочу настоящей любви, с большой буквы!

Я не стала говорить ей, что Любовь с Большой Буквы чаще всего приносит не радость, а боль, и что для меня, например, это последнее, чего я хотела бы. Но Ольга еще так молода, что нет смысла пытаться учить ее на чужом опыте… Как поет Людмила Гурченко, «когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…»

Я зауважала Ольгу после этого ее поступка еще больше. Не всякая женщина добровольно захочет остаться в гордом одиночестве в то время, когда ей вовсе неплохо в компании того или иного мужчины, с которым они к тому же хорошие друзья. Своим несовременным идеализмом и максимализмом она даже напомнила мне  пушкинскую Татьяну.

Но мы все время говорим об Ольге. А что же Джо? Чем он занимался все это время и что вообще представлял из себя, как человек?

Уже через пару месяцев совместной работы я поняла: он – не из тех, кто позволит загнать себя в угол, как бы это ни пытались сделать на основании его происхождения окружающие. Джо много знал по работе, но никогда этим не задавался и всегда был готов объяснить с подробностями решение той или иной проблемы тому, кто ее не понимал.

В угол его загнать никто и не пытался. Но я заметила, что с ним почти никто не общается. Кроме нас, иностранцев, Ольги, да еще одного протестантского менеджера, который ценил его профессиональные знания и с которым они вместе выходили на перекуры.

О личной жизни Джо мы знали мало. Только то, что он выучил шведский язык, который так пригодился ему для получения этой должности, потому, что был влюблен в какую-то шведку. Джо был тихий, но и нельзя сказать, чтобы совершенно молчаливый парень. У него было классное чувство юмора, и иногда он с совершенно спокойным лицом «отмачивал» что-нибудь такое, что мы и не знали, что на это ответить…

Ему небезопасно было ходить на работу – особенно в июле, в период «глупого сезона» (silly season) маршей. Если Джек, у которого отчим был католик, и который живет в Западном Белфасте, еще мог с успехом притвориться забредшим сюда случайно голландским туристом, да пропеть голландский гимн «Вильгельмус» – о Вильгельме Оранском, то для Джо такой защиты не было. Его ирландско-католическое происхождение было видно по лицу за версту. Взять хотя бы одни только голубые как лен глаза… Наш швед, Матиас, у которого местная жена, сам понял, что может грозить Джо и предложил подвозить его на работу и с работы на машине…

Для Ольги период маршей был грустным периодом. Ей было стыдно. Хотя она и знала с детства, что это – часть местной жизни, долгие годы за границей настолько расширили ее кругозор, что она смотрела на это совершенно иными глазами, чем Крис, Джеймс, Вильям, Марк, Майкл, два Стивена и два Эндрю (Гэвин нас к тому времени уже покинул).

Иногда мы всем коллективом ходили после работы в паб – и чем дальше, тем меньше они общались с нами, хотя и всегда разговаривали нормально на работе. Мы оказались сами по себе: «бенилюксцы» и «скандинавы», я, Ольга, Джо, Джек, Матиас, Лидия, Тородд и новичок Микаэль из Дании. Мы даже подарки дарили друг другу ко дням рождения без участия «UK Helpdesk[7]« – хотя исправно давали им деньги на подарки и их отделу.

А потом я уехала на Кубу почти на целый месяц – а, вернувшись, в первый же день заметила странно-напряженное молчание между нашей группой и нашими «англичанами». Джек весь горел от нетерпения сообщить мне радостное известие.

- Ольга и Джо помолвлены! Они сейчас на каникулах в Шотландии, а в январе уезжают вместе в Италию!

Сначала я не поверила ему - не могло же все это произойти только за месяц, пока меня не было, тем более что я не заметила никаких внешних признаков разгорающегося романса между этими двумя, когда я уезжала! А Джек вообще известен у нас на работе своими глупыми шутками. Но это оказалось правдой – в чем я совершенно убедилась, когда сияющая каким-то внутренним светом от счастья молодая пара появилась в офисе после Рождества.

Они держали друг друга за плечи и смотрели друг другу в глаза, ни от кого этого не скрывая. И я только мельком успела заметить грустное лицо Кристофа. Но он вел себя достойно, не подавая никаких признаков уязвленного самолюбия или тяжело раненного сердца.  Чего не скажешь об остальной нашей братии.

- Они совсем перестали с нами разговаривать! – пожаловалась мне Ольга .-Они даже не отвечают на мои приветствия утром!

Как саркастически говорится на английском языке, «I wonder why[8]…»

Дело было не только в том, что пришел конец их тайным надеждам на то, что Ольга может выбрать одного из них. Они были до глубины души оскорблены тем, что Ольга  – «их» девушка! – предпочла им католика, одного из этих «Fenian bastards[9]«. Хотя вслух никто и не мог себе позволить этого произнести. Вместо этого они подвергли влюбленную пару молчаливому бойкоту.

Джо делал вид, что он этого просто не замечает. Да его и не интересовало ничего, кроме Ольги, в этот момент.

Ольга не могла этого не заметить. Ей было горько, но она продолжала ходить на работу с гордо поднятой головой.

- Теперь ты понимаешь, почему мы едем в Италию, - сказала мне она. С гордостью добавив, что Джо - в отличие от некоторых! - был готов ради нее оставить все, даже свой только недавно заслуженно приобретенный пост начальника отдела Скандинавских стран.

В последнее время в Северной Ирландии становится все больше того, что здесь именуется словосочетанием «смешанный брак». Словосочетание это тем специфичнее, что под ним подразумеваются не люди разных национальностей, как у нас, а всего лишь католики и протестанты. Есть даже Союз Смешанных Пар - специальное общество, где они общаются друг с другом. Однако такая любовь по-прежнему далеко не безопасна: у всех еще на памяти молодая католическая девушка, убитая друзьями ее протестантского бойфренда, которые сочли, что она ему «не пара». Или дети от смешанного брака, братья Куинн, маленькие мальчики, которых заживо сожгли лоялисты в Баллимони…

…Они бросались в неизвестное. Но Ольга  и Джо, как и все молодые и влюбленные люди, не думали об этом. Они считали дни до отъезда.

- Как же все это произошло, так быстро? Вас на месяц нельзя оставить без присмотра! - пошутила я. Ольга засмеялась.

- Я, честно говоря, давно начала замечать, что что-то витало в воздухе… Один раз я пожаловалась на Гюнтера, а Джо сказал мне: «Какой же он дурак! Да если бы у меня была такая девушка, как ты, я бы…» Ну, а потом, от одного, к другому… Меня еще никогда никто так хорошо не понимал! Я так счастлива, что даже они, - она кивнула в сторону UK Helpdesk, - не в состоянии этому помешать!

Когда наступил прощальный день Ольги и Джо на работе, никто из них не пошел с нами на ужин в их честь. Сослались на «усталость после долгого рабочего дня». Но мы – включая Кристофа – прекрасно провели его. Прощаясь, мы с Ольгой долго обнимались и целовали друг друга в щеки.

 Мне и и до сих по не хватает на работе их звонких голосов и добродушной жизнерадостности. Без Ольги и Джо стало так холодно…

Почему хороших людей в моей жизни становится все меньше и меньше?  А может быть, не только в моей жизни, а и вообще в мире?...

***

... И вот наконец настала суббота. У меня с утра начались рези в животе – как перед экзаменом. Это ведь тоже был своего рода экзамен.

Я встала так рано и собиралась так долго, что это было совсем на меня не похоже. Ведь, например, на  работу я собираюсь – включая завтрак – всего за полчаса.

Я вышла из дома как раз к первому дублинскому автобусу. В том, что я еду в Дублин, в общем-то не было ничего странного: я туда часто ездила, и это ни у кого подозрений не вызвало бы. Но сегодня все казалось мне другим, и я другими глазами смотрела на окружающий меня мир. Все 3 с лишним часа в автобусе я сидела как на иголках.

...И вот уже я вошла в малюсенькое - всего на пару столиков- кафе и заказала себе блины и кофе. Время подошло, он мог появиться в любую минуту, и мое сердце колотилось тяжелыми ударами, как куранты на Спасской башне Кремля. Кусок не шел мне в горло, и я решила подождать с блинами до его прихода.

Но таинственный незнакомец, как и в первый раз,опаздывал. И ничего с этим было поделать нельзя. Нельзя было даже позвонить ему и спросить, скоро ли он появится. Тем более, что у меня не было ни мобильника с собой, ни его номера. Я даже не знала, как его зовут.

Через некоторое время мне начало казаться, что на меня все смотрят. Собственно говоря, в кафе никого не было,кроме меня, так что это  «все» включало в себя только девушку-его работницу. На всякий случай я заказала кофе еще раз и начала читать принесенную с собой книгу, стараясь не думать о том, что делать дальше.

Может, я что-то перепутала? Может, это он что-то перепутал? День, место, время? Может, он не нашел это кафе? Может, решил не приходить потому, что обнаружил за собой слежку? Может, я не узнаю его когда увижу? Список крутившихся в моей голове возможностей постепенно разрастался до бесконечности.

Когда я уже совсем отчаялась, в дверях показалась знакомая сутуловатая  долговязая фигура. Я бросила на него один только взгляд и сказала себе: нет, такого человека невозможно не узнать!  Увидев меня, он радостно заулыбался и поспешил за мой столик.

- У меня уже блины остыли совсем, - этой фразой встретила я его.

- Давай, я закажу тебе новые, - огорошенный таким приемом, предложил мой знакомый незнакомец.

- Спасибо, не надо. Мне уже не хочется. Может быть, Вы кофе хотите?

В английском языке нет различия между «Вы» и «ты», поэтому я перевожу их на основе интуиции. Мне хотелось все-таки называть его на «Вы», а вот он, судя по его тону, перешел на «ты» в обращении со мной почти сразу.  И это помогло и мне быстро преодолеть барьер в общении с ним и стать менее формальной. Но я могу и ошибаться, конечно...Ведь этот человек был и по сей день остается для меня загадкой.

Незнакомец взял себе кофе и начал пить его маленькими глотками. В перерывах между этими глотками он негромко обращался ко мне:

- Сейчас я допью кофе, и мы пойдем погуляем. Может, знаешь здесь поблизости какой-нибудь скверик или парк, где можно бы было поговорить в спокойной обстановке?

Поблизости действительно был скверик, который я хорошо знала. Именно в этом скверике моя мама насмерть поругалась когда-то с бывшим советским офицером, ставшим здесь беженцем.

Это было буквально за углом.

Когда мы расплатились (мои блины так и остались стоять на столе нетронутыми) и вышли на улицу - оживленную, полную спешивших за субботними покупками дублинцев, он, не спрашиваясь, взял меня под руку. Каждый шаг отдавался гулом в моей голове. В две минуты добрались мы до скверика, в котором никого не было, только время от времени проходил какой-нибудь пенсионер с собачкой или пробегал кто-нибудь, старающийся похудеть.

Мы опустились на лавочку.

- Значит, так...Извини, я не расслышал в прошлый раз твоего имени?

-Женя, - чуть слышно сказала я.

- Значит, так, Женя.... – и он не стал бродить вокруг да около и изложил мне, что именно ребят интересовало.

 ...Думаю, что еще не пришло время рассказывать об этом в деталях. Даже несмотря на мирный процесс - а может, и как раз из-за него. Вот пройдет еще лет сорок, станет вся эта история достоянием ирландской истории, - разве что тогда... А пока воспользуйтесь, пожалуйста,  в этом месте собственным воображением! «В каждой строчке – только точки...»

Не могу сказать, чтобы я очень удивилась, когда его выслушала. Хотя все это все больше становилось похожим на какое-то кино. В жизни своей не думала, что окажусь вовлеченной в подобные события. Что-то из высказанного им было вполне реалистично, а что-то - совершенная фантазия в стиле Джеймса Бонда, так что я даже подумала про себя: «Интересно, за кого это они меня принимают? Может, думают,  что я какая-то супервуман [10]? Меньше надо голливудские триллеры смотреть!»

- Так... - сказала я. И решила сразу отделить зерна от плевелов и разъяснить товарищу, что, на мой взгляд, возможно, а что нет. Плюс почему.

Он слушал меня внимательно и серьезно.

- Хорошо, я это передам кому надо. И в следующий раз сообщу тебе, что мы по этому поводу думаем. Кроме нас с тобой, об этом деле знает только еще один человек. Мой шеф. И еще есть человек только для контактов - если мы с тобой разминемся по какой-то причине два раза подряд, тогда свяжись с нашим общим другом, он свяжется с этим человеком, а этот человек - со мной. А я потом таким же порядком передам тебе новую дату и время. Мало ли, всякое бывает, один из нас может заболеть или еще что... Если я замечу, что за мной следят, я тоже не приду. И ты, когда идешь на встречу, поглядывай вокруг. Смотри, где висят камеры слежения на улицах, постарайся их избегать. А если мы разминемся только один раз, то приезжай на то же место ровно через неделю, только не в такое же время, а, скажем, на час позже.

- Я скоро домой поеду...

 -Вот и хорошо. Встречаться будем где-нибудь раз в месяц, но это зависит от прогресса. Будем каждый раз договариваться о следующей встрече заново. Вопросы у тебя есть?- сказал он так же тихо, назначив мне новую встречу и готовясь к тому, чтобы подняться с лавочки и уйти.

- Есть. Можно мне узнать, как тебя зовут? – робко спросила я, чувствуя как душа  уходит в пятки от одного его взгляда.

Он белозубо улыбнулся.

- Call me Oisin[11], - просто сказал он. Подал мне на прощание руку и ушел.

А я осталась сидеть на лавочке, не в силах подняться с нее и переваривая все услышанное. Я была сильно взволнована. Ведь с этого дня моя жизнь принимала совершенно новый оборот. Я столько времени и так сильно хотела заняться настоящим делом... И вот оно, дело – такое настоящее, о каком я даже и мечтать не смела! Смогу ли я справиться с порученным? Смогу ли оправдать это доверие?

Я должна. Должна его оправдать!

 

...Ойшин! Какое удивительное имя!

Почему, ну почему я чувствую себя так, словно знаю его всю свою жизнь?...

***

...Я никогда не была раньше в этом Париже - Париже не Елисейских Полей и не Мулен Ружа, a в Париже рабочих предместий, том Париже, чьи улицы хранят память бесстрашных коммунаров, ушедших в бессмертие как пионеры воплощения в жизнь многовековой человеческой мечты о справедливой, достойной жизни для всех людей.

Сюда я приехала с Дермотом, у которого здесь были какие-то свои партийные дела. В первый день я присматривалась к улицам - таким французским, но так непохожим на слащаво-лощеный, зазывающий туристов, залепленный рекламой парижский центр. Я вдыхала в себя  аромат весенней листвы его бульваров и улыбалась дружелюбным, простым лицам его обитателей - представителей Парижа Трудового. Осыпающаяся с домов краска, покосившиеся ставни на окнах; группы беженцев, пришедших в благотворительную организацию за бесплатным супом, старые улочки парижских еврейских кварталов...

Незаметно ноги сами принесли меня к знакомому с детства по советским нашим школьным учебникам французского языка легендарному кладбищу Пep Лашез, И я зашла в его ворота, сама все еще удивляясь тому, что это происходит со мной не во сне, а наяву.

Немногочисленные в этот тихий воскресный день посетители искали могилы своих кумиров - певицы Пиаф, актеров Симоны Синьoре и Ива Монтана, писателя Оскара Уайльда, чей памятник-сфинкc усеян отпечатками губной помады от поцелуев его поклонниц и поклонников, и чьими последними словами были, по свидетельству очевидцев, «эти обои ужасны - одному из нас придется уйти!»... 

Похоронены здесь и многиe другие известные личности, - такие, как армянский генерал Антраник Озанян, писатели Оноре де Бальзак и Анри Барбюсс, драматург Мольер, актриса Сара Бернар, композиторы Жорж Бизе, Джоакино Россини и Фредерик Шопен, балерина Айседора Дункан, рок-звезда Джим Моррисон, чью могилу какое-то время пришлось охранять от желающих накуриться на ней наркотиков поклонников...

Но не их увидеть пришла сюда я. 

Я тоже искала своих кумиров. 

Стену Коммунаров, у которой герои Парижской Коммуны были расстреляны в далеком 1871 году. Знакомая с детства по фотографиям стена скромно пряталась в зарослях в углу кладбища, неподалеку от памятников жертвам Маутxаузена, Освенцима и Дахау и памятников героям французского Сопротивления в годы Второй Мировой войны. Среди них, если судить по именам, преобладали две самые ненавистные гитлеровцам категории людей - «евреи и коммунисты», причем зачастую обе категории эти соединялись в одном лице.

Стоял светлый, тихий, теплый и грустный, такой мирный весенний день, - и мне подумалось о том, что почувствовали бы эти герои сегодня, если бы увидели, что творят под прикрытием памяти жертв фашистского геноцида новоявленные фашисты в Израиле. Разве для того они гибли, чтобы от их имени сегодня осуществлялся геноцид арабского народа Палестины?

Я прошла вдоль памятников жертвам фашизма, борцам Интернациональной Бригады в Испании, женщинам-коммунисткам, могилы Мориса Тореза - и оказалась у Стены Коммунаров. Под тенью деревьeв рядом с ней приютились могилы дочери Маркса Лауры и ее супруга, коммунара Поля Лафарга.

«Буржуазная мораль представляет собой жалкую пародию на мораль христианскую, она предает анафеме плоть рабочего; она выдвигает в качестве идеала сокращение для производителя его потребностей к минимуму, подавление его радостей и желаний, обрекая его на роль машины, оставив ему только работу без передышки и без пощады», - вспомнились мне его слова.

У стены было тихо, лежали свежие цветы. Не дорогие букеты роз, как у памятников французским воякам-колонизаторам, расправлявшимся с алжирцами, - здесь же, совсем неподалеку от нее, - а простые красные революционные гвоздики. Те самые гвоздики, которые так испохабили, сделав их безо всякого на то морального права своим символом, капиталистические шакaлы - лейбористы Тони Блэра. Такие же гвоздики лежали и на могилах Лауры и Поля - всего по одному цветку.

Я зажмурилась - и словно бы увидела перед собой тот давний расстрел.

Палачи Коммуны не знали, что ее дело невозможно уничтожить.

И мне стало невыразимо горько и стыдно, что наши лидеры, - те, кто встал во главе нашей страны, давшей человечеству такую надежду, ставшей таким прорывом в  будущее - предпочли позорное предательство и продажу своего народа. Как во времена работорговли африканские вожди, так хорошо описанные в «Таманго» Проспера Меримэ.

На нас были обращены глаза всего мира. Нам доверили передать эстафету Огня Коммуны во мраке беспроглядной капиталистической ночи. А мы...

И ничем эти вину не искупишь, - кроме как солидарностью и совместной борьбой со всеми честными людьми всех народов мира за то, чтобы из тлеющих искорок с позором уроненного нами факела раздуть новый огонь, которому суждено выжечь все то грязное, гадкое, липкое зло, что нас окружает сегодня!

За что отдали свои жизни коммунары? Неужели за то, чтобы их далеких потомков оболванивали с утра до вечера одними и теми же во всех странах, вплоть до декораций и интонации ведущего, идиотскими телеиграми, вроде «Слабейшего звена», в которой участников - и зрителей вместе с ними! -- учат, как надо расправляться со слабейшими, выкидывая их из своих рядов, как это делает стадо каких-нибудь диких животных? Что в этом «развлекательного»? «Они будут перед нами на карачках ползать, а мы на них - плевать??» И как мы можем считать себя людьми, если мы руководствуемся такими принципами в жизни?

Я потрогала холодный камень и молча постояла, не отрывая от него ладони, с минуту: мне хотелось поговорить с теми, кто отдал свои жизни ради всех нас 130 с лишним лет назад. Мне хотелось передать им свои чувства и молить у них прощения за то, что мы так позорно бросили в грязь их факел...

Меня оторвал от тягостных мыслей Дермот.

- Не надо так,- сказал он. - Жизнь продолжается. Борьба продолжается.

Мы вышли с кладбища и оказались на «блошином рынке», где несколько жизнерадостных украинцев торговали советскими регалиями - бюстами Ленина, военными формами, музейными полотнами с изображением Ленина, Дзержинского, матросов, рабочих, колхозников, которым вручают акт об отдаче земли в их вечное пользование; выдранными с мясом из книг какой-то партшколы картинами времен Великой Отечественной.

- Смотрите, смотрите, эта картина из музея, настоящего советского музея, который был ликвидирован.. Всего 300 евро!  У меня и все документы есть!- обратился один из них к нам на ломаном французском.

И мне стало бы совсем грустно, если бы не маленький французский мальчик, который вдруг радостно-удивленно воскликнул у меня за спиной, показывая своим родителям пальчиком на прилавок: «Maman, papa, regardez, regardez, Lenin! C’est Lenin! Je l’ai reconnu[12]

Революция продолжается.

[1] ирландский фильм о голодовке протеста ирландских республиканцев в 1981 году

[2] милая (папиаменто)

[3] Comber – городок в графстве Даун

[4] Марки ирландского пива

[5] Этот мерзавец! (англ.)

[6] друг (англ.)

[7] «Горячая линия», обслуживающая британских клиентов

[8] хотел бы я знать почему (говорится, когда это и так ясно)

[9] фенианских мерзавцев (англ.)

[10] сверхженщина (англ.)

[11] Зови меня Ойшин (англ.)

[12] Мама, папа, смотрите, Ленин! Это Ленин! Я его узнал! (фр)


Table 'karamzi_index.authors' doesn't exist

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100