Глава семнадцатая
«ИХ БЛАГОРОДИЯ»
Сегодня был футбол упорный.
Опять нам «Сокiл» проиграл.
Хоть счёт был вовсе не позорный,
Базарно-злобным был финал.
В столовой сидя после бани,
Мы ели «праздничный» обед:
Нам повара, нежны, как няни,
И каши, хоть и без котлет,
И щей без мяса, но «от пуза» –
Всё от души преподнесли, –
Как будто сборная Союза
Набила сборной всей Земли!..
А за столом другим, в печали,
Имея т о т ж е рацион,
На нас бандеровцы взирали,
Как в час своих же похорон.
От зла им тесно было в зале, –
Проигран будто был не матч,
А только что нам Киев сдали! –
Вот-вот начнётся злобный плач!..
И, чтоб не плакать, стали тупо
Острить (уж юмор их таков!),
Дразня «кацапов». Наша группа –
На треть из бывших блатняков,
Фиксатых, в шрамах и наколках –
Острот устроила обвал,
Похабно-матерных и колких...
Но слово тут Стопчинский взял.
Он ложку облизал культурно
И молвил: «Полно, господа!
На то, что недостойно, дурно,
Не отвечайте никогда!
Вы русской силы превосходство
Продемонстрировать смогли;
Так проявите благородство, –
Ведь вы не пыль, а соль земли!
Вы дайте им свободу слова!
Но, если кто нас оскорбит,
Мы, – облизал он ложку снова, –
Покажем, на чём Русь стоит!»
Он встал и глаз нацелил узкий...
На воздух вышел он со мной:
«Сегодня ты стоял, как русскый,
А это значит – как герой!
Как мяч ты вынул из девятки!
Каков удар! Каков ответ!
Едва не треснули перчатки,
И крякнул, словно треснул, Швед!
Обычно он болеет молча,
Несёт как будто караул,
А тут сдала натура волчья –
Он то ли крякнул, то ль икнул!
Да вот он сам!» – В тоске зелёной
У запертых на выходной
Глухих ворот рабочей зоны
Клубился полицаев рой.
А перед ними, как привратник,
Верней, как доблестный вратарь,
Маячил Швед... Вратарь! – Так ратник
В воротах замка звался встарь.
Верзилы эти – полудяди
Скорей, чем полустарики –
Просили Шведа бога ради
Пустить в цеха их, где – станки:
Повкалывать «хоть до обеда» –
Так маятно им на дворе!
Но сложен в кукиш был у Шведа
Рот, а над ним, как в кобуре –
Наган, гнездился нос огромный...
Пустил бы он их в самый раз,
Швед отвечал улыбкой томной,
Но есть режим и есть приказ
Всем отдыхать, так отдыхайте,
Хоть вас от этого тошнит!
Нет сил, мерзавцы? Так сдыхайте!
Вам отдыхать режим велит!..
Труд подневольный проявляет
Себя равно в добре и зле –
Людское в людях убивает
И гасит зверское в зверье.
Вот почему, держа в осаде
Рабочей зоны створ ворот,
Те душегубы – старцы-дяди
Так жаждут каторжных работ!
Ведь если долго без работы
Их продержать, загнав в барак,
Они, гляди, убьют кого-то
И – ни за что, а просто так! –
Инстинктов зверских возвращенье
Случится в них от маяты...
«Я говорил об оскорбленье...
Да не смотри на них, – скоты! –
Меня отвлек от сценки Саша. –
Посмел хохол нас оскорбить.
Решила морду группа наша
Ему немедленно набить!
И было это оскорбленье
Не просто лиц или лица,
А русского нацдемдвиженья!..
Пошли ловить мы подлеца;
Он где-то спрятался в бараке...
В Норильске было... при Усе..
Чуть дело не дошло до драки –
Бандеровцы вступились все
За хлопца: стали перед нами
И мы стоим: пред стадом – рать!..
Их лидэры решили сами
Его примерно наказать,
Признав серьёзность преступленья.
На экзекуцию его
Мы получили приглашенье,
Как на большое торжество.
«Мы» – это лидэры движенья, –
И я был лидэром, мой друг! –
В преддверье удовлетворенья
Явились на «казацкий круг».
По ожидавшим Украину
«Законам» был наказан гад:
Он даже обнажил не спину,
А, сняв портки, подставил зад!
Вот «дэмократия», не правда ль, –
«Свободной личности» приют?!
Ту «личность», как скотину, падаль,
На лавку битюги кладут...
Нет, что я!.. Добровольно «личность»,
Свободная лишь от портков,
Ложится, видимо, привычно, –
От предков – память их задов!
И вот по древнему обряду
Два молодца довольно зло
Наносят палками по заду
Ударов нужное число;
Они у них зовутся «буки»!..
Ха! Дэмократия скотов!
Я, дворянин, чтоб скинул брюки!
Я был бы смерть принять готов
Во искупление позора,
Чем – это!.. К чёрту на рога!..
И чести суд мы, кстати, скоро
Ввели у Власова в РОА.
Мы ряд традиций лучших взяли
Из старой армии, студент!
...Однажды мы гуляли в зале
И тут случился инцидент,
Прискорбный, горький для сознанья...
И это был не просто зал,
А о ф и ц е р с к о е с о б р а н ь е!
Что – это, ты хоть осознал?!
То – место избранных! Усвоил?
Один наш бравый капитан,
Пусть не герой, но храбрый воин,
Подвыпил? Нет! Был в стельку пьян.
Напиться м о г он между нами,
Но потому он низко пал,
Что б о е в ы м и о р д е н а м и
В своей блевотине лежал!..»
– К а к и м и орденами? – к Саше
Мой голос – как с речного дна. –
Немецкими?.. – Он вспыхнул: «Наши,
То н а ш и были ордена!
Такие, как при государе,
И форма царская была!
Вот так!» Он снова был в ударе,
В угаре радостного зла.
«Старинным дедовским трёхцветьем
Светился власовский наш флаг.
Пришлось лишь форму в сорок третьем
Сменить. – Её присвоил враг,
Российским заболев величьем...
Немецкую надели, но
С одним существенным отличьем,
А это – нет, не всё равно! –
С красивой надписью повязка
Была у нас на рукавах:
“РОА”». – Так какова развязка
С блевотиной на орденах? –
«Не помогли б тут «буки», ясно!
Такой немыслим нам финал!
Судить его? Но он не красный!
У них чуть что – под трибунал!
Нет, офицерское собранье,
Где все равны – неравных нет,
Как выбор, а не наказанье,
Ему прислало пистолет
С одной-единственною пулей...
Нет, не был он приговорён, –
Он пулю мог оставить в дуле,
И жил бы нынче, может, он;
Но офицеры остальные
Его б презрели навсегда,
Он был бы тотчас в рядовые –
Позор! – разжалован тогда.
Чтоб не испить сей горькой чаши,
Пустил себе он пулю в лоб, –
Вернул и уваженье наше,
И офицером лёг во гроб!
Там трусов не было презренных,
Там всё решали без чинов.
Вот дэмократия военных –
Да, избранных, а не скотов!
А что имели мы вначале?
Ну, красный галстук, комсомол...
Но сразу личностями стали,
Когда великий час пришёл.
Признаюсь всё ж: не только светский,
Дворянский отличал нас лоск;
В нас деловой был дух советский,
У нас был современный мозг.
О старые аристократы!
Им вырождение – удел!
Они в том больше виноваты,
Что тряпка Керенский слетел.
Эх, мне бы парочку отрядов
Отборных крепких юнкеров,
Чтоб – трах-тах-тах! – иуд и гадов
Таких, как Ленин и Свердлов,
Таких, как Троцкий... всех их разом
Я в пекло бы отправил: «Пли-и!» –
Трах-тах-тах-тах!» – у Саши разум,
Похоже, «показал нули»:
Он побелел, кричал, сжимался,
И показалось мне на миг,
Что он в размерах уменьшался,
Свой увеличивая крик...
Но вот он прежних стал размеров
И продолжал: «Сначала там
Из эмигрантов офицеров
Прислали в командиры нам.
Все эти немцев выдвиженцы
Смотрелись, как нерусский сброд:
Душой и телом вырожденцы –
То ль потому, что свой народ,
Свою Россию позабыли
В чужих краях, то ль оттого,
Что именно такими были
Ещё до бегства своего.
Их речь была не очень русской –
Жаргон каких-то старых дам,
Гнильцой галантною французской
Она пованивала нам.
Французским «р» треща картаво,
Напоминая нам жидов,
Они нас всех дразнили, право,
Как красной тряпкою быков.
Порой понять нам было трудно,
Что лопотал нам неродной –
К тому ж ещё в строю, прилюдно –
Тот офицеришка чудной.
Вот, например: «Дай п а х и т о с к у,
Солдат!» ...Ну что, ты понял?» – Нет... –
«А это значит п а п и р о с к у
Он просит! Мы уж двадцать лет
Такого слова не слыхали,
А он твердит его, Кощей!
Ну мы, понятно, настояли,
Чтоб их убрали из частей.
Но были явно люди чести
Среди таких – Краснов, Шкуро..,
Но, хоть к врагу пылали местью,
Мышленье было их старо.
Когда в гражданскую столица
Была в руках большевиков,
С Кубанью, с Доном отделиться
Шкуро стремился и Краснов.
Им этот план послало небо,
Но лишь до некоторых пор,
Чтобы оставить Центр без хлеба,
Чтоб взял Москву голодный мор.
Но планов старые резервы
О разделении страны
Теперь, в победном сорок первом,
Отрыжкой пахли старины.
Единство матушки России! –
Стояли твёрдо мы на том,
Чтоб, взяв Москву, собрать все силы
И немцев вытеснить потом.
И Власов, вождь наш, всеми чтимый,
Сказал музейным старичкам:
«Клянусь, Россия неделима,
Делить не дам её и вам».
И старички, питомцы трона,
Смолчали в тряпочку. Их пыл
Нам был как старые знамёна,
А полководцем Власов был!»
Я перебил: «Послушай, Саша,
Но разве немцы – дураки,
Чтоб удалась затея ваша?!» –
«В сто раз страшней большевики!!! –
Он мне ответил гневной вспышкой, –
Их надо было растоптать!
А немцы... мы б нашли умишко
И силы попереть их вспять!»
Стопчинский вдруг остановился:
«Студент, гляди-ка, – голубок!»
В кармане нервно он порылся
И пайки вытащил кусок.
И стал крошить. При виде крошек
Нахлынул голубей поток.
«Люблю я их! Люблю и кошек!
И колоссальнейший бульдог
Был в датской у меня столице...»
Тут полицаев чёрный рой
Собрался хлеб крошить, а птицы
Дрались за хлеб, как род людской...
В восторге тихом каждый тает...
Окрепло мнение моё:
Кто к людям ненависть питает,
Тот часто пестует зверьё.
Под стать наивнейшим младенцам,
У Саши я спросил тогда:
– Скажи, как к Власову, ну к немцам,
Как вобщем ты попал туда? –
Увы, вождя великороссов
Не смог смутить такой вопрос.
Он мне ответил, как философ,
Без раздраженья и всерьёз.
Мы шли. Уж дело шло к закату.
Он так был речью увлечён,
Как будто некую сонату
Играл на фортепьяно он:
«Год сорок первый. В окруженье
Завел нас Сталина талант.
А я – закончивший ученье
Пехотный младший лейтенант.
Мы шли к Москве голодной ротой;
В конце от нас остался взвод,
Ведь так как были мы пехотой,
Пешком отсеивался сброд –
Мужичье племя, дезертиры!
За что им, впрочем, умирать?..
Шальной убило командира
И мне пришлось возглавить «рать»...
Бежали дезертиры в сёла –
В избу, к бабёночке под бок,
К землице, к выпивке весёлой!
Я видел всё, и я бы мог
Любого пристрелить на месте,
Но не хотел; большевикам
Я верен не был, то есть чести
Не продал, не служа врагам.
Мы лесом шли. К большой дороге
Мы пробрались. Вблизи полей
Остановились мы в тревоге:
Немецких нет ли патрулей?
Их повстречать кому охота
С пятизарядкою в руках? –
На мотоциклах – пулеметы:
Трах-тах! – и нет тебя!.. – трах-тах!
Я мог не опытом, так нервом
Нащупать брешь и цепь прорвать,
Но не хотел я в сорок первом
На двадцать первом умирать –
Вот здесь, под лесом, у болота
Порвать о пули жизни нить
И, как за озером – комроты,
Начать в могиле общей гнить!..
Винтовку оперев на ветку,
Мой политрук, умнейший гад,
Послать кого-нибудь в разведку
Мне предложил. Скрывая взгляд,
Сказал я: «Если на дорогу,
Разведчик, выйдя, будет взят,
Поймёт противник: здесь нас много –
Перестреляет весь отряд!..
Прорвёмся мы нахрапом, с ходу,
Внезапно, хоть и наугад!»
Все поддержали. И народу
Зло уступил умнейший гад.
Я умирать не собирался,
Я прорываться не хотел;
Я вышел на шоссе и сдался –
Как раз патруль и налетел.
От удивления ребята
Винтовки начали ронять,
Смеясь, немецкие солдаты
Их ловко стали подбирать.
Ко мне размеренно-степенно
Прервавший мотоцикла бег,
Как бог, как властелин Вселенной,
Арийский шёл сверхчеловек.
Хрустя, сверкала портупея,
Сверкал сапог, сверкал погон,
Кресты сверкали, сердце грея,
И сам сверкал усмешкой он.
Он к нам явился, как Мессия,
На тихий наш, но жаркий зов;
При нём очистится Россия
От коммунистов и жидов!
Нам, избранным и благородным,
Не даст он одичать и пасть
И над скотом простонародным
Вручит божественную власть!
И вот он близко, весь в веснушках,
Как в брызгах солнца золотых
Иль в брызгах пива на пирушках!
Ах, почему же нет таких
И у меня?! Поверишь, прямо
Во мне не зависть – тип тоски!
Моя в таких веснушках мама,
В них очень часто русаки!..
Я подтянулся, хоть небритый
И грязный; две руки воздев,
Я прокричал ему: «Хайль Гитлер!» –
«Хайль Хитлер!» – рыкнул он, как лев.
Пронзил я пленных строгим взглядом,
Но политрук, увы, исчез...
Всегда везёт умнейшим гадам –
Нырнул он к партизанам в лес».
– Так ты не с Власовым, выходит,
Попал в немецкий плен тогда? –
«Пожалуй, так случилось, вроде...
Верней, не вроде – точно, да!
Немногие к друзьям немецким
Ушли за Власовым в их тыл;
Он в окружении советским
Командованьем брошен был.
Он долго храбро отбивался,
Но, предан ставкой дураков,
На немцев сделал ставку – сдался,
Чтоб с ними бить большевиков!
Но для созданья нашей Р у с с к о й
О с в о б о д и т е л ь н о й, своей
Союзной А р м и и негусто
Нашлось у Власова людей.
Названье это в сокращенье
Звучит «РОА». Ты это знал?
Для армии увеличенья
Всех русских пленных генерал
Под русские её знамёна
Без принуждения призвал.
Я в очистительное лоно
Той славной армии попал.
Фильтрационный пункт – сначала,
Где службой доказал – неслаб!
Потом был в а к ц и я х немало –
В к а р а т е л ь н ы х... Был принят в штаб.
Без тени внешнего величья
Был Власов прост и тем силён,
Ходил без знаков он различья
В простой шинели без погон.
Умён, отважен, благороден,
По-русски добр и твёрд, как сталь,
В общенье с немцами свободен...
Да, жаль его... ужасно жаль...»
Я помолчал. Подумал: «Кстати,
Не потому ль он без погон
Ходил, что чуял: как предатель
Разжалован судьбою он?!»
Глава восемнадцатая
«ЧП»
Но, в первый раз надев перчатки,
Включившись в лагерный футбол,
Я начал дело с «опечатки» –
«Не в ту» команду я вошёл.
Играл я в «Юности» вначале.
В ней все играли как-нибудь,
Но «преступленья осознали»,
«На исправленья стали путь».
Лишь позже к «русским патриотам»
Я перешёл, сменивши «рать»:
Те бить умели по воротам,
Свои ворота – защищать.
Но в той тяжёлой первой встрече,
За «Юность» ставши в створ ворот,
Мячом «расстрелян», «подкалечен»,
Не дал открыть я «русским» счёт.
Один особо был опасен:
Он, пас чужой перехватив,
Как бык, огромен и прекрасен,
К воротам мчался на прорыв.
Он лысоватым был блондином.
Сейчас мы были с ним «враги»!
Я у него броском тигриным
Три раза мяч снимал с ноги.
Но «бык» был явным джентльменом
И, голову мою храня,
В прыжке, прикрыв лицо коленом,
Перелетал через меня.
Я был паденьями истерзан,
Но он – в прорыв, пробить успел,
И, хоть был мяч в «девятку» срезан,
Я, сам не знаю – как, взлетел,
На миг земного притяженья
(Вот счастье вратаря!) лишась, –
Перчатки треск и – отраженье
Мяча!.. Нет, не оторвалась
Рука от страшного удара!..
Я встал: аплодисментов град...
Вратарь, он – рыцарь без забрала,
В щитках, но без щита и лат.
Но, не рискуя повториться,
Скажу я фразой не из книг,
Что центрфорвард тоже рыцарь,
Когда – такой, как этот «бык».
Мы подружились с ним позднее.
Он мне, рассказчик-одессит,
Свою поведал одиссею:
Он был ужасно знаменит.
Была лишь общества открытость
Такой в слепящей нашей тьме,
Что я не знал, что знаменитость
От славы «прячется» в тюрьме!..
Он был моряк. Его Володя
Бенкович звали. Росл. Плечист.
Он был боксер на воле, вроде,
А здесь, в неволе, – футболист.
Ведь драться здесь нельзя, в неволе,
Но, вообще, меж двух ворот
И прежде он носился в поле –
Играл за свой торговый флот.
Его истории н а ч а л о
Знал поголовно весь Союз,
А дальше вдруг его не стало.
Исчез из глаз – для п р о ч н ы х у з!
Тогда, в годах шестидесятых,
ЧП случилось. Знали все:
У гоминдановцев проклятых
В плену был танкер «Туапсе».
Хотя он шёл в нейтральных водах,
Они взошли к нему на борт
И увели на долгий «отдых»
Под стражею в тайванский порт.
И на морской разбой тайванцы
Решились по причине той,
Что, словно псы, американцы
У них стояли за спиной.
В тюремных камерах держали
Тайванцы мирный экипаж.
Союз бурлил. Из далей в дали
Летел протест могучий наш.
Шли месяцы. Прошли б и годы,
Но отступили силы тьмы,
Блеснул с Отчизны луч свободы
Вчерашним узникам тюрьмы.
Не все домой вернулись сразу,
Не все вернулись прямиком,
Но все, как корабли на базу,
Вернулись в свой советский дом.
Везде их люди привечали,
Звучали голоса страны, –
Вот так челюскинцев встречали
Или вернувшихся с войны.
Их допустили к высшим сферам,
Прирос к ним славы ореол,
Их приводили к пионерам,
На них равнялся комсомол.
Был фильм о них поставлен скоро;
Он назван строго был: «ЧП».
Он дал огромнейшие сборы
И граждан вырастил в толпе.
Володи роль один счастливец
Исполнил в славном фильме том,
Тот, кто потом как некто Штирлиц
Трём поколеньям был знаком.
Дни расписали по минутам
Тем возвращённым морякам –
Возили их по институтам,
Армейским клубам и цехам.
И в институт, где я учился,
Их привезли. Я вниз сбежал:
У входа в зал народ толпился,
И был набит народом зал.
Я, знать, последним был в народе,
Раз позади остался всех!
Я даже пальчика Володи
Не смог увидеть; только смех
И ловкие его остроты
Порою вылетали в холл...
Лишь сквозь тюремные ворота
Легко к нему я подошёл!..
Так часть вторую одиссеи
Героя нашего начнём.
О ней молчали фарисеи,
Тогда владевшие Кремлём.
Героев «любят», лицемеря,
Пока их требует расчёт.
Видать, вполне на их примере
Уже воспитан был народ.
В чём дело? – А не все герои
Первейшей были чистоты.
Покончив с шумною игрою,
Таких низвергли с высоты.
Чтоб сделать ангелов чертями,
Их нужно сбросить в ад земной.
Напомню: разными путями
Вернулись моряки домой.
И гоминдановцы держали
Не просто их в тюрьме тогда –
То издевались, угрожали,
То говорили: «Господа,
Лишь подпишите заявленье,
Что добровольно, мол, вполне
Вы осуждаете мученья
В коммунистической стране,
Что ваши взгляды стали шире,
Пока гостили вы у нас,
И потому в свободном мире
Жизнь выбираете сейчас!
Не на Тайване – где угодно:
Открыт пред вами целый свет,
Чтоб жить в любой стране свободной,
Где... русского посольства нет!
Мы верим вам – вы не сбежите,
Но так страшна рука Москвы!
А подписать не захотите –
У нас в тюрьме сгниёте вы!»
Понятно, каждый отказался, –
Тогда советский человек
С о в е т с к и м был, не притворялся
И лишь н а Родину побег
Мог совершить – н е за границу.
Никто тогда не продавал
Отчизны знамя за тряпицу,
За буги-вуги – идеал.
Опять допросы. Долги. Жутки.
Вопросами по горло сыт,
В ответ Володя сыплет шутки
Как настоящий одессит.
Китаец-следователь взвился –
Удар Володе по лицу...
Боксёр немного удивился
И встречным врезал подлецу!
Нокаутированный, на пол
Тот, как подкошенный, упал.
Потом Володю, как в гестапо,
Избили, бросили в подвал...
Но прежде чем в бою без правил
Под их он палками упал,
Троим он челюсти подправил,
А прочим зубы подровнял...
Тянулось время, дух съедая;
Им было всем не по себе:
А знает ли страна родная
Об их трагической судьбе?
А, может быть, в Москве решили,
Что танкер их с людьми погиб,
И на воду венки спустили
Тем, кто собою кормит рыб?..
Так впрямь в сыром сгниёшь застенке,
Изгрызан крысами, сгниёшь, –
Уже сейчас, держась за стенки,
По узкой камере идёшь!..
Хоть были все они герои,
Идёт не каждый на таран, –
Володя и ещё с ним трое
Пойти решились на обман.
И, сделав вид, что оценили
Свободы западной «дары»,
Фальшивку подписью скрепили.
И вот, из каменной норы
На волю выйдя, прилетели
В Бразилию и – жизнь пошла!
Советского там в самом деле
В те годы не было посла.
Но у людей, в ком есть геройство,
Пути особые в судьбе,
И есть у них такое свойство –
Искать опасности себе.
И, хоть к посольству путь опасен
(Там схватит их «Москвы рука»!),
Они решили – он прекрасен,
Четыре наших моряка.
Они бродили вдоль бразилий,
Они бродили поперёк,
Они полы, посуду мыли,
Бросали в топку уголёк.
В ту топку уголёк бросая,
Их скромный «коллектив» ушёл
На корабле чужом из «рая»
В страну, где русский был посол.
И вот – в СССР, в Россию!..
А прочие и капитан
Домой вернулись чуть живые,
Но – избежав «свободных» стран.
Четвёрки храбрецов уловка
Теперь бы похвалу нашла;
Тогда ж нам матерью винтовка,
А жизнью жертвенность была.
Мы в те года ходили строем
Жену и Родину любить,
Быть каждый должен был героем –
Не только гражданином быть.
Коль, чтоб добиться возвращенья
Домой, ты ложно подписал
От коммунизма отреченье,
Ты – рано ль, поздно ль, но – пропал!..
Хоть и не выдал ты секретов,
Но той бумажкою простой
Помог врагу ты Власть Советов
Газетной очернить строкой!
Твоё-то, братец, заявленье, –
Мол, хочешь ты в «свободный мир», –
В сто раз вреднее, чем в сраженье
К врагу сбежавший командир! ...
Сперва двоих из них забрали
И стали «клеить» шпионаж.
Все «героически» молчали –
Весь возвращённый экипаж.
И лишь Володя и Анфилов
(Был в цехе мастером теперь!)
Нашли в себе и честь, и силу
Войти в ту роковую дверь,
Которая лишь вход – не выход
(Уж так устроена она!..),
Где и с героя снимут тихо
И ореол, и ордена!
Так на Лубянку заявились
Два друга, славою горя;
За арестантов поручились, –
Мол, их арестовали зря.
Ареста этого виновник
Сказал: «Не лезьте вы сюда!
(То был заносчивый полковник)
Ведь правы органы всегда!»
Им ту покинуть бы обитель –
Вошли в неё в недобрый час!
Володя ж, главный поручитель,
«Тогда вы арестуйте нас!» –
Воскликнул в юношеском раже.
– И арестуем! – тот – ему
И позвонил тюремной страже,
Чтоб проводили их в тюрьму.
...Все четверо – шпионы!.. Много
Статей мы в кодексе найдём,
Но «шпионаж» – статья от бога
Для тех, кто был за рубежом!..
Все дело в том, что «гегемонам»
С Лубянской площади нужны
Враги. Особенно шпионам
Все предпочтенья отданы.
Когда хватают их, все знаки
Вниманья – ведомству тому:
Вот так стараются собаки
Служить владельцу своему!..
Итак, Володя стал «шпионом»,
Имеющим «бразильский след».
И, в соответствии с законом,
Им дали всем по десять лет.
Володе приговор банальный
Лишь подтверждал, что вправду он
Героем был, – герой опальный
У нас – чуть что – уже «шпион»!
Он отсидел полсрока ровно
(Он мне на воле написал)
И суд Верховный невиновным
Его торжественно признал,
Его – и тех троих. Однако
Раз ты сидел – уж ты не тот!
Он не был с «Каиновым знаком»
Допущен в заграничный флот.
Глава девятнадцатая
ВЫЕЗДНОЙ ТРИБУНАЛ
С утра сегодня воскресенье,
Над зоной солнышко – гуляй!
Но в ожиданье и в волненье
Почти что каждый полицай.
И прочим тоже не до смеха –
Тем, кто имеет двадцать пять:
Ещё бы! Трибунал приехал
Срок до пятнадцати снижать!
Согласно новому указу
Раз в месяц этот трибунал
По десять лет «срезает» сразу,
Но т е м, кто сам не убивал:
Тем, кто лишь вёз на место казни,
Кто место казни охранял,
Но не стрелял (пусть из боязни!),
Срезает сроки трибунал.
И даже тем, кто по приказу
Упавших в яму добивал,
Согласно «доброму» указу
Срезает сроки трибунал!..
Но почему ж на лицах муки?
И почему проглочен смех?
Да потому, что руки, руки
У них в крови почти у всех!..
А вдруг убийства раскопает,
Что н е р а с к р ы т ы, трибунал?!
Тогда ведь вышка ожидает –
И ты пропал, пропал, пропал!..
Но всё же был указ гуманным
К немецким бывшим холуям;
Мне с Лёвой он казался странным,
Но разъяснил начальник нам:
«Хоть в прошлом их дела ужасны,
Т е п е р ь они вполне – как м ы.
А вы с е й ч а с, с е й ч а с опасны –
Вам б л а г о т в о р е н дух тюрьмы!»
– Но мы же в наших не стреляли,
Не поднимали на штыки! –
«Но вы с и с т е м у п о д р ы в а л и,
Пораспустивши языки!!!»
Чем обвинения банальней,
Тем инфернальней их накал!..
А в серой лагерной читальне
Дела читает трибунал.
Глава двадцатая
РАССКАЗ КАЗАКА
В курилке – дым и раздраженье,
Окурков и плевков букет.
У здесь сидящих на сниженье
Их сроков нет надежды. Нет!
Они каратели-убийцы...
Хоть глянешь – всё, как у людей:
И человеческие лица
У них, и пальцы без когтей!..
Один из них, казак бывалый,
Бубнил: «Да что здесь толковать!
Да разве нынче – трибуналы?!
За что их, братцы, уважать?
Вот до войны без передышки
Они работали всерьёз –
Знай, приговаривали к вышке!..
А как ведут с е й ч а с допрос?!
Сегодня следователь нюни
Разводит, – тьфу ты! – как холуй...
А вот в т р и д ц а т о м мне ка-ак сунет
Бумажку в харю: «Подписуй!»
И вместо ручки рукоятку
Нагана мне поднёс к зубам...
Я «подписался» б на десятку,
А вот на вышку – кукиш вам!
Ну, думаю, сейчас как хряснет
Меня злодей по голове!..
А подписать неволил аспид,
Что я был, дескать, РКВ –
Р у к о в о д и т е л ь, мол, восстанья,
А не у ч а с т н и к – УКВ.
И должен я, братки, заране
Сказать вам: тем, кто во главе
Восстанья, по закону – вышка,
А кто участник – десять лет.
Но я ж не бык – всё ж есть умишко, –
Сам под топор не лезу, нет!
«Я – УКВ! – я так гутарил. –
Не подписую! Не телок!» –
– Не подписуешь?! – Тут ка-ак вдарил
Меня наганом он в висок...
...Лежу... Два бугая вбежали.
Гляжу: штаны с меня – долой
И к яйцам гирю привязали
Здоро-овую... Вот крест святой!..»
– Не врёшь, Казак? – «Вот крест вам, братцы!
И на ноги меня втроём
Поставили... Ору!.. Грозятся:
– Чуть сядешь – палками забьём!
Пока не подписуешь – с гирей
Стои! Большевиков рубал –
Теперь помучься гад, чтоб в мире
Звучал «Ин-тер-на-ци-о-нал»! –
Тут сел я на пол. Бить не стали.
Знать, божий ангел удержал.
Ремень ослабив, гирю сняли.
Отволокли меня в подвал...
И сами поняли, что – слишком...
Ведь я живой им нужен был!..
И вот меня, браточки, к вышке
Их трибунал приговорил».
Как всякий опытный рассказчик,
Тут сделал паузу Казак,
Вздохнул: «Всё, – думал, братцы, – в ящик!
Верней, без ящика, а так.
Приговорённый, ждал я смерти
Сто дней... Не спал... Был сущий ад...
«Сейчас придут за мною черти!..» –
Пришли... и грозно говорят:
– А ну, бери свою постелю
И выходи на колидор! –
«Ну всё, – решил я, – смерть приемлю,
Сейчас исполнят приговор! –
– Клади постелю! Ты в восстанье
По несознательности влип. –
Тебе, Иван, п о м и л о в а н ь е
Пришло!.. – Тут бог меня расшиб:
Ослабли ноги, сел я на пол...
– Вставай! – «Начальник, не могу!..» –
Я в ы р а з и т е л ь н о заплакал...
– Давай-ка, что ли, помогу, –
Сказал мне надзиратель тихо
И к камере повел п р о с т о й...
А толстый надзиратель лихо
Мою постелю нёс за мной.
Иду, держусь поближе к стенке,
Ещё не знаю, что седой,
И громко так скрипят коленки,
Как будто я шкилет живой...
Калинин всё ж тогда напрасно
Меня, братки, помиловал:
В войну губил я души красных,
Когда в каратели попал.
Тогда б я спасся – в сорок пятом,
Да в плен подался н е т у д а:
Я к англичанам влип проклятым,
А те, поди ты, господа!
Нет, ещё хуже – жентильмены! –
Нельзя нарушить слово им! –
И всех, кто совершил измену,
Домой – к большевикам родным!..»
В курилке – невесёлый хохот...
Тут слово Васька взял, Грачёв:
«Да, англичаны – это плохо,
Скажу тебе как философ!»
Глава двадцать первая
РАССКАЗ ВАСЬКИ ГРАЧЁВА
Мужик с профессорской бородкой,
Каратель в прошлом и злодей,
Теперь Грачёв культурно-кроткий
Вычурноватый грамотей.
За лет семнадцать заключенья,
От зверских функций отлучён,
Как свет, он возлюбил ученье
И стал начитан и учён.
Он, книг бесчисленных читатель,
Был чтим в среде своих дружков,
Слова калеча, как каратель,
На мир смотрел, как «философ», –
Слова учёные со скрипом
С его сходили языка –
Он принцип называл «принципом»...
Но – лучше слушать мужика:
«Да, англичаны – джентлемены, –
Д е р ж а л и с л о в о, так сказать!.. –
Всех наших полицаев пленных
Спешили красным выдавать.
А вот зато американцы,
Те беспринципны – торгаши!
Я сдался им и понял: шансы
Есть для спасения души!
Нет, янки нас не выдавали,
О’кей!.. Но что до англичан,
Те лишь формальность соблюдали –
Такой уж им характер дан! –
Коль ты сначала янкам сдался,
А к лордам после угодил,
Никто из лордов не чесался:
Откуда ты и кем ты был?
Тогда уже не выдавали! –
Такой у них принцип, друзья:
По джентлеменской их морали
Им слово нарушать нельзя!..
Короче, трудно быть британцем...
Вот так случилось и со мной:
Я сдался в плен американцам
И солнцу радуюсь – живой!
Отлично кормят, а ограда –
Чтоб заблудиться не могли!..
К нам как-то в лагерь без доклада
Два англичанина пришли.
Известно им, что мы за птицы,
Но вида всё ж не подают.
«Мы знаем, – говорят, – здесь л и ц а
П е р е м е щ ё н н ы е живут,
Спастись сумевшие от гнёта
Большевиков... Но, господа,
Скажите, вам нужна работа?»
«Работа? – отвечаем. – Да!
Мы засиделись здесь без дела!»
И гости стали выяснять:
«А вы кинжал в живое тело
И штык умеете вонзать?
Душить, стрелять из автомата,
Бросать гранаты всех систем?
А в прошлом чьи вы там солдаты –
Нас не касается совсем!»
Приятно каждый растревожен,
От нетерпения горим:
«Мы это даже очень можем!
А как – зарплата?» – говорим.
А те в ответ: «Мундиры, виски
И в фунтах стерлингов оклад.
Его Величество Английский
Король отважных ждёт солдат!»
Так странный торг вели мы чинно
При полном равенстве сторон.
И вот попал я в Палестину
В тот Иностранный легион.
А там – паршивые арабы...
Я их немножечко пугал.
Но больше – кабаки и бабы!
А фунтов стерлингов – завал!»
– Ну Вася, было хорошо-то?
Ты расскажи-ка, не таись! –
Тут перебил Грачёва кто-то.
«Ты с «хорошо» своим катись!
Оно, конечно-то, неплохо,
Но я скажу как философ, –
Вздохнул Грачёв, – что нас эпоха
Всех заклеймила, как ослов!
Увы, недолго мы катались,
Как в масле сыр, – не повезло!
Мы русскими внутри остались –
Низкопоклонство подвело!..
Однажды в нашем батальоне
Смотрели мы киножурнал:
Сперва – футбол на стадионе,
Потом с кинозвездой скандал...
Собак мудрёные породы
И моды новые – изволь!
На лоне аглицкой природы
Его Величество Король...
Великолепный вид эскадры
У берегов чужой страны...
И вдруг показывают кадры
Недавней хроники войны:
В предчувствии победной славы,
Высоко головы подняв,
Сидят на встрече в Ялте главы
Союзных трёх больших держав.
Вот, ногу на ногу забросив,
Расселся Черчиль, как герой...
Вот Рузвельт... Э т о – кто?.. И о с и ф
В и с с а р и о н ы ч дорогой!..
Такой родной, такой знакомый,
Сидит, покручивая ус...
Как ни верти, а твой законный
Царь-государь, родная Русь!..
Сидит с осанкой молодецкой,
Г е н е р а л и с с и м у с сидит!..
Тут бывший наш майор советский
Вскочил. «Товарищи! – кричит. –
Да здравствует товарищ Сталин!!!»
Тут дурь поперла из нутра:
Вскочили мы – не то что встали –
И ну – орать: «Ур-а!! Ура-а-а!!!» –
Разблеялись мы, как бараны!..
Всё вышло так нехорошо...
Хоть промолчали англичаны,
Внутри у них, понятно, – шок.
Откуда э т о к нам вернулось?
В п е ч ё н к а х было, знать, у псов!..
И вот нам это отрыгнулось,
Считаю я как философ...
А утром нам на построенье
Команда: «Шесть шагов – вперёд!»
Шагнули, глядь – мы в окруженье,
С боков и сзади – пулемёт,
И англичаны в полукружье
На нас направили штыки:
– А ну-ка складывай оружье
И руки вверх, большевики! –
Как будто все мы члены банды...
Полковник, кэнэл, как огрел:
«Я большевистской пропаганды
Не потерплю! – рассвирепел. –
Её мне только не хватало
В Его Величества войсках!»
Вот так судьба нас наказала.
А что поделать? Дело швах!..
Хоть нитки вей себе из нерва!..
Нас посадили в самолет –
В Москву!.. Мой следователь-стерва
Со смеху надорвал живот,
Услышав нашу о д и с с е ю, –
Не мучил даже и не бил,
А всем вернувшимся в Расею
Культурно сроки накрутил:
Всем по чет-вер-тач-ку и – баста! –
Строй коммунизьм на Колыме...
А тот болван-майор горластый
Нам не встречался ни в тюрьме,
Ни в лагерях каких... случайно...
А, может, он подослан был?..
Да что гадать! Сие есть тайна!»
Грачёв вздохнул и закурил.
Продолжение